— Здравствуйте...

— Не признала?

— Нет.

— Михайло Потапыч Медведев. Помнишь такого?

Я, зажав ладонью рот, осела на диванчик. Это было похоже на падение с огромной высоты... Но не для того, чтобы разбиться, а наоборот — поймать восходящий поток ветра и взмыть к самому небу.

— Помню, конечно...

Я в глазах уже стояли слёзы, и перехватывало в горле.

— Ну слава Богу! — рассмеялся он. — А то я уж подумал, какое дело немецкой фрау до русского медведя.

— Нет, что вы! Я так вам рада! Давайте, я вам перезвоню, у меня безлимитный тариф...

— Вот и оставь его себе! — густо пробасил Медведь. — А я уж наверное найду копейку, чтобы своих проведать?

Мы говорили минут тридцать. Обо всём: о Гамбурге, об Алексе, о внуках Михаила Потапьевича, о том, не планирую ли я ещё детей, о живописи, и даже о роднике с серебряной водой в балке за церковью в которой он служит... Во время беседы я два раза возвращалась в студию и, прохаживаясь между мольбертами, словно делясь с учениками тем светом, что разливался сейчас в моей душе́, щедро добавляла на их полотна яркие сочные краски.

— Ну а что с Еленой у вас? — спросил Медведь, когда возникло ощущение, что на сегодня пора бы заканчивать.

— Да ничего, — вздохнула я. — У меня, если честно, даже номера её нету, а в Контакт она не заходит. Правда, Максим говорит, она просто очень занята с детьми, ну и приветы от неё передаёт. Но не знаю... Мне кажется, он привирает. Скорее всего, она всё ещё обижена. Во всяком случае, с Алексом они переписываются регулярно и иногда даже созваниваются.

— Ну! Уже хорошо! Так глядишь, и через год - другой оттает. Каждый же со своей колокольни смотрит — а оттуда чужие ошибки виднее своих.

Я улыбнулась. Лихо он меня поддел!

— Да, вы правы, я такая же. Давно могла бы взять у Максима её номер и сама позвонить. А ещё знаете, — я машинально понизила голос, словно собиралась признаться в страшной тайне, — я переживаю, что так и не сводила Алекса к Денису на могилу. Просто как-то... Не знаю. Так получилось. Я и сама-то на неё почти случайно попала. А теперь вот думаю — всё-таки надо было, да? Просто чтобы... — замялась, подбирая слова. — Чтобы познакомить их.


Зачем я это сказала? Нет, ну в смысле, иногда-то я действительно корила себя в этом, но признаться самому́ Медведю? Понятно, ведь, что он, лучший друг Дениса, первый из всех, кто жёстко упрекнёт...

— Значит, не время Людмил, — неожиданно спокойно ответил он. — Не унывай. Могила, она ведь на то и могила, что никуда не денется. Успеется ещё...

Договорившись периодически созваниваться, мы распрощались. И я тут же набрала СМС Максу с просьбой выслать мне Ленкин номер. На душе было хорошо. Я чувствовала себя какой-то шкатулочкой, в которую кто-то свыше начал вдруг складывать кусочки мозаики: Родина, родной город, могилы родных мне людей, родные друзья Макс, Лёшка, Ленка. Теперь вот и Медведь — тоже такой родной! А ведь ещё меньше месяца назад, мне казалось, что я сохну, оторванная от корней. Теперь же аж дух захватывало и накрывало ощущением, что дальше — больше. Хотя, казалось бы — куда ещё?

Глава 25

Дом — работа, дом — работа. Всё настолько плотно, что аж гудит от напряжения. Пока бывал на базе, с головой окунался в дела, и грузиться было некогда, но стоило только сесть за руль, чтобы ехать домой, как в мыслях снова Она.

Зарегистрировался-таки на сайте, Максу велел помалкивать. Естественно, первым делом нашёл страницу Камилы Трайбер, и на ней действительно не было ни одной фотки самой Людмилки. И всё-таки Лёшку тянуло заглядывать туда снова и снова. Ещё через пару дней Макс, видать, добился своего, убедил её добавить нормальных фотографий... Так Лёшка и ходил к ней тайком, любовался. Как пацан какой-то. Новенький из десятого «Б»...

А в конце недели Люда вдруг написала ему что-то дежурное, типа: «Привет, как дела?», и Лёшка не выдержал, ответил. Так же дежурно.

В режиме такой переписки вторая, самая сложная неделя курса допризывной подготовки промелькнула — как не было. Каждую ночь Лёшка водил малые группы курсантов на «дикую» ночёвку в лесу, а днём периодически переходил через замёрзшую реку, туда, где на высоком берегу ловила связь. Звонил, узнавал у сиделки о состоянии Олеси, у няни – о дочках. Отвечал на пропущенные звонки. Раза три за неделю даже умудрился вырваться на несколько часов домой, побыть со своими девчонками.

В конце недели, как раз к завершению курса, приехал отец Михаил. В тот же день, на дежурном утреннем созвоне сиделка сообщила, что минувшей ночью у Олеси был криз, и она теперь в больнице. Лёшка тут же сорвался и поехал туда же. Подписав документы, и по рекомендации медиков оставив жену на пару дней в стационаре, снова рванул на базу. Спешил. Знал, что отец Михаил приехал всего на один день.

Подъехал к концу беседы, когда пацаны бойко выспрашивали батюшку про Афган, про десантуру «тогда и сегодня», затрагивали политику и современные войны. Плотный, сильно бородатый, и действительно, чем-то напоминающий медведя, отец Михаил отвечал неспешно, цепко приглядываясь к собеседникам. Часто и метко шутил, затаивая мудрую иронию в глубине удивительно молодых для его лет глаз.

Пока шли к парковке, отец Михаил сначала расспрашивал Лёшку о жене и детях, а потом вдруг резко сменил тему:

— Я вот всё думаю, Алексей, а ведь ты единственный из всех нас до последнего не потерял веру в то, что Людмила жива. Про себя-то я вообще молчу. Утомлённый жизнью и повидавший целую пропасть бессмысленных смертей циник во мне уже через пару месяцев сказал, что чудес не бывает... И, как это ни прискорбно, признал поражение. Выходит, и мне есть чему у тебя поучиться, спасибо! — и как-то совсем по-простому, по-мирски, протянул руку для пожатия.

Лёшка сжал его широкую крепкую кисть-лапу.

— У вас другой жизненный опыт. Думаю, на вашем месте и я бы смотрел на вещи прагматичнее. Люда, кстати, очень хотела с вами увидеться, Макс говорил, наверное? Жаль, не сложилось.

— Ещё успеется — не в этот раз, так в другой. Когда время придёт. А может, с делами управлюсь, да и наберу ей. Ты-то как, созваниваешься с ней?

— Нет. Сообщениями иногда обмениваемся, но так... С Алексом даже больше. Хороший пацан. Толковый.

Михаил скользнул по его лицу внимательным взглядом, мимолётно, словно бы с особым пониманием улыбнулся в бороду.

— Да, мне Елена им все уши прожужжала. На чём же вы с ним сошлись? Он ребёнок, ментально, считай немец, а ты русский мужик. Неужели вот так, с ходу нашли общие темы?

Лёшка пожал плечами:

— Так получилось. Началось вроде с ерунды — в Бресте заговорил с ним про девочек, про детские и взрослые отношения, про ответственность. Хорошо тогда поговорили, доверительно. А после этого так и пошло. Дружим, одним словом.

— Ничего себе ерунда! В таком вопросе, да ещё и в таком возрасте наставник, это, считай, близкий по духу человек.  Люда знает?

Лёшка усмехнулся:

— Не думаю. Людмилка, она как квочка над ним, из-за каждой мелочи дёргается, а Алексу это не нравится. Он ведь такой, упрямый и не по годам взрослый. Но, правда, потерянный слегонца́. Толерантность эта, свобода личности... Вроде и правильные вещи, но по факту — извращено всё как-то.

— Знаменитые двойные стандарты?

— Они самые. Я иногда даже не сразу не нахожу что сказать ему, настолько не в ту степь его, бывает, несёт. Ему бы с вами познакомиться, поговорить. А ещё, может, курс наш до конца пройти, и даже не один. Ему же нравится эта движуха — оружие, соревновательный дух, работа в команде. Он лидер по натуре, думаю, гены берут своё.

Не сказать бы, чтобы Лёшке было легко признавать  заслугу Машкова-старшего... но переть против правды было бы глупо. Алекс ему действительно нравился.

— Может, гены, а может, и воспитание.

— Ну как сказать... — хмыкнул Лёшка. — Если честно, Людмилкин муж в качестве отца для такого пацана вызывает у меня вопросы. Даже не знаю почему. — Помолчал. — Хотя чего там, всё я знаю. Просто Людку я к нему ревную, вот и придираюсь. Понимаю, что глупо, но сделать с этим ничего не могу.

— Да и не хочешь, наверное? — пряча улыбку в бороде, спросил Михаил.

Лёшка помолчал. Да, он действительно не хотел остывать, наоборот — даже чувствуя, как переполняется чаша терпения и, понимая, что это уже мешает и концентрации в работе, и, элементарно, нормальному сну, всё равно готов был думать о Людмиле снова и снова. А ещё любить, ревновать и упрямо ждать своего часа.


— Знаете, батюшка, вчера ночью к нам на лесную стоянку лось вышел. Дурной какой-то — мало того, что людей не боялся, так ещё и настырно ломал навес над пацанами. Мы его отгоняем, а он круг почёта сделает — и снова за своё. Меня пацаны спрашивают, что происходит? А я им и ответить-то ничего внятного не могу — сам первый раз такое вижу. Так вот, с четвёртого или пятого захода он всё-таки доломал навес. А потом вынул из вороха веток большой лоскут коры  и, забрав его, ушёл. — Лёшка, улыбаясь, помолчал. — Вот вы, батюшка, охотой раньше увлекались. Представьте — семь человек, это ведь угроза жизни, а этому дурачку просто очень захотелось коры пожевать. И, главное же, ну иди, найди себе осину и грызи, сколько влезет — так нет! Ему именно этот кусок нужен был. Это нормальный лось, как думаете?

— Ну, упрямый, это точно! — хохотнул отец Михаил. — Но глупый. Молодой ещё, наверное?

— Вот и я сначала так подумал — молодой и глупый. Во всяком случае, так это со стороны выглядело. А утром оказалось, что он просто людей не боится. У нас тут на соседней базе, — Лёшка махнул рукой за запад, — трогательный зоопарк. Оттуда он и сбежал. Вот и выходит, что молодость и глупость ни при чём, а то, что упрямый, — это да. Но разве это плохо? Кору-то забрал.