— Ну а вообще... — попыталась вывести меня из ступора Кристи. — Вообще как у тебя? Ты с этим немцем сейчас? Как его звали-то, не помню уже.

— Николос. Да, я с ним.  Мы женаты, уже почти одиннадцать лет, с тех самых пор, как... Ну с того раза, понимаешь? Он же меня в Германию увёз.

— Оу! Неожиданно! А как же его беременная невеста? — и она вдруг прикрыла рот рукой. — В смысле... Блин... Извини.

А я посмотрела на неё и подумала — если не сейчас, то когда? Может, для того я тут и застряла? Для того и примчалась сюда, как ужаленная?

— Кристин...

Она подняла на меня взгляд.

— А давай начистоту? Вот прям, как есть? Если тебе, конечно, не претит.

— Мне? Пфф... Я в своё время два раза по полгода прожила в частной психушке в Бруклине. Богдан позаботился о моём душевном здоровье: лучшие клиники, лучшие специалисты, смена обстановки и всё такое. Так что я знаешь... Проработанная в этом плане. А вот ты... Тебе как?

— Никак. У меня ощущение, что я живу чужой жизнью. Я и на родине-то вот только этой зимой первый раз за всё время побывала. К матери на могилку сходила, к бабушке... — хотела сказать про Дениса, но горло вдруг перехватило, и я промолчала. — Так что давай, Кристин. Расскажи мне про меня.

— Блин, Люд... Я даже думать не могу о том, каково тебе там было... И я, если честно, не особо много и знаю-то. В тот раз, когда, помнишь, мы с тобой попрощались, Денис отвёз меня на какую-то хату и тут же ушёл. Там было всё — еда, одежда, лекарства. Я просидела там два дня — совершенно одна, закрытая на ключ снаружи. Меня предупредили, чтобы я не высовывалась, я и не высовывалась. А на третий день появился Богдан. Он передал меня своим людям и отправил домой, а сам остался мстить.

— Мстить? Он у тебя вообще кто?

— Ну как сказать... У нас в Челябинске группировка тогда была — Ста́я, или, ещё, — Во́роны. Собственно мой Богдан и его родные братья Владислав и Евгений, были идейными вдохновителями. Но особенно старший Евгений, конечно. Главный Во́рон.

— Понятно... Ну и как, отомстил?

— Отомстил. И даже рассказал мне как именно. А я знаешь... Меня даже не затошнило, хотя подробностей там было — мама не горюй. — Кристина усмехнулась глядя в пространство: — Я тогда только руку Богдана взяла и поцеловала. Да что там поцеловала — я когда представляла, как он этими руками того гада пытал, молиться на них готова была от радости. Ну и всё. Потом одна клиника, другая. Потом миграция, психологи, свадьба и как-то так и закружилось. Богдан всегда берёг меня и от тех воспоминаний, да и я, знаешь, не горела желанием возвращаться.

— А как меня нашли?

— Случайно. У Евгения тогда большой юбилей был, и мы с Богданом, естественно, полетели к нему. А Женька тогда, знаешь, конкретно в политику пошёл, большим человеком стал, идейным, правильным — там такой светский раут отгрохал в честь юбилея! Кого там только не было, даже знаменитости! А через пару дней после официоза мы сидели уже тесным кругом, только самые близкие — братья и парочка друзей, среди которых и твой Николос — у него в бильярдной и, естественно, когда выпили, речь зашла про политику...


— Нет! Ваша русская политика, это просто... — немец замялся, подыскивая слова. — Просто средневековье! Она стоит не на здравом смысле и чести, а на... как это...

— На беспределе, — смеясь, подсказал Богдан и сжал Кристинкину коленку.

— Да! — твёрдо ткнув в его сторону пальцем, с самым серьёзным видом воскликнул немец. Он не видел или не понимал, что над ним подшучивают, и словно горел своей идеей донести до русских убогость их бытия. — Ваша политика — это беспредел!

— Тю-ю-ю, полегче, хер Трайбер, — рассмеялся именинник, — пока я тебя, во имя справедливости, не депортировал на Немчину.

Все рассмеялись.

— За что? — не понял немец. — Я, в отличие от вас самих, соблюдаю ваши законы! А вот у вас в колонии сидит женщина, которую посадили за другого человека!

— Ну, это, думаю, и у вас бывает, — примирительно поднял руки Влад.

— Возможно, — согласился немец. — Но у нас женщина, которая родила в тюрьме, может быть уверена, что государство сделает всё, для того, чтобы её ребёнок был социально обеспечен и жил в безопасности в приёмной семье. А ваши женщины вынуждены просить посторонних случайных людей забрать их ребёнка, лишь бы он не попал в детский дом!

— Та-а-ак, немцу больше не наливать! — хохотнул кто-то из гостей. — А то он нам сейчас революцию начнёт! А у меня бабло ещё не в офшоре.

Все снова засмеялись.


— Ну а между прочим, — неожиданно вступился на немца именинник, — вы зря смеётесь! Наш дорогой Николос знает об этом не понаслышке, ведь он и есть тот добрый человек, который усыновил того ребёнка.

— Признал отцовство, — поправил немец.

— Да не важно, Николос! А просто знаешь что... — Евгений ненадолго задумался.  — Давай за тебя выпьем? Нет, ну правда, политика политикой, а вот то, что ты человек с большой буквы — это да! Друзья, у меня тост! — Он поднял рюмку: — За Николоса Трайбера, моего большого друга и талантливого общественника, который не смог пройти мимо несчастья одной русской женщины и действительно взял на себя ответственность за её сына! Ура!

Все одобрительно загудели, зазвякали стопками.

— Ну слушай, Николос, — закусив водку салом, взял слово Влад, — по старинной русской традиции ты теперь на этой женщине обязан жениться!

Немец не понял. Растерянно заморгал, соображая.

— Зачем? Она не скоро освободится. У меня к тому времени уже и свой ребёнок большой будет.

— Ох ты ж ни хрена себе! — воскликнул Влад. — Так ты ещё и женатый добрый человек? Ребята, завтра я мигрирую в Германию! Там живут лучшие люди на планете!  — Пьяно приобнял немца за плечо: — Ну и как к этому отнеслась твоя фрау?

— С пониманием, — благодушно отозвался Николос и повернулся к имениннику. — Женя, ты должен что-нибудь сделать, чтобы эту бедную женщину выпустили как можно раньше! Она сидит там незаконно!

— Незаконно у нас только садятся, — отмахнулся тот, — а сидят уже по закону. Так что не переживай.

— И всё-таки ты должен...

— Чш-ш-ш, — ласково улыбнулся Влад, и заткнул рот немца огурцом. — Евгений Семёныч и сам знает, что и кому он должен. — А ты кушай, Коль. Кушай.

— Нет, подожди! — пьяно воскликнул немец, швыряя огурец на стол. — Если мы говорим о честной политике, то она начинается как раз с маленьких людей, над которыми надругался закон! И обязанность каждого гражданина страны, а тем более политика — бороться с беспределом, а не устраивать его! Думаю, вы понимаете, о чём я?

Атмосфера за столом накалялась, гости начинали отводить глаза и усиленно жевать. Даже Кристина чувствовала, что тему пора сменить, но не могла, не имела права подать голос, так как Богдан этого не любил.

—Такое впечатление, — шутливо шепнула она мужу на ушко, — что он всё-таки в неё влюблён.

Попытка была дурацкая, но сильно захмелевший Богдан уцепился за шутку:

— А кстати, Ник, сдаётся мне, что ты всё-таки по уши влюблён в эту арестантку. Русские бабы хороши, ну признай, а?

Тот на секунду задумался и наивно ответил:

— Нет, я её не люблю. Но она действительно очень красивая и молодая. У меня есть её портрет!

— У-у-у, — всплеснул руками один из гостей, — а говоришь, не любовь!

— А чего ж ты мне даже ни разу не показал её? Ну, шалун, — попинял немцу именинник. — С собой портрет-то? Тащи, мы хотим видеть из-за чего весь сыр-бор...

И немец, удалившись на добрые минут десять в свою комнату, вернулся с небольшим рисунком.

— Ты глянь и правда, портрет, — удивился кто-то. — Я думал фотка.

— Это рисовала одна из ваших заключенных, очень талантливый художник, между прочим!

— Тебя послушать, так весь цвет нации собрался в нашей колонии, — усмехнулся Евгений. — Ну-ка, дай гляну хоть. — Нацепил очки. — Твою же мать... Николос, ну ты как ребёнок! Эта боярышня из сказки какой-то. Твоя художница, видать, иллюстратор? — и пустил портретик по кругу.

Гости качали головами, отмечали, что рисунок действительно очень классный, что бабёнка на нём тоже ничего, но явно ненастоящая, а немец упорно твердил, что это самый настоящий портрет, просто стилизованный под русскую старину. Мельком глянув на картинку, Богдан протянул её Кристине.

Лицо было словно бы знакомое. Несмотря на все эти бусы, кокошник и расписной русский сарафан... Но она так и не поняла, кого напоминает ей эта девушка. А ночью Кристину вдруг осенило. Она распихала храпящего  мужа:

— Богдан, я вспомнила! Это Люда! На портрете!

Он только посмеялся, но Кристинка неожиданно закатила истерику. Её распирало странной уверенность, что на портрете Люда.

— Крис, угомонись, — раздражённо шикнул на неё Богдан.

Если бы он знал, что даже спустя пять лет Кристинку так замкнёт, он оставил бы её в Лос-Анжелесе.  Утешал, как мог. Даже позвонил врачу ведущему беременность, спросил, нормально ли это — так истерить. Тот сказал — нормально, просто гормоны шалят, и посоветовал отвлечь её чем-нибудь. Как смог успокоил.

А утром Кристина снова взялась за своё:

— Богдан, и всё-таки это она... Я сердцем чувствую!

— Киса, что ты можешь чуять, ты её не знала совсем. Что вы там общались то?

— Достаточно, Богдан! А её мужчина, между прочим, меня спас! А ты, между прочим, вместо благодарности насрал ему за это!...


— В смысле, насрал? — не поняла Люда.

— Да там вышло так... Денис оказывается, когда меня вернул, сразу и Богдана из города гнать начал, и говорил ему, чтобы он не вздумал сволочь ту старую трогать. Сам хотел с ним разобраться. Но Богдан знаешь, какой упёртый! Он гада первый поймал и убил. Ну ты знаешь. И только потом получил пиздюлей от Женьки.