— Олесь...

Собственный полушёпот показался ему оглушительно громким, неуместным возле тоскливого предсмертного одра. Горло перехватило... Но Олесе было всё равно — не сбилось едва уловимое дыхание, не дрогнули ресницы. Лёшка вздохнул, сжал тонкую ладонь обеими руками, прижался к ней щекой.

— Ты была права, Олесь, оказалось, я всё равно её ждал.

Голос всё ещё не шёл, всё ещё резал слух, да и смысл рвущихся из души слов казался кощунством, но Олеся сама, ещё в ту пору, когда они только поженились, часто повторяла: «Обещай, что если найдёшь её и захочешь уйти — ты мне скажешь...» Лёшка снова и снова убеждал её в том, что больше не ищет, а она упорно твердила своё и, он знал, иногда уходила среди ночи на кухню, чтобы поплакать. Он не понимал, как убедить жену в том, что сделал выбор и оставил прошлое в прошлом. Он ведь действительно на тот момент уже почти два года как не искал и твёрдо решил без остатка отдаться семье... Но Олеся только винила в этом себя и всё повторяла: «Я не стану тебя держать.  Я не хочу так. Только ты мне, пожалуйста, не ври... »

— Не я нашёл её, она сама вернулась... — вбирая щекой холод ладони, которую уже никогда не отогреть, снова начал Лёшка. — Ты не обижайся, но я... Я пропадаю без неё, Олесь! Пропадаю. — Закрыл глаза, помолчал, пытаясь дотянуться своей душой до Олесиной. — Ты только не обижайся.

Она не обижалась, она даже вряд ли его слышала, а если и слышала — едва ли понимала смысл сказанного, но ему крайне важно было сказать ей всё это лично. Как она и просила. Потому что для него она не была ни овощем, ни обузой. Она была другом, матерью его детей, удивительным человеком, заслуживающим огромного уважения. А ещё, она была узницей собственного тела и упрямым ангелом-хранителем, который словно боится, что без него тут всё рухнет.

— Олесь... — снова ком в горле и снова так сложно сказать то, что сказать нужно... — Мы справимся. Правда, справимся. А ты можешь идти, если хочешь. И спасибо тебе, родная, за любовь.

* * *

Саныч позвонил в пятницу. Естественно на конспиративный телефон. Сказал, что еврей поначалу потирал ручки, а теперь, вдруг, слегка заменжевался — мол, та общественная организация действительно какая-то странная и при ближайшем рассмотрении весьма похожа на ширму, но при этом настолько лёгкую, что с одной стороны одно удовольствие идти по следу — все слои как на ладони, а с другой — в этой простоте нежная еврейская задница чует подвох...

— Цену набивает? — сразу же спросил Лёшка.

— Да запросто! — ответил Саныч, и озвучил-таки сумму, названную евреем — сто тысяч евро.

— Ну, это по-божески, — выдохнул Лёшка. — Я думал, больше будет.

— Хренасе, ты буржуй, братан! По Европейским меркам это нехилое бабло. Плюс расходы, и страховые выплаты тоже на тебе, помнишь, да?

— И пончики с кофе, ага. Да помню, Сань, помню. Но пофиг. Я сказал уже, пойду до конца.

— На самом деле, брат, это может быть бесконечной историей. То, что на поверхности всё кажется прозрачным, вовсе не значит, что под первыми слоями не начнётся жопа. А тогда за первой соткой пойдёт вторая, а там и третья. До бесконечности.

Лёшка это понимал. Но понимал, а вернее даже нутром чуял и то, что, возможно, впервые за все годы встал на реальный след. Азарт захлёстывал, прошивал насквозь адреналиновой иглой, подсаживал на себя, и это было настолько несвойственно Лёшке, что вместо того, чтобы внять голосу разума, он без оглядки шёл на непонятный зов непонятно чего. И единственное с чем он хотя бы приблизительно мог сравнить это состояние — это со знакомыми с юности упрямством и волей к победе, теми самыми, что будоражили кровь, когда он, ожидая команды к началу схватки, стоял напротив соперника на борцовском ковре. А ещё, то же самое он испытывал каждый раз, когда, в очередной раз намяв ему в подворотне бока, шестёрки Машкова передавали последнее «китайское» предупреждение от Бати, а Лёшка в ответ передавал ему дерзкие приветы.

— Тогда я пойду до конца своего бюджета, Сань, и буду надеяться, что его хватит. А там посмотрим.

— Денег не жалко?

— Легко пришли, легко ушли. Если будет нужно, всю базу нахер распродам, оставлю себе только кусок под конюшню и учебку.

Саныч покряхтел, попыхтел, попросил не пороть горячку, но спорить не стал. Напоследок рассказал ещё, что та благотворительная контора довольно мелкая, похожая на махонькую лодочку в океанском просторе — то на гребне, то совсем невидно за волнами. Но не тонет, просто временами пропадая из виду, всплывает вдруг в совсем неожиданных местах — и не только в Европе, но и на Востоке и даже по России, включая, между прочим, и Лёшкины родные пенаты. И вот это уже было интересно, но подробностей Саныч, увы, пока не знал, кроме разве что того, что официальный кормчий этой лодчонки действительно сидит в Китае. А если точнее, то в Шэньчжэне, на самой границе с Гонконгом, и зовут его Хуочжин Ли.

— Дедок семидесяти девяти лет, вроде, чистокровный китаец. Вот и думай сам, Лёх, какого хрена ему сдался с одной стороны Дом Сердца в Судане, с другой — эта ваша церковь, а с третьей — транспортная компания Трайбера? Не говоря уж, например, об участии в международной патриотической организации, которая занимается сохранением малоизвестных мемориалов, посвящённых советским воинам-освободителям? Нет, я понимаю, что он может быть ещё из тех коммуняк, закалённых Советской властью, но не настолько же! А там — хрен его знает, конечно. Может, и правда, просто чудак-человек. Короче, с ним пока ничего не понятно. Еврейчик к нему присмотрится, у него, у заразы, прикинь, даже в Поднебесной свои люди есть. Ша́ристый всё-таки тип.


— Какая ещё церковь, Сань?

— Не понял?

— Ты сказал, «эта ваша церковь».

— А, да понятия не имею, Лёх! У вас в городе что-то строится, а контора господина Ли меценирует, или что-то типа того. Но это легко выяснить, в таких вопросах всегда всё предельно чисто бывает. Пошукай, на досуге, где у вас засветился благотворительный фонд «Все вместе» Причём, он наверняка идёт под эгидой какой-нибудь крупной местной ассоциации, включающей в себя десятки подобных мелких фондов. Оно частенько так и происходит, потому, что все эти фонды — весьма удобный способ отмыть золотишко, а для этого надо быть при делах, но в тени.

— Ещё раз, как? «Все вместе»?

— Угу. По крайней мере, деньги на медицинское оборудование в Судане господин Ли собирал под этим названием. И с Трайбером под ним же дружит.

И Лёшка естественно заморочился. Тут же позвонил самому перспективному в этом плане человеку — Серёге Кадацкому, директору Музея Боевой Славы, тому самому, с подачи которого в лесной балке был отрыт танк, и попросил посмотреть мелькает ли среди действующих городских фондов некий под названием «Все вместе»

В тот же день, ближе к вечеру к Лёшке заехал Макс. Припёр девчонкам по мешку гостинцев, баночку барсучьего жира для растираний и ценные указания от Ленки как справляться с приступами ночного кашля.

— Да нормально, всё, Макс, — заверил Лёшка. — Завтра последний день антибиотик пьют. На улице гуляем вовсю, да и дома носятся, вон, уже, как ужаленные, — кивнул на виснущих на Максе девчонок. — Со следующей недели буду няньку им вызывать.

— Ну и слава Богу, да? — подмигнул Лизке Макс, и между делом сгрёб со стола обрывок бумажки, на которой Лёшка записал название фонда,  — О, а ты что, в благотворительность решил податься?

— С чего вдруг? — напрягся Лёшка.

— Это ты мне скажи, с чего! — рассмеялся Макс и помахал бумажкой: — Да ладно, Лёх, что такого? И фонд нормальный, между прочим. Меня с собой возьми, я давно уже добрых дел не делал, аж стыдо.

— Хочешь сказать, ты с ними уже работал?

— А то! Думаешь, через кого я на Гонконг вышел?

— Серьёзно? — Лёшка, сгрузил Соню на пол: — Лизунь, идите мультики посмотрите. Сонечку возьми.

— Ути бозе мой, милота... — по-дурацки, но на все сто в своей манере сюсюкнул вслед держащимся за ручки сестрёнкам Макс и тут же снова повернулся к Лёхе: — Меня с ними Медведь свёл. А он в свою очередь помогал им стать меценатами строительства храма, что у нас в центре ставят. Ну по своим каналам как-то там, я в этом не силён. А ты как с ними пересёкся?

— По линии охраны мемориалов воинам-освободителям, — пристально разглядывая простенькую надпись «Все вместе», пробормотал Лёшка. — А каким макаром ты через них на Гонконг-то вышел? Они же, вроде, по закону не могут бизнесом заниматься?

— А они и не занимаются, но связи-то никто не отменял. Ты мне, я тебе — знаешь такое? Я с первой большой партии удобрения для китайских фермеров всю выручку, за вычетом налогов, перечислил даже не этим «Все вместе», а куда они попросили, в какой-то Европейский фонд, что-то там с банком крови связано. А они, — кивнул на бумажку, — за это подогнали мне контакты заинтересованных в моей продукции Гонконгских товарищей.

— А на Эмираты ты сейчас случайно не через них выходишь?

— Ты имеешь в виду фонд? Нет, они не появлялись больше на горизонте, мы как в тот раз пересеклись, так и всё. На Эмираты меня уже Гонконгские товарищи выводят.

— А что у тебя с логистикой? Как планируешь доставлять товар до Эмиратов?

— Ну опять же Гонконгские товарищи мудрят. Я же говорил тебе — я только производитель и поставщик. Но, насколько знаю, они отправляют всё добро в Европу, а оттуда контейнерными морскими перевозками.

— Не через «DGL», случайно?

Макс помолчал, пристально глядя на Лёшку.

— Лёх, а что вообще происходит? Чёт ты какой-то напряжённый, не?

— Возможно, — не желая ни врать, ни распространяться о сути дела, кивнул Лёшка. — Думаешь, ты выглядел расслабленным, когда Ленка тебе два года мозг выносила?

Макс усмехнулся:

— Так и играете с ней в молчанку? Не, Лёх, решать-то тебе, конечно, но я этого не понимаю.