— Что, голова болит?

Людка подскочила, одновременно цепляя одеяло, и натягивая его на себя... И замерла, вглядываясь сквозь предрассветный полумрак и отсветы уличных фонарей в Лёшку.

—Ты? — прижала одеяло к груди. — Ты что тут делаешь?

— Да вот, — качнул Лёшка стаканом в руке, — спасаю одну милую алкоголичку от бодуна. — Присел на кровать, протянул стакан ей. — Давай, пока порошок не осел. До дна.

Люда была настолько поражена, что безропотно выпила.

— Молодец, — забрал посуду Лёшка. — А теперь спать. Все разговоры утром.

Она послушно легла, и Лёшка не полез к ней под испуганно натянутое до подбородка одеяло, просто примостился на другом краю кровати, подумав, вдруг, что надо бы, пожалуй, надеть джинсы.

— Блии-и-н, — неожиданно всполошилась Люда. — Алекс! Надо позвонить ему, он же там с ума сойдёт...

Лёшка повернулся на бок, лицом к ней.

— У него всё нормально. Я предупредил, что сегодня ты останешься ночевать у подруги.

— М... Спасибо.

Она была такая забавная — до сих пор ещё пьяненькая, сонная, да к тому же растерянная от происходящего, а потому слегка тормозная, но как всегда жутко додельная. Классическая Кобыркова.

— Подожди, а Катька? — снова охнула она.

— У неё тоже всё нормально, не переживай.

— А где она?

— В гостях. — Лёшка по-доброму усмехнулся. — У жениха.

— В смысле... Серьёзно?

— Угу.

Вряд ли Люда хоть что-нибудь поняла, но переспрашивать не стала. Это было такое странное чувство — лежать с ней рядом в одной постели и болтать... Как будто так было всегда. Вот просто — Щёлк! — и маленькая деталь встала чётко на своё место, обнуляя долгую вереницу глупых ошибок и потраченных впустую лет друг без друга.

— Лёш...

— М?

— А это правда, ты?

Он рассмеялся.

— Правда.

Люда немного помолчала и вдруг подползла к нему, натянула одеяло на них обоих, прижалась и замерла, уткнувшись лицом в его грудь.

— Привет. Я так по тебе скучала.

Он зацеловал бы её сейчас до истомы, до сладкой дрожи и долгих стонов, окунул бы в такую безбрежную любовь, что самому страшно — как бы не захлебнуться... Но он только притянул её к себе ещё ближе, сжал, податливую, в объятиях и, чувствуя, как распирает от нежности сердце, шепнул:

— Привет, родная, я теперь с тобой. Спи.

***   ***   ***

Я проснулась от того, что прямо в глаз светило солнце. Состояние такое, словно собираюсь капитально заболеть — саднит горло, трещит голова и ломота по всему телу. Прикрылась от света рукой, разодрала веки, и оказалось, что это всего лишь тонюсенький лучик, который сумел пробраться в щель между задёрнутыми шторами и, как назло, угодил прямо мне в глаз! Зараза назойливая... Я повернулась на другой бок. Так стоп... Это что, Катькина квартира? Замеча-а-ательно... А который, интересно, час?

Вчерашний вечер всплывал в памяти мутными пятнами, и когда, разглядывая их, мой внутренний взор падал на графинчик с коньяком в Катюхиной руке — хотелось накрыть голову подушкой и прикинуться дохлой. Это надо же было так надраться!

Спасаясь от позднего раскаяния, уткнулась лицом в подушку, и сердце вдруг приятно вздрогнуло. Этот запах... Приподнялась на локте. Нет, я помнила, конечно, что вчера по пьяни звонила Лёшке с наездами, но... Резко села. Этой ночью... Это снова был сон из тех «настоящих», в которых мы с Лёшкой бывали вместе или...

Схватила подушку, снова принюхалась, и в груди упрямо, до слабости под коленками потеплело. Он! Поверить в это было сравни чуду, но не спятила же я?

Соскочила с кровати, слегка офигела от того, что нахожусь в одном чулке и Катькиной футболке. События ночи пока оставались в «мёртвой зоне», но мне было и не до них. Суетливо пролезла по комнате, но ни своего платья, ни сумочки так и не нашла. Стянула второй чулок, прочесала пальцами волосы и осторожно открыла дверь спальной...

Лёшка, босой и одетый в одни лишь джинсы, сидел за столом на кухне и задумчиво копался в телефоне. Рядом — кружка с кофе.

Всё-таки он... Просто нереально! Я обняла дверной косяк, прижалась к нему виском.

— Я уж думала, ты мне приснился...

Лёшка обернулся, и от его взгляда мне вдруг захотелось счастливо улыбаться.

— Привет, дебоширка. Ты как?

— А вот, кстати, нормально! — пожала я плечами. — Даже удивительно. Только горло побаливает. Ощущение, как будто вчера мороженного объелась.

Лёшка рассмеялся:

— Просто закусывать надо нормально. Чаю тебе сделать?

— Давай. С лимоном. А я умоюсь пока...


В ванной первым делом сунулась к зеркалу... и офигела! Твою же мать! Стояла там, глазки ему строила... Панда!

Косметика была безбожно размазана по лицу, так, словно я и не пыталась её вчера смыть... Стоп, а я пыталась? Я не помнила. Ни как пришли к Катюхе, ни как переодевалась, ни как спать ложилась. Взгляд через зеркало упал на настенную сушилку, на которой висело моё платье и мужской джемпер. Пощупала — мокрые. Ещё бы, сушилка-то выключена! Открыла щиток, выставила температуру на максимум... Какого хрена здесь произошло, вообще? Что-то не нравилось мне всё это...

Пролезла по Катюхиным шкафчикам с кремчиками-скрабиками-масочками, одноразовыми бритвами и запасными зубными щётками. Даже косметичку с почти закончившимися карандашами-тенями-помадками, которыми и пользоваться уже не очень-то хочется, но и выкинуть жалко, нашла. Ох, Катька, как же я тебя обожаю!

А кстати... Где она-то сама?

В жуткой спешке приняла душ, вымыла голову, стёрла безобразие с лица. Навела марафет. И чем ближе подходила пора вернуться на кухню, тем сильнее я начинала волноваться. В груди ширилась, распирая меня восторженным нетерпением радость. Он приехал... Приехал!

А когда я подобрала с раковины мокрое полотенце, чтобы сунуть его в стиралку — словно увидела со стороны, как, стоя вот здесь же, перед зеркалом, в одних трусиках и чулках, я пытаюсь обтереть  этим самым полотенцем свою грудь и капризно командую Лёшке, чтобы он не подсматривал... Тут же и белый фаянс у лица вспомнила. И как кружился потолок, когда я запрокидывала голову, выпивая очередной принесённый Лёшкой стакан воды. И горло теперь саднит, ага... Да, Господии-и-и... Нет, только не это!

Вернулась на кухню, села за стол, молча притянула к себе свой чай.

— Ты чего такая загадочная? — подперев щёку кулаком, уставился на меня Лёшка.

— Лёш... Только не говори, что я сегодня ночью блевала?

Он с трудом сдержал улыбку:

— Ну ладно. Молчу.

— Бли-и-ин... – шлёпнула я ладонью себя по лицу. — Что серьёзно?

— Я молчу.

— Зашибись... — отчаянно захотелось провалиться сквозь землю, но я только прихлебнула чай, пытаясь сообразить, чего бы сказать такого умненького, чтобы хоть немного реабилитироваться. Без толку. Здравый смысл был побеждён кокетством: — Ну и почему ты до сих пор не сбежал?

— Не дождёшься! — фыркнул Лёшка и, откинувшись на спинку стула, сложил руки на груди. — Да не парься ты. Серьёзно! Подумаешь. Если бы не проблевалась, то до вечера в коматозе провалялась бы, точно.

Я подняла на него взгляд, и тут же суетливо опустила обратно. Поздно. Перед глазами уже стояли его красиво очерченный бицепс и рельефное плечо. Нестерпимо, до щекотки в носу захотелось провести по нему рукой. Я кашлянула, сгоняя наваждение.

— Надеюсь, хоть лицо не я тебе подрала?

— Да это разве подрала? Так, пара царапин. Но вообще удар у тебя поставлен неплохо. Знаменитый стиль «пьяная кошка»?

— Да иди ты, — пряча глаза под ладонью, хихикнула я. — Блин, стыдоба-то какая... Хорошо, хватило ума не заявиться в таком виде домой. Алекс был бы в шоке. Кстати, у тебя есть его номер? Надо хоть позвонить ребёнку, сказать, что мать живая... Капец. Позорище...

— Я ему уже звонил. Он переночевал нормально, сейчас поехал на учёбу. Привет тебе передавал, кстати. И сказал, что ты уже достаточно взрослая девочка, чтобы привести своего мальчика домой, а не прятаться по чужим квартирам.

Я вскинула голову:

— В смысле, ты говорил с ним о... — и испуганно замолчала.

—  Я говорил только за себя, — улыбнулся Лёшка. — И он, кстати, даже не удивился. Мне кажется, он всё-таки спалил нас тогда, на заправке. — Развёл руками. — Ну что поделаешь, ша́ристый он у тебя, палец в рот не клади. Но в целом воспринял правильно — сказал, что это твоё личное дело, и что поддержит тебя в любом случае. Так что теперь слово только за тобой.

Я смущённо кивнула. Вот так всё просто. Ни терзаний как сказать сыну, ни мучительного стыда перед ним за своё поведение. Мужики сами всё порешали — по-своему, но исходя из моих интересов. Такое приятное чувство, словно я центр их вселенной. Когда последний раз я испытывала подобное? Никогда. Сегодня впервые.

— Он тебе сказал, что я развожусь? Нет? Ну, значит, я говорю. — Я вздохнула. — Развожусь, Лёш. Надеюсь, суд учтёт особые обстоятельства, и процесс уложится максимум в полгода... — Помолчала. — Ну? Почему ты не спрашиваешь, что за особые обстоятельства?

— Я их знаю.

Мы встретились взглядами.

— И почему я не удивлена? И мне теперь даже понятно, почему Николос начал вчера свою исповедь именно с этого... Готова поспорить, ты пугал его русской мафией?

— Не я, Юрка. У него в этом больше опыта. А я просто по-хорошему попросил проявить к тебе уважение. Ну и к самому себе, заодно. Не говоря уж о тайной жене и детях.

— Круто. И я даже не буду спрашивать кто такой Юрка...  А смысл, правда?  — Я помолчала, пытаясь понять что чувствую. Пока было не ясно. Слишком всё неожиданно. — Ладно. Чем ещё удивишь?

Он задумчиво, словно сомневаясь, погрыз губу, но всё же решился: