— Вадик! — призывала она мужа. — Да сделай же что-нибудь! Да поговори ты с ним!

— Ну что ж… — Отец был раздосадован не меньше, чем мать. Но внешне это практически никак не проявлялось. Вадим Михайлович был крайне сдержан в проявлении эмоций. — Если тебе физтех не нравится, то можно перевестись куда-нибудь. На мехмат, например.

Радик отрицательно помотал головой.

— Или АСУ. Перспективная специальность. В радиотехнический. Там и учиться полегче, хотя, — отец презрительно прищурился, — базовые знания совсем не такие.

— Я совсем не хочу учиться по этой специальности. — Шаг был наконец сделан. Радик поднял глаза на родителей. — Мне не нравится математика. Терпеть ее не могу.

— А куда, куда? На биофак? Хорошо! — Галина Егоровна резко взмахнула рукой. — А о будущем ты подумал?! Кем ты будешь после своего биофака? В Богом забытой Средней Азии на биостанции сидеть, чумных крыс ловить? Или в школу, таких, как сам, оболтусов учить? Или, может, в ботанический сад хочешь, на восемьдесят рублей ставки? В навозе ковыряться?

Радик и сам уже не раз задумывался, какое будущее его ждет после окончания биофака. Мать лишь озвучила сейчас его сомнения. Но он не собирался сдаваться.

— Я не хочу учиться на физтехе! — с вызовом заявил он.

Мать только всплеснула руками. Отец же проговорил примирительно, предваряя упреки жены:

— Галочка, если он будет отлично успевать, его могут оставить на кафедре.

— А меня оставили на кафедре? — с горькой гримасой возразила мать. — А у меня, между прочим, была золотая медаль, а потом — красный диплом. А я до сих пор работаю в какой-то занюханной больнице, потому что приехала из провинции и всего добивалась сама! А на кафедре оставили дочку проректора института! Знаешь, почему сын генерала никогда не будет маршалом? Потому что у маршала есть свой сын! И у какого-нибудь профессора биофака тоже есть свои дети, или внуки, или племянники! Кругом все только по знакомству, только для своих. Да будь ты хоть семи пядей во лбу… Почему ты, доктор наук, профессор, не заведующий кафедрой? А заведующий кафедрой вовсе не доктор наук. Зато он чей-то там родственник. И не делай страшные глаза! Это секрет Полишинеля. И так в каждом институте, в каждой конторе, вплоть до самых крохотных, самых ничтожных… Это еще счастье, что он мальчик. Если ты женщина, — она зло скривила губы, — то вообще можешь забыть о карьере. Хотя, — она бросила на сына уничтожающий взгляд, — если ты вздумаешь забрать документы, тебя сразу загребут в армию. Вот там ты узнаешь, что нужно было слушать родителей. Там тебе покажут, почем сотня гребешков! Ты поймешь, зачем высшее образование. — И добавила, повернувшись к мужу: — Если бы ты за ним присматривал, этого бы не случилось!

— К тебе, между прочим, на консультации едут со всей области, — напомнил Вадим Михайлович, примирительно касаясь ее руки. — И именно тебя, а не дочку проректора пригласили работать в платную поликлинику. А туда берут только лучших. Ну что ты так раскричалась? А присматривать за ним у меня нет ни времени, ни возможностей. И вообще, это противоречит моим принципам, — заключил отец. — Биофак — это не то, что тебе нужно. — Он покачал головой. Неожиданно Радик увидел, что отец улыбается ему. — Я еще когда он палочки писал, говорил, что он будет невропатологом!

* * *

— И заправляет этой бедой некий профессор Хлебников. Он у них — мозговой центр. В конторе постоянно работают три человека: сам профессор, его ассистентка, тоже, между прочим, любопытная особа, и секретарша. Есть еще приходящая уборщица, но ее пока в счет не берем. На деятельность имеется законно полученная лицензия. Но есть и подводная часть айсберга. Воронина, судя по всему, была у них не одна. Контакты сейчас активно отслеживаем. Плохо только, что людей мало. И Бурсевича к тому же забрали!

— А ты хочешь, Коля, чтобы все этим только и занимались? Так? — Шатлыгин нахмурился.

— Хорошо, хорошо. Как-нибудь крутиться будем, — примирительно буркнул Лысенко, сводя начальственный гнев на нет. Бармалей был хоть и вспыльчив, но необычайно отходчив.

— Получается, что Хлебников по заказу Ольги Литвак ликвидировал Воронину. Так? — спросила Катя. — За какие-нибудь пять-семь тысяч выбросил из окна незаменимую ассистентку, которая приносила стабильный доход? То есть наш умный профессор своими руками зарезал курицу, несущую ему золотые яйца.

— Я тоже об этом думал, — поддержал Лысенко. — Воронина им кучу бабок приносила, на ней эти привороты-отвороты и держались. А под мужиков он теперь что, сам ложиться будет? Или помощницу свою заставит, как ее там? Да, Эвелина Даугуле. Видели, видели. Сорок лет, ни рожи, ни кожи. Но, судя по тому, что жаждущие исцелений не перевелись, у них есть крепкая команда, которая продолжает активно работать с трудящимися. Особенно с некоторой прослойкой, имеющей высокий доход. По принципу: лучше дружить со здоровым и богатым, чем с бедным и больным. Эх, пошарить бы у них в конторе, пощупать их за тело, так сказать.

— Игорь! — Шатлыгин предостерегающе поднял палец. — Смотри, дощупаешься!

— Та-в-а-а-рищ подполковник! — обиделся Лысенко.

— Да не полезем мы никуда, Степан Варфоломеич, — примирительно произнес Банников. — Рано. Спугнуть их никак нельзя. Работаем крайне осторожно. Такую разработку за один день не провернешь. Связи надо отследить, механику всю их хитрую. Вот раскрутимся, и Ольгу Литвак недельки через три пошлем… Микрофончик прицепим, камеру поставим, если будет возможность. Деньги пометим, и если он их возьмет, то все — на этих деньгах расколем его.

— Я бы не взяла, — возразила Катя. — Одно дело — мошенничество, а совсем другое — убийство.

— А знаете, как умерла его жена? — вдруг спросил Банников.

— Как? — Все головы повернулись к майору.

— Выбросилась из окна, — мрачно и с каким-то удовлетворением в голосе сообщил он.

* * *

Радик понимал, какой это удар для отца, — и прежде всего по самолюбию. Единственный сын, на которого он возлагал такие надежды! Так блестяще, можно сказать, поступил, и первый семестр тоже показал, что может ведь учиться, причем учиться отлично. Но Вадим Михайлович Хлебников все-таки был ученым, и мышление у него тоже было как у ученого. Он прекрасно понимал, что если точные науки вызывают у его сына такое стойкое неприятие, то о научной карьере в этой области лучше забыть. А просто получить диплом… Зачем? Мальчишка вырос послушный, и можно, конечно, его заставить учиться дальше. Но, опять-таки, зачем? Если его так привлекает биология, то разумнее выбрать такой вуз, чтобы и собственный престиж не страдал, и сын был бы доволен. Тогда почему не медицинский? На следующий день он поговорил об этом с женой. Галина Егоровна всю жизнь преклонялась перед мужем — физика казалась ей вершиной всех наук, а собственный супруг — чуть ли не полубогом, восседающим на этой вершине. Медицину же она считала не более чем ремеслом и свой собственный талант врача не ставила ни в грош.

— Можно и зайца научить курить, — повторяла она известную фразу. — Медицинский! Ты сам посуди: сначала учиться — пять лет, потом интернатура — еще два года. Да год он уже потерял. Итого восемь. Восемь! А если он пойдет на второй курс, то уже через четыре года получит диплом. И какая профессия! А врач? И что ты видишь в этом хорошего?

— Галочка, возможно, у него талант быть как раз врачом, — убеждал ее супруг.

— Какой там талант! Учись как следует, на практике к работе опытных докторов присматривайся, а не разговоры разговаривай и курить бегай. Потом выслушивай больного внимательно и ставь диагноз, — низводила до нулевого уровня свои способности блестящего диагноста Галина Егоровна. — Все очень просто.

— Все очень не просто, — возражал ей муж. — Так, как лечишь ты, могут очень и очень немногие. У тебя настоящий талант. Может, Радик пошел именно в тебя?

Галина Егоровна смущалась и расцветала. Ей было приятно, что муж, оказывается, так ценит ее. Ведь в медицинский она попала случайно — институт для нее выбирали родители. Вот и она думала, что они с мужем выберут для сына самое лучшее. Физика сейчас на таком подъеме! Трудно было смириться с мыслью, что они ошибались.

— А вдруг он не поступит? Ведь прямиком пойдет в армию! — пугала Галина Егоровна мужа.

— Во-первых, у него уже есть опыт сдачи экзаменов, и опыт удачный, — рассуждал Вадим Михайлович. — Во-вторых, он очень много занимается. Ну а в-третьих, — он замялся, — я поговорил в деканате… И если Радий не поступит, документы вернутся на место. В таком случае он будет учиться дальше, — твердо сказал он. — Я не смогу просить декана о таком одолжении еще раз.

Условия были поставлены категорически, и Радик был вынужден согласиться. Что ж, если он не поступает в медицинский, то будет продолжать учебу на физтехе, как того хотят родители. Если не поступает. Он очень надеялся, что поступит. И он поступил.

С первых дней студент лечебного факультета Радий Хлебников был в институте на самом лучшем счету. К третьему курсу у него уже было несколько серьезных работ, написанных, разумеется, в соавторстве с преподавателями, но, если отбросить условности, на девяносто девять процентов они были написаны самим Хлебниковым. Прав был Вадим Михайлович — у их сына оказался настоящий талант. Но невропатологом он так и не стал. Интересы его все время менялись. Как он сам полагал, онкологию ждало большое будущее, и работу в этой области он считал перспективной. Также ему были интересны геронтология, иммунология, болезни крови. Невропатология, пожалуй, нравилась ему все больше и больше, пока он вплотную не столкнулся с психиатрией. К четвертому курсу стало ясно — Радий Вадимович Хлебников будет психиатром.

* * *

В середине февраля день заметно прибавился, и приятно было просыпаться от яркого света, бьющего в окно. Какое это было волшебное сочетание — мороз, снег и яркое солнце! Катя очень любила именно такие морозные, солнечные дни. И вообще, она была отчасти солнцепоклонницей. Когда за окном светило солнце, и работалось иначе, и думалось совсем по-другому. Вчера день был хоть и морозный, но совершенно не солнечный, с неба сыпало, а под вечер разыгралась настоящая метель. На улице выросли сугробы, но к утру небо совершенно очистилось и солнце играло на свежевыпавшем снегу. Однако сегодня Катю разбудил не этот ясный рассвет, и даже не будильник — ее разбудил во сне телефонный звонок. В крепком утреннем сне ей снилось, что она спит — у мамы, в прежней своей комнате, окнами выходящей в сад. Стоит жаркое лето, зайчики играют в зеленой листве и мягко ложатся на подушку. Но они не мешают, Катя нежится под их ласковыми касаниями. И вдруг где-то далеко начинает настойчиво трезвонить телефон. Он зудит и зудит, как назойливая муха. Катя не хочет просыпаться, сегодня выходной, и можно побездельничать. Ну почему никто не снимет трубку! Вдруг трубка оказывается рядом, на подушке, и она все-таки берет ее, говорит «Алло!» — и просыпается.