А ещё, то ли из-за стресса, то ли от недосыпа, но при мысли о Николосе меня начинало колотить. Он расскажет мне всё, куда он денется! И, скорее всего, это будет гораздо больше, чем знает Кристина... И от этого было страшно. И я, запершись у себя в студии и свернувшись калачиком на маленьком диванчике, пыталась самостоятельно проработать этот страх. Хваталась за самые острые мысли, вглядывалась в них, привыкала к их обезоруживающей циничной простоте...

Денис ведь не только в моей жизни не появился — о том, что он жив, не знает ни Ленка, ни Макс, ни его боевые друзья. Медведь? Тут двояко. Но почему-то именно вероятность того, что Медведь был в курсе, не вызывала у меня ни вопросов, ни отторжения, а только испуганное оцепенение — это какой же должна быть воля, чтобы суметь сохранить в тайне ТАКОЕ? Но это же Медведь. Пожалуй, только он и смог бы.

Возникла мысль позвонить ему, выговориться, но что-то удержало. Может, всё та же тошнота, бьющая болью в затылок — так пёрло из меня неприятие происходящего. Я всё ещё отчаянно не могла, не хотела верить в то, что Денис оказался таким...

А каким — таким? Что он сделал неожиданного?

Ничего. И если бы  тогда, шестнадцать лет назад, он рассказал мне — восемнадцатилетней дурочке мою же историю тридцатипятилетней женщины, я бы приняла её как должное. Как приняла и истории тех, других женщин, чьи дети были сейчас не многим-то старше моего Алекса. Кстати, интересно, а сами-то они были намного ли старше меня?

Спокойно, Милаха, спокойно... Дыши. Дело прошлое. И никто не виноват. Ни в чём. И когда ты, беременная, таскала тюки с брезентом, отчаянно надеясь на выкидыш, а потом едва не отказалась от сына в роддоме — была ли ты более святой, чем Денис, не пожелавший впускать в свою жизнь очередного ребёнка от очередной любовницы?

Спокойно, Милаха...

К чёрту Милаху! Кличка приблудной сучки. И почему раньше она отзывалась мне сладкими мурашками, а теперь дерёт душу будто наждаком? Что это было — лицемерие Дениса, или мой самообман? Или это всё-таки была любовь? Отчаянная, слепая. Кому-то первая, а кому-то последняя?

Ну уж да, последняя, как же...

А важно ли это теперь?

Нет. Просто не понятно, что теперь делать с этим большим и могучим, упавшим в грязь небом. Попытаться отмыть, или пусть себе лежит, как ему хочется?

В таких беспросветных думках и самокопании я окончательно скатилась в апатию. От желания разнести Ника на атомы осталась только гнетущая неизбежность трудного разговора и всё та же тошнота. Сейчас бы хоть на полчасика глаза прикрыть. Хоть на пять минуточек...

Очнулась примерно через час, всё на том же диванчике. Шею ломило, неловко подсунутая под неё рука онемела. До конца рабочего дня сорок минут.

Сначала позвонила Алексу, договорились, что после тренировки он доберётся до дома сам. Отлично, значит, три часа в запасе есть. Тут же набрала Ника:

— Нужно срочно поговорить. — Ни здравствуй, ни, тем более, «где ты», потому что — какая мне разница?

— А ты уже вернулась? — после небольшой паузы спросил он.

Я усмехнулась. А ведь, пожалуй, рубить с плеча — это так заманчиво...

— Я вернулась прошлой ночью, Ник.

Да-а-а, всё-таки это сладко... Вот он молчит, а мне хочется, чтобы он нервничал и оправдывался. Хочется затянуть его ещё глубже в его же собственную ложь, а потом швырнуть в лицо факты и смотреть в его глаза, видеть в них беспомощность и стыд... Наверное, вечер — время ведьм?

— Ну, чего молчишь? Я через час буду дома. Ты тоже. Понял?

— Мила, у меня ещё неоконченные дела, давай дого...

— Мне плевать! — криком перебила я его. — Либо ты через час дома, либо я за себя не ручаюсь! Мне нечего терять, Ник, а тебе есть! — меня несло, я блефовала, полагаясь на интуицию, и чувствовала, как Ник ведётся. Отмечала про себя: «Да, ему действительно есть что терять...» и снова пёрла напролом: — У тебя ровно час, и советую по пути хорошенько подумать о том, что ты будешь мне рассказывать! — И бросила трубку.

Ф-ф-фух... Руки слегка дрожали, нутро заволакивало болезненно-сладким адреналиновым угаром. Всех к чёрту! Достали!

* * *

Он приехал минут на десять позже меня, но в час уложился. Я сидела в кресле, закинув ноги на журнальный столик — с ума сойти, никогда раньше себе этого не позволяла! — и, ядовито улыбаясь, без отрыва следила, как Ник тянет время: снимает пиджак, ослабляет галстук, расстёгивает манжеты. Потом вдруг решает и вовсе снять и галстук и ходит по гостиной, не зная, куда бы его приткнуть... Зачем-то оправляет манжеты... Бесит!

— Ну? Я слушаю, Ник.

Он остановился возле фортепиано, привалился к нему спиной, но тут же передумал, обошёл его с другой стороны, облокотился. Пфф... Тоже мне, нашёл спасение.


— Ну?

— Я так понимаю, ты и сама всё знаешь, да?

— Что знаю, Ник?

Он побуравил взглядом белую лакированную крышку пианино у себя под носом и наконец, поднял голову:

— Ты недавно сказала, что любишь другого. Значит, в этом мы с тобой равны и оба понимаем, что сердцу не прикажешь. Думаю, что если бы ты забеременела от любимого мужчины, ты бы не стала делать аборт, так? Анна тоже не захотела. Да я бы и не позволил.

— Аха... — нервным смешком вырвалось у меня. — Значит Анна? Та самая? Отлично, Ник, браво!

— Да, она. И прошлой ночью я был у неё, и когда вы с Алексом были в России — тоже. И все разы, когда говорил, что уезжал по делам. Когда-то я пропустил рождение сына, его первые шаги и слова, но ничто не заставит меня совершить эту ошибку снова. Теперь я хочу видеть, как растёт моя дочь, вот и всё.

Забывшись, я даже ноги со столика убрала:

— Какая дочь, Ник? Ты о чём? У тебя... У тебя, что, два ребёнка на стороне?

Он сначала смотрел непонимающе, потом невесело рассмеялся, растёр ладонью лицо.

— Хочешь сказать, ты не знала? Отлично... Тогда о чём я должен был тебе рассказать?

— Да теперь уже обо всём, Ник... Погоди, а сколько лет дочке?

— Скоро месяц.

— Охренеть, — выдохнула я. — Ник, да ты сволочь в квадрате! Какого чёрта ты тогда выносишь мне мозг, отказывая в разводе? Какого чёрта ты не дал мне его три года назад?! А наши попытки зачать ребёнка? Что это было, Ник?! Ты... О, Господи... — я вскочила, нервно прошлась по комнате: — Ты же не только в отношении меня сволочь, это ты понимаешь?

— Анна тоже так раньше думала. Но теперь она смотрит на это иначе.

— Охренеть... Тогда вы оба больные. Ну, давай! — я снова рухнула в кресло. — Рассказывай с самого начала. С самого-самого. Например, ещё в колонии, прежде чем просить тебя забрать к себе Алекса я спросила, есть ли у тебя женщина и ты ответил, что свободен. Что это было?

— Правда, — пожал он плечами. — На тот момент я действительно был свободен. Мы познакомились с Анной в конце весны, когда Алекс прожил со мной уже три месяца. В жизни обычно так и бывает, Мила: сегодня ты свободен, а завтра встречаешь женщину, которая сводит тебя с ума. Осенью того же года она сказала, что ждёт ребёнка, и я, конечно же, сделал ей предложение.

— И ты не собирался позволять мне общаться с Алексом, так?

— Я не знал, как поступить. У Алекса была возможность обрести новую, благополучную семью. Анна сразу приняла его с открытым сердцем, и он потянулся к ней.

— Ты сволочь! — в сердцах выкрикнула я и швырнула в него тем, что попалось под руку — пультом от телевизора. — Какая же ты сволочь, Ник... Ты даже не представляешь, как я подыхала от тоски и неизвестности, пока ты тут подыскивал моему сыну новую мать!

— Он тоже тосковал, Мила, и я не мог предложить ему ждать тебя из колонии больше десяти лет, но мог предложить достойную замену.

— Ты сволочь... — еле слышно прошептала я, закрыв лицо ладонями. По щекам скользнули слёзы.

— Это жестоко по отношению к тебе, согласен, но на тот момент лучшее для Алекса, ты и сама прекрасно это понимаешь.

Ещё бы я не понимала! Немецкий прагматизм вещь не всегда удобная, но в ней всегда есть рациональное зерно, вот какая штука.

— Зачем ты женился на мне? Тебя купили? — я поймала его растерянный взгляд. — Давай, Ник! Я знаю про Вороновых.

Он усмехнулся.

— Ну раз знаешь, значит понимаешь, что скорее вынудили, угрожая расправой, и не только надо мной, но и над Анной. Этот, — его губы скривились, и он словно выплюнул ядовито: — Богдан, брат Евгения. Бесцеремонный и абсолютно аморальный тип. Он поставил условие — я должен легализировать тебя в Германии, дать гражданство, образование и статус законной матери Алекса. Да, он оплачивал мне все расходы, но в моих же интересах было сделать всё как можно быстрее, поэтому я принял решение жениться и сократить твой срок получения гражданства с трёх лет до одного года. Но для Анны это всё равно выглядело как предательство. Она ведь не знает, что ты мать Алекса, она думает, что я просто изменил ей с тобой. Поэтому она просто уехала тогда, и я даже не знал куда, а её родные не собирались мне ничего говорить и... — Помолчал и вдруг взорвался: — Что мне оставалось? Я просто делал то, к чему меня принудили, и ненавидел тебя! А потом уже понял, что ты такая же жертва русской мафии, как и я. И я привык к вам с Алексом! И всё то, что было у нас с тобой после — это не притворство. Я действительно в какой-то момент поверил, что полюбил тебя. Ты красивая, талантливая, очень сексуальная женщина, Мила, это бесспорно! Я не всегда понимаю тебя, потому что русских, кажется, вообще невозможно понять. Но мы жили с тобой бок о бок, и у нас появилось много общего, это действительно была искренняя попытка с моей стороны!

Мы надолго замолчали. Я была оглушена. За собственной горькой судьбинушкой, я разве хоть раз задумывалась о том, что происходит в жизни Ника? Мне казалось, он обычный сухарь. Иногда вспыльчивый самодур, иногда до тошноты правильный робот. Как будто только я одна имею право любить и искать личного счастья...