Стася Андриевская - Верность.

«Ответь»

«Мил, не смешно»

«Всё ещё дуешься? Я же извинился!»

«Ты всё равно никуда не уедешь без своей тачки, хорош дурью маяться! Где ты?»

«Всё равно я тебя найду. Лучше сама ответь»

«Блядь, детка, хорош истерить! А если у тебя так много свободного времени, пошли лучше ещё потрахаемся»

«Так, чтобы тебе на всю неделю хватило. Хочешь?» /дебильно усмехающийся смайл/

«Последний раз предлагаю...»

«Аллё! Жалеть ведь потом будешь, дурочка! Ну же малыш, я жду тебя возле тачки»

Потом перерыв почти в пятнадцать минут и:

«Ты психованная сука! Думаешь такая невъебенная? А не боишься, что я расскажу твоему фрицу о том, какие уроки живописи ты мне даёшь во внеурочное время?»

«Вот сука, я тебе счёт за пальто выкачу, поняла?»

Десять минут тишины.

«Ну ладно, извини, малыш, я снова вспылил. Просто ревную тебя, ты же знаешь. С ума схожу, представляя тебя с кем-то другим»

Потом пауза в четыре минуты — видно, ждал моих встречных извинений, и:

«Кому ты нахуй нужна кроме меня, башкой своей подумай...»...

И я не стала дочитывать дальше, просто удалила историю сообщений и кинула номер Олега в чёрный список. Вот так. Бесследно.

Но не сказать бы, чтобы меня всё это не тронуло. Наоборот — выбило из колеи так, что я даже не с первого раза справилась с кнопкой центрального замка на двери.

Кое-как выползла на улицу, хватанула ртом сырого туманного ветра. Добрела до урны, выкинула салфетки.

Если б только можно было и испачканную совесть вот так же выкинуть!

Я ведь всегда понимала, что он на самом деле самовлюблённый говнюк, но не хотела это признавать. Хотя спрашивается, вот на кой хрен он вообще был мне нужен? Что он дал мне, кроме хмельного угара злой мести и коротких часов сладкого самообмана? После которых обычно бывал такой откат в тошноту от самой себя, что руки опускались. И ведь я даже не была уверена, что Ник действительно возобновил отношения с Анной! Я просто сорвалась тогда с катушек и изменила — дерзко и безрассудно. Думала мужу, а оказалось, себе. Но особенно тошно было от того, что даже когда я поняла это — не смогла остановиться. Олег стал наркотиком для моего тщеславия. Волшебной дудкой, от которой дуреет кобра. И спросили бы меня сейчас: «Что происходит в твоих отношениях с мужем?» — я не смогла бы ответить внятно. Потому, что давно уже забила на них, пустила на самотёк...

— Добрый вечер, госпожа Трайбер!

Я суетливо оправила волосы, натянула на лицо вежливую улыбку и обернулась:

— И вам доброго вечера, господин Хильдт.

— Ждёте Алексея?

— Да, но он что-то задерживается.

— Мне кажется, я видел его там, за углом, в компании ребят. Но я не уверен.

— Ничего, я подожду... – небольшая натянутая пауза. — Сегодня сыро, но воздух приятный, да? И морем пахнет, чувствуете?

Густав Хильдт, преподаватель русского и английского языка в гимназии Алекса, смешно сморщил переносицу, без рук поправляя на ней круглые, чуть запотевшие очки.

— Значит, будет потепление. Возможно даже дождь.

— Ну нет! — шутливо воскликнула я. — А как же Рождество?

— О! Санта приплывёт на лодке! — с готовностью рассмеялся он.

Стоит ли говорить, что общались мы на русском? Густав был молодой, от силы лет двадцать пять, высокий, худой. Очень интеллигентный. Приятный. Работу свою любил до одури и использовал любую возможность, чтобы практиковать разговорную речь. Я никогда не отказывала ему в этом и больше того — была благодарна за то, что он упрямо продолжает преподавать не столь популярный, в отличие от английского, русский. Для меня это было очень важно. Я не хотела, чтобы Алекс забывал родную речь, а к этому шло, так как разговорной практики в повседневной жизни было маловато. Как-то так получалось, что даже дети знакомых русских эмигрантов вокруг нас говорили только на немецком. И смотрели на Алекса как на бога-полиглота, изучающего аж три иностранных — английский, китайский и... русский. Странные люди — их родители. Разве так можно?

А ещё, Густав был единственным, кто называл Алекса на русский манер — Алексеем. И когда я слышала это, меня накрывало тоскливым тёплом. Ну и как тут не поболтать?

Наконец, попрощавшись с Хильдтом, я набрала Алекса. Он не ответил. Тогда я пошла туда, где его якобы видел учитель и, выходя из-за стены стриженных в разные геометрические формы кустов, увидела идущего на встречу сына. С девушкой. Причём рука Алекса лежала на её талии, но увидев меня, он резко отдёрнул её и суетливо завозился с лямками своего рюкзака.

Я в растерянности остановилась. Ну и как себя вести? Как-то это неожиданно... Не рано ему?

Так и стояла, наблюдая, как они подходят ко мне. Девочка ниже Алекса почти на целую голову. Волосы длиной до плеч, взлохмачены ветром, уши и щёки красные — то ли от холода, то ли... Да нет. Они ещё малы для поцелуев.

— Мам, привет. Это Селена, она из наших черлидеров.

— Здравствуйте, фрау Мила, - смело улыбнулась та.

— Здравствуй... — заторможено ответила я, тут же выцепляя взглядом пирсинг на брови и крыле носа, броский макияж глаз и совершенно ненакрашенные, припухлые губы. И тут же, машинально, взглядом вниз по фигуре... А девочка-то с формами! Даже сквозь мешковатую одежду видно.

— Мам, довезём Селену до дома?

— Конечно, — медленно приходя в себя, согласилась я. — Только, что скажут её родители? Селена, за тобой же, наверное, должен кто-то приехать?

— Нет, я сама всегда добираюсь.

— Мм... Ну хорошо. Поехали.

Селена села сзади, Алекс впереди. По дороге они с аппетитом слопали колбаски, а потом Алекс ещё и отдал ей своё яблоко.

Девочка — болтливая, довольно раскованная. Даже слишком, на мой взгляд. Чего стоило только то, что на подъезде к своему дому она без всякого стеснения запустила пальцы в волосы Алекса и принялась их шаловливо трепать! Просто так. Нежность такая. На глазах у матери!

— Селена, а сколько тебе лет? — не выдержала я и тут же заметила, как гневно стрельнул в меня глазами Алекс.

— Шестнадцать.

— Мм...

Остановила там, где она попросила.

— До свидания, фрау Мила!

— До свидания, Селена.

— Подожди, я тебя провожу! — после небольшой заминки, решился Алекс.

С непонятным беспокойством я наблюдала, как они не спеша дошли до её двери, болтая, постояли пару минут у крыльца. Потом, прежде чем уйти, девочка повернулась в мою сторону и помахала ручкой. И в этом словно был какой-то вызов. Нахалка мелкая!

Вернувшись, Алекс молча плюхнулся на своё место, и, красноречиво сцепив руки на груди, уставился перед собой. Брови в кучу, губы поджаты. Папаня. Вылитый. А ещё — слегка сестрица.

Это мне карма какая-то что ли — разгребать Машковские закидоны?

— Пристегнись, Алекс.

Не глядя рванул ремень, защёлкнул, и вернулся в свою коронную надутую позу. Ну... Может, я и правда перегнула?

— Ну хорошо, извини, наверное я была неправа. Но, во-первых, я не спросила у неё ничего особенного, а во-вторых, тебе не кажется что она для тебя слишком... взрослая?

— Findest du nicht, dass das dich nichts angeht?* — взорвался вдруг Алекс.

И до самого дома мы ехали в молчании. Откуда это берётся? Не вспыльчивость, не нетерпимость к давлению извне, с этим-то как раз всё понятно — возраст плюс гены, а вот это умение манипулировать? Кто, начиная ещё с глубокого детства, научил его в разговоре со мной демонстративно переходить на немецкий, в те моменты, когда нужно подчеркнуть что я никто и звать меня никак?

******

*Findest du nicht, dass das dich nichts angeht?  — А тебе не кажется, что это не твоё дело? (нем)

******

К ужину Алекс немного отошёл и выглядел теперь скорее виноватым. Это даже Николос заметил. Правда, ничего не спросил, только изредка скользил взглядом от меня к сыну и обратно, словно пришивая нас друг к другу суровой ниткой.

Алёшкина вспыльчивость меня не разозлила, скорее, расстроило то, что всё случилось именно так. Возможно, я действительно полезла не в своё дело? А с другой стороны — а что тогда моё, если не сын и то, что с ним происходит?

Конечно, я знала, что у них в школе уже проходят уроки полового воспитания, что их там даже учат надевать презервативы, — слава богу, на бананы! — и рассказывают о том, что до определённого возраста лучше ограничиваться петтингом. И я не была ханжой, но... Именно сейчас вдруг, для меня это оказалось дико! Какой петтинг, какие презервативы — они дети! Ему всего четырнадцать!

А ещё, впервые за долгое время, этим вечером я почувствовала рядом мужа. Не потому, что он вёл себя как-то по-особенному, а потому, что словно очнулась от дурмана. Вот, к примеру, я и раньше видела, что за последние полгода Ник сильно похудел, и даже знала что со здоровьем у него всё в порядке, просто он увлёкся стремительно разрастающейся философией осознанного питания. «После сорока еда — либо лекарство, либо яд», «Не ем тех, у кого есть мать», «Глютен — хуже сахара», «Радуга на тарелке» — и всё такое. В его рационе теперь были в основном свежие салаты и орехи, крупы и сыры, и конечно, он, активный сорокапятилетний  мужчина, просто высох на такой диете!

Так вот, я видела эти изменения и раньше, но только сегодня вечером воровато и словно впервые рассмотрела их в деталях. Ник сильно осунулся, да, но выглядел при этом довольно свежо и молодцевато. Вот только во взгляде затаилась глубокая усталость. И мне так захотелось вдруг обнять его и... нормально покормить! Картошечки жареной с грибочками, котлетку, помидорку солёненькую. Чтобы он расслабился и забылся хоть ненадолго. Чтобы на острых скулах заиграл румянец, чтобы свободно опустились напряжённые, костлявые плечи.