Естественно, после официального отбоя, Лёшка при первой же возможности кинул СМС:

«Сань, ну ты понял, да? Хмельницкую надо найти обязательно»

«Да кто бы сомневался, брат! А ты что, опять за своё?»

«Увидимся, расскажу. Ты главное копай, Сань. На счёт бабок не стесняйся, сам знаешь. Но и без фанатизма. Девочки и шале в Куршевеле — только после согласования»

«Жмот» — ответил Саня, и тут же добавил: — «Ну ладно, а если без девочек?»

Лёшка посмеялся, но отвечать не стал. Саня — Сан Саныч Чирко́в, крепкий семьянин слегка за полтос — всё и так понял. У него хватка, как у бульдога. В девяностые служил начальником районного отдела следственного комитета, а когда в начале нулевых его выдавили оттуда за неразрешимые разногласия с вышестоящим руководством, открыл частный сыск. Увы, работа заключалась в основном в поиске злостных уклонистов-алиментщиков и слежке за неверными супругами, поэтому к Лёшкиному делу, подключившись к нему только на шестом году эпопеи, Саня сразу отнёсся с энтузиазмом, как к своему собственному, хотя и жил далековато — аж в Подмосковье. А кроме того, у Сани были нехилые связи, а ещё — родной младший брат Юрка, тоже бывший сотрудник органов, который жил теперь в Ганновере, а это хотя и не Гамбург, но всё-таки Германия.

Тогда же, мгновенно переключившись с дикого желания зажать Людку здесь и сейчас на смутную надежду в далёкой перспективе, Лёшка и решил отвезти её туда, где она без тысячи самых красноречивых рассказов поймёт, что значила всё это время и значит до сих пор для тех, кто остался здесь после неё. Это было важно, ведь это был тот самый широкий и прочный мост, который нельзя было жечь ни в коем случае, и Люда должна была это понять.

А вот на счёт Машкова мысль появилась значительно раньше — ещё накануне, когда они с Людой сидели в кафешке неподалёку от Интуриста. И это решение не было простым.

Чего скрывать, дурацкая, совершенно неадекватная ревность всё ещё свербела. Наверное, это уже было прописано на подкорке, потому что даже разговоры о знаменитом Бате заставляли Лёшку сжимать кулаки... Но он понимал, как это должно быть важно для Люды.

И вот, когда он сам довёл до места и словно отпустил свою любимую на свидание со своим бывшим заклятым соперником — неожиданно почувствовал лёгкость. Не от того, что тот под могильной плитой, а Лёха — вот он, имеет все шансы занять его место. Нет! А просто понял вдруг — жизнь продолжается в любом случае. И в любом случае расставляет всё по местам. А поэтому...


Поднял лицо к небу — солнце слепило, морозный ветерок трепал волосы, а Лёшка стоял с закрытыми глазами и прислушивался к монологу в своей душе. И наконец-то понимал, что же дальше.

Кто сказал, что он, Лёшка, лучше для Людки, чем её Николос? Кто дал ему право вмешиваться в их отношения, воровать жену у мужа пусть даже на один только раз, но проводя между ними гнилую черту измены? Да, Людмилке сейчас и тяжело, и безрассудно легко одновременно. Она всегда была слегка сумасшедшей, безудержной и свежей, как весенняя гроза. И яркой, как радуга после неё. За это Лёшка её и любил — и тогда, и сейчас... И навсегда — это уже точно. И его бы воля, он бы захомутал её, как райскую птичку, в кольцо своих рук и никогда, никуда бы больше не отпустил. И вот именно в этот нелёгкий период полного душевного раздрая, Люда, возможно, даже сама с удовольствием кинулась бы в его плен... Но, во-первых, сейчас Лёшка не был готов предложить ей ничего, кроме секса, обещаний на будущее и бремени своих личных нерешённых проблем, а во-вторых, плен — это всегда плен, какими бы благими ни были намерения и красивыми цепи. А Людка — Девочка-солнце, разве можно её пачкать? Разве можно её ломать и приземлять? Нет. Её можно только отпустить и дать ей возможность прийти в себя. Выбрать.

Да, да... Снова дать ей возможность выбрать. И даже если она снова выберет не Лёшку, — значит, так тому и быть...

Быть мужиком, бороться за любовь? Естественно! Если вдруг её муж облажается, или сама Люда примет решение, что ей это нужно и подаст знак — Лёшка будет биться до последнего. Но если окажется, что сейчас она просто пьяна своим прошлым, а очнувшись, спохватится... Пусть у неё не будет ни одной причины чувствовать себя виноватой. Пусть её брак будет долгим и счастливым, а дети — здоровыми и красивыми.

На выходе с кладбища Лёшка немного отстал для того, чтобы отойти к мусорке и выкинуть пачку ультратонких. А уже возле машины обнял Люду — смело, с нежностью и трепетом. Теперь это далось ему легко, потому что лишнее отпало само собой, а любовь в чистом виде не может быть тяжёлой.

Потому что, иногда, отпустить — это и есть Любовь.

Глава 22

Границу с Польшей пересекли без проблем. Дальше я ехала не спеша — не только потому, что обещала Лёшке быть осторожней, но и просто... Не хотелось домой. До физического ступора, до всех этих банальностей, вроде ощущения камня в груди и слабости во всём теле. Нежелание снова погружаться в прежнюю жизнь разматывалось стремительной тугой пружиной где-то у меня в животе, переполняя, раня, и подступая к горлу, и там застревало, превращаясь в гигантский, болезненный ком отчаяния. Не вздохнуть, Господи!

Зато со стороны я была сама беззаботность. Улыбалась, болтая с Алексом, подпевала радио и иногда даже пританцовывала, барабаня ладонями по рулю.

— Мам, ты какая-то странная, — не выдержал сын. — Как будто слегка того... пьяная.

— Домой едем, сынуль! — перехлёстывая свербящие в носу слёзы наигранной дурашливостью, улыбнулась я. — Дом, милый дом! Неужели ты не соскучился?

— Ну... Да.

— Что там твоя Селена, ждёт, небось?

— Да ну её, — буркнул Алекс и отвернулся к окну. — Подумаешь, звезда нашлась.

— Ого. Всё так плохо?

Алекс не ответил.

— Э-э-эй, — потрепала я его вихры, — она так и не написала тебе? Ну, может, занята была? Завтра поговорите, не паникуй раньше времени.

— Я не паникую, мам. Я просто кое-что понял и поменял приоритеты.

У меня разве что челюсть не отвисла, и я даже на некоторое время подзабыла собственные печали.

— Ну а... Что же ты понял? Если не секрет, конечно...

— Не важно, мам. И не волнуйся, у меня всё нормально. — Он наконец-то повернулся ко мне: — Ты только не обижайся, ладно? Просто это мои мужские дела, затем я буду грузить тебя ими? У тебя и своих забот хватает.

Я не сразу нашлась что ответить, только поймала его руку, сжала. Сейчас я чувствовала гордость за него, и это было такое непередаваемое счастье!

— Сынуль, ты просто не забывай, что я тебя очень люблю, хорошо? И если тебе нужна будет моя помощь или совет...

Он сжал мою руку в ответ:

— Я знаю мам. И я тебя тоже люблю. И если тебе нужна будет моя помощь, ты обращайся, ладно?

Я закусила губу, пару раз суетливо согласно кивнула... И всё-таки не сдержала слезу. Господи, это было так неожиданно и приятно, несмотря даже на то, что я, кажется, упустила момент, когда маленький сынуля вырос в Сына.

— На счёт курса этого, Алекс... Нам нужно было уехать,  ты же понимаешь, да? Просто гимназия, и тренировки твои, да и у меня работа... — я чувствовала, что банально оправдываюсь, но мне было крайне важно закрыть эту тему. — Алексей Михайлович говорил, что они каждый сезон проводят подобное, и даже по несколько раз. Можно будет поговорить с Ником, объяснить ситуацию. Попробовать договориться с ним, на новую поездку. Например, весной, да? Или даже летом? Подгадать под твои каникулы, или придумать что-то, чтобы ты смог остаться на Базе на все две недели...

— Классно! Это было бы просто отпадно! — воодушевлённо воскликнул Алекс и тут же осёкся. Пмолчал. — Мам... А мы можем не говорить Нику о том, что я вообще был на тех сборах, или собираюсь снова?

— Почему? — после удивлённой паузы, спросила я. И самое интересное, что удивилась я не само́й просьбе сына, а тому, насколько точно он озвучил мои собственные мысли.

— Ну, как тебе сказать... Мне кажется, он не поймёт. Опять будет орать на тебя и говорить, что все русские... — Вздохнул. — Ну как обычно, мам! Что, мне обязательно объяснять тебе это?

— Ну не знаю, Алекс... Врать, это тоже...

— Да не надо врать! Можно просто не говорить всей правды. Хочешь, я сам с ним разберусь? По-мужски.

— Это как? — невольно улыбнулась я. Нет, я решительно не узнавала сына. Было ощущение, что знакомлюсь с ним заново.— Дуэль на шпагах? Или на пистолетах?

— Дипломатия, мам! — фыркнул он. — И вообще, это тебя не касается, это мужской разговор.

— Ого... — я окончательно офигела. — Это вас на курсе что ли учили этому? Какой-нибудь урок мужества провели?

— Можно подумать, я сам бы до этого не дошёл, — возмущённо закатил глаза Алекс. —  Ну спасибо за доверие, мам!

— Да брось, сынуль! Конечно, дошёл бы! — примирительно похлопала я его по плечу. — Ты у меня вообще... Настоящий мужчина! Ну правда, чего ты фыркаешь! Для твоих лет, ты очень даже взрослый и самостоятельный, я реально горжусь тобой! Просто ты не забывай, что и Николос тебе не враг. Он так много сделал для нас с тобой, что заслуживает и уважения, и доверия. Согласен?

— А ты мам? — упрямо поджал Алекс губы. — Ты не заслуживаешь уважения?

И я снова не нашлась, что ответить. Некоторое время ехали молча, а потом я не выдержала:

— А всё-таки, Алекс? Что произошло? Я тебя реально не узнаю. И у меня такое ощущение, что у меня появился защитник. Серьёзно! Это очень приятно, сынок. Спасибо! Но всё-таки Николос ни мне, ни тебе не враг. Он очень хороший человек, пусть и со своими слабостями и недостатками, но это всё перекрывается его хорошими сторонами.  И я тебя очень прошу, Алекс, не забывай об этом, ладно?


— Ладно, — снисходительно согласился он. — Только пусть не орёт на тебя больше. Я, между прочим, тоже русский, и получается, что мы с тобой в большинстве, так что...