— А то что? — рассмеялся Лёшка и сделал ещё шаг к нему. — Стрелять будешь? Ну давай! — подошёл практически вплотную. — Ну?

— Ну вот чё ты выёбываешься? — недовольно скривившись, спросил славянин. — Обязательно проблемы тебе? Мы просто должны сопроводить тебя к месту. По-хорошему. Но нам, если что, разрешено и по-плохому.

— Давай сразу по-плохому, если такой крутой. Сам я никуда не поеду.

— Поедешь.

— Нет.

Китаец опустил ствол и без предупреждения выстрелил Лёшке под ноги. Пуля срикошетила и прошила переднее пассажирское стекло туарега. Лёшка рассмеялся.

— Да ты, дружище, долбоёб! В лоб себе сразу пальни, надёжнее будет!

Тот тут же навёл ствол ему в голову, но в этот момент простреленное стекло туарега опустилось, из него показалась недовольная морда ещё одного амбала. Он, выразительно глянув на китайца, постучал пальцем по лбу, и протянул Лёшке телефон:

— Тебя.

Лёшка взял:

— Да.

— Кончай понтоваться, ковбой. — Со спокойной ленцой сказал ему хриплый голос. — Просто по-хорошему садись в тачку и езжай куда везут. Разговор есть.

— Я уже сказал, что никуда не поеду. Тебе надо, ты и приезжай.

— Как хочешь, — ответил голос. — До встречи.

И в этот миг что-то ткнулось в Лёшкину шею сзади, тело сковало адской судорогой и тут же безвольно обмякло. Пара секунд, и его, зажатого между двух амбалов в салоне туарега, уже везли в неизвестном направлении.


Тело отходило от электрошока медленно и болезненно. К тому времени, как Лёшку выволокли из машины где-то в лесу, он уже мог самостоятельно ходить, но, например, сжать во всю силу кулак ещё не получалось. Вывеска над воротами гласила: «Закрытый стрелковый клубу «Царская охота». Лёшка усмехнулся. «Охота» была известным блатным местечком, куда вход простым смертным был заказан.

В холле одного из домиков его ожидал Машков, собственной персоной. Свет здесь был приглушённый, да ещё и тёмные брёвна сруба нагоняли полумрака, но Лёшка, силой усаженный напротив воскресшего «ныне покойного», прекрасно всё видел. Впрочем, Машков и не прятался: сильно постаревшее, но всё ещё горделивое лицо с упрямо поджатыми губами, зачёсанные назад редкие седые волосы, «кутузовская» повязка через один глаз. Плед на коленях, судорожно сведённая кисть усохшей в параличе левой руки, пульт управления навороченной инвалидной коляской под правой.

Он долго молчал, явно давал Лёшке рассмотреть себя. Да и сам тоже разглядывал — бесцеремонно, по-хозяйски. Стоя́щий между ними низкий деревянный столик был похож на рефери с поднятой рукой — словно только он и удерживал их от схватки. А два амбала справа и слева от Лёшки — на цепных псов.

— Здравствуйте... Денис Игоревич, — поведя всё ещё судорожно напряжённой шеей, с вызовом начал Лёшка. — Как живёте, как животик? Судя по всему, довольно неплохо, во всяком случае, по сравнению с мёртвыми,  да?

Тот дёрнул углом рта, обозначая улыбку:

— А ты, я смотрю, всё такой же упрямый шутник, мале́ц. Это хорошо. Признак крепкой психики.

И снова долгое молчание, во время которого Лёшка рассматривал уже миниатюрную китаянку невнятного возраста, стоящую за плечом «бати» Та самая внученька господина Ли? Дамочка держалась свободно, и создавалось ощущение, что второй после Машкова человек, которому повинуются амбалы, это она.

— Ну, я слушаю, — развёл руками Лёшка. — Надеюсь, повод для встречи не моя психика? А то мне как-то недосуг об этом.

— И она тоже. Ты ведь сам подставил её, малец. Посмотрим, насколько тебя теперь хватит.

Машков говорил свысока, слегка усмехаясь, и каждое его «малец» словно красная тряпка для быка — бесило Лёшку, но он не собирался вестись на провокации.

— Забавно слышать это от того, у которого у самого с нею явные проблемы...

Машков тоже не повёлся, только лениво усмехнулся.

— Шути, шути. Но не забывай, что цена вопроса твоих шуточек теперь уже не трофейная девочка-припевочка, а нечто гораздо большее.


— Угу. Совесть одного очень крутого дяденьки, да? Которую он променял... — Лёшка пожал плечами. — Да я даже не знаю на что. Не вижу адекватной цены.

— Мелко плаваешь, вот и не видишь.

— Да где уж мне, такому...

— Хватит! — прервал его Машков. — Время — деньги. — Подался чуть вперёд, наваливаясь всем весом на здоровую руку. — Далеко залез, хвалю за сообразительность, малец. Но на этом всё. Дальше пойдёшь, крупно пожалеешь. Гораздо крупнее сгоревших тачек. К тому же, теперь придётся держать язык за зубами, а это очень нелегко, уж поверь. Лучше бы ты и не начинал свою возню. Крепче бы спал.

— Да ну? — Лёшка тоже подался вперёд, краем глаза заметив, как напряглись амбалы. — Назовите мне хоть одну причину, по которой я должен молчать? Нет, серьёзно? Макс мой лучший друг, Ленка — его жена. И я, в отличие от вас, не собираюсь играть с ними в эти дебильные игры. Я уж не говорю о Людмиле и ЕЁ сыне.

И вот теперь задел. Машков сжал челюсти, губы его искривились. Единственный глаз дёрнулся в гневном прищуре.

— Ты будешь молчать. Если не дурак, конечно. У тебя ведь тоже дети, тебе их ещё поднимать, а что у тебя за душой? Квартирка жены и машина? База? Конюшня? Это всё так зыбко, ты же понимаешь — случайно полыхнёт и как не бывало. И что у тебя тогда останется? Долги по кредитам, да порченое имущество твоих горе-шпионов. Ну и сам факт шпионажа, конечно, который легко можно раздуть во что-нибудь глобальное и вполне подсудное — вопрос только в цене, за которой я не постою. Лет десять общего режима для начала, как тебе? — Они сцепились взглядами, и Машков усмехнулся: — У тебя нет ничего своего, малец, признай. Даже твоя любимая женщина сначала досталась мне. И была бы со мной и сейчас, если бы я так захотел, и ты прекрасно это понимаешь.

Лёшка сжал кулаки. Он не боялся амбалов за своими плечами, его удерживало только одно — инвалидность Машкова. Но, с-сука, как же он его бесил...

— Но если честно, твоё упрямство мне нравится. Ещё тогда нравилось, но я и не думал, что ты сумеешь его сохранить. Удивлён, признаю́. За свою жизнь я встречал только двух таких упёртых — тебя и себя. Но разница между нами в том, что ты никто, а я ВСЁ. Подумай, что ты можешь ей дать, свою пацанячую любовь и вздохи под луной? Очнись, наконец, она всегда хотела бо́льшего. И я всегда давал ей это. И даже сейчас, когда она думает, что меня давно уже нет, даю. А ты всё ходишь кругами. Ну и зачем ты ей, такой?

Помолчал, насмешливо поглядывая единственным глазом и, подняв руку, шевельнул пальцем. Китаянка что-то коротко выкрикнула, и на колени Машкову тут же опустился чемоданчик. Принесший его китаец услужливо открыл замки́ и исчез. Слегка придерживая крышку парализованной рукой, Машков посозерцал содержимое и вдруг начал кидать на столик пачки пятисотенных евро.

— Здесь, чтобы ты понимал, около четырёх миллионов рублей в одной. Пять пачек — это тебе компенсация за сгоревшие тачки плюс моральный ущерб. Ещё пять — покрытие всех твоих долгов по кредитам. ­­— Кидал деньги и, ухмыляясь, поглядывал на Лёшку. — Ещё пять на развитие бизнеса. А это, — поднял чемодан и, неловко вытряхнув остатки пачек, отшвырнул его в сторону, — ещё десять на текущие расходы. Итого, сто миллионов, и даже больше, если по текущему курсу. И всё это просто для того, чтобы тебе было интереснее держать язык за зубами. М? — Помолчал, всё так же ухмыляясь. — Но самое главное — я удвою эту сумму, если ты откажешься от Люды. Подумай. Она ведь просто женщина, которая даже никогда не была по-настоящему твоей. И возможно и не будет. И сто лямов наличкой, с которыми ты можешь замутить серьёзные дела и выйти совсем на другой уровень. Статус. Авторитет. Сотни жаенщин у твоих ног. Ну, чего молчишь? Мало? — Усмехнулся. — Ладно. Назови свою цену.

И Лёшка всё-таки не выдержал. И прежде чем его успели схватить, съездил-таки по самодовольной роже. Амбалы тут же заломили ему руки, загибая Лёшку лицом до самого столика.

— Оставьте! — приказал вдруг Машков.

Лёшку швырнули обратно на стул, придавливая плечи, чтобы больше не рыпался. Китаянка засуетилась возле Машкова, но он отстранил её коротким жестом и, растерев между пальцами кровь из разбитой губы, неожиданно рассмеялся:

— Долг платежом красен, правда же, боец? Кстати, это, — кивнул на деньги, — куклы, просто бумага. А знаешь, что было бы, если бы ты согласился взять за Людмилу деньгами? — Его лицо мгновенно стало угрожающе серьёзным. — Я бы тебя урыл. Сразу же. Прямо здесь. — Вынул из-под под пледа прикрывающего колени ствол и небрежно швырнул его на столик. — А дочек твоих поставил бы на содержание, потому что дети не в ответе за родителей. Согласен?

— Ты больной ублюдок, — сквозь зубы процедил Лёшка. — И теперь я понимаю, что лучшее, что ты сделал за свою жизнь — это исчез.  Лучше бы сдох, конечно, но хотя бы так.

Машков снова рассмеялся, сплюнул на пол кровавую слюну.

— Ну, раз мы перешли на «ты», значит, поладим. — Коротко мотнул головой, и оба амбала тут же исчезли. Помолчал. На его лице не было больше ни высокомерия, ни издёвки. Просто задумчивая усталость и кровь. — Ты знаешь, Алексей, на самом деле быть в стороне от близких очень тяжело. Как и молчать об этом. Второе, наверное, даже сложнее, ведь я словно рак-отшельник спрятался в домик и даже не знаю как у них там дела, а ты теперь будешь видеть их каждый день, и каждый раз тебя будет ломать от непростого выбора: молчать и не ворошить, или сказать и сделать им больно. Быть поборником никому уже не нужной, жестокой правды или соучастником обмана, но хранителем покоя дорогих тебе людей. И если честно, я не пожелал бы такого выбора и врагу. А доверить мог бы только другу, который ближе брата. Но ты ведь упёртый. Ты сам влез.


— То есть, отец Михаил тоже в курсе?

— Да. Но не так давно. Я пришёл к нему только в ноль пятом, после того, как узнал, что Люда жива. Проявил слабость. Нахлынуло, знаешь ли.