— Вторая обувь где? — борзо так. Пигалица.

Лёшка небрежно поправил на плече спортивную сумку, в которой кроме учебников-тетрадей лежали и сменные кеды:

— Дома забыл!

Зачем? Да просто. Захотелось ещё больше разозлить злюку.

— Ну и всё тогда! — с вызовом, едва ли не приподнимаясь на цыпочки, чтобы доставать ему хотя бы до плеча, бросила язва. — Ничего не знаю, иди домой!

Овца. Лёшка уже хотел было прорваться буром, но в этот момент кто-то сказал:

— Лен, ровно половина. Давай звонок.

Лёшка повернулся на голос... И попал.

Вот правильно в Ералаше про школьную любовь показывают — когда всё вокруг в тумане и из него выплывает ОНА. Ржачно, но очень точно. Только из Лёшкиного тумана донеслось вдруг стервозное:

— Без сменки нельзя, я сказала! Люд, не пускай его!

И овца свалила, а эта, сероглазая, дёрнула бровью:

— Ну чего приморозился? Проходи, пока она не вернулась, — и снова опустила голову к тетрадке, в которой рисовала какие-то картинки...

Она заканчивала тогда восьмой, Лёшка десятый. Себе на уме девчонка, вечно в паре с этой дурной блондинкой. Но если та была ядовитой стервой, то эта — какой-то... Загадкой.

Лёха как дурак высматривал её в шумной толпе на переменах, поджидал поутру возле школы. Чтобы просто увидеть, может, рядом пройтись. А в идеале — «случайно» задеть плечом... Лишь бы прикоснуться! Организм его вообще сошёл с ума, каждая мысль о сероглазой тут же превращалась в стояк. Дома-то, когда тихо сам с собой, ещё ладно, но вот на уроке или на тренировке... Капец, конечно. А подойти не решался. Только и делал, что провожал её взглядами и ревниво караулил, чтобы и никто другой к ней не совался. Один раз даже подрался с пацаном, который набивался в ухажёры. Правда потом выяснилось, что ошибся и пацан был не при делах, но всё-таки...

На отработку летней практики Лёшка никогда раньше не ходил — членам Олимпийского резерва за практику засчитывались соревнования и смены в спортивных лагерях, но в этот раз он сам вызвался. В тот год в столовке делали ремонт, и пацанов из его класса направили туда — таскать строймусор и столы, но Лёшка попросился на четвёртый этаж, помогать переделывать пионерскую комнату в лабораторию. Потому что выследил — там была ОНА, его тайная любовь.

Золотое было время! Сумасшедшее. Любовь эта молодая пьянила как брага — сначала щекотно и приятно в груди, а потом — один миг, одно случайное столкновение взглядами — и вот ты уже вхламину бухой ЕЮ, и мозг отключился.  Просто находиться с ней в одной комнате — до дрожи в руках, а уж одним на двоих делом заниматься... Но хотелось ещё ближе. Хотелось до волос её дотронуться, имя её вслух говорить — снова и снова. Голос её слышать, просьбы её выполнять. Вот только она — вредная зараза! — нос вечно задерёт и хрен что попросит. Смотрел как-то Лёшка, смотрел, как она пытается гвоздь из стены выдернуть, предлагал помочь, предлагал... А потом просто сошёл с ума — взял, да и зажал её, ну, типа, плоскогубцы отобрать... Всё лето потом это прикосновение к ней ощущал на коже.

Когда отработка закончилась, и все разошлись на каникулы, Лёшка разузнал, где она живёт, но оказалось, что она уже уехала на лето в деревню. Расстроился. Но и обрадовался одновременно. И понадеялся, что до осени его отпустит.

Вот только ни хрена подобного! Она за это лето так расцвела, что всё стало ещё хуже. И Лёшка решил — а какого хрена, вообще? Последний год в школе, протупит его — дураком будет... И взялся за осаду. И может, если бы сероглазая сдалась сразу, он бы и не запомнил её капитуляцию так ярко...

Но это была бы не Кобыркова, если бы нервы не мотала!

Это случилось зимой, сразу после новогодних каникул. К той поре Людка уже признала, что Лёшка существует, начала называть его по имени, вместо упрямого «эй» и даже поддерживать разговоры обо всякой фигне. Счастливое было время! Полное надежд и радости от каждого маленького шажочка к заветной цели. В школу по утрам вставать легко — энергии море, не утонуть бы в ней, не захлебнуться...


В тот день Лёшка хитростью, под каким-то тупым, но очень «важным» предлогом, заманил её в физкультурную раздевалку. И вот:  тусклая лампочка, стены исписанные пошлятиной, характерный запах пота и Людка — упрямо сцепив руки на груди, смотрит в пол... А он зажал её в углу, навис сверху, но руки не распускает. Даже в мыслях такого нет, потому что это ОНА.

— ...Серьёзно, Люд. Пока не поцелуешь не пущу.

— Савченко, ты придурок! — голову опустила, а у самой улыбка до ушей. Она её давит, пытается скрыть, но он то видит! И это обнадёживает, заставляет наседать ещё больше.

— Так это я из-за тебя придурок, чё ты думаешь. Лю-ю-юд... — склоняется ниже, хочет коснуться носом её волос, предвкушает... Но не позволяет себе. Потому что она хотя и рядом, но всё              равно, недосягаемая, как святыня. — Спорим, я на тебе женюсь когда-нибудь?

— Вот ты дурак! — а сама хихикает и лицо ладошкой закрывает...

А потом убрала вдруг руки и, закрыв глаза, подставила губы... Лёха охренел. Он рассчитывал уломать хотя бы в щёку, а она — губы!

Это был обычный пионерский чмок, но у него снова туман в глазах. Даже понять ничего толком не успел, тем более почувствовать. А она вывернулась из-под него, обалдевшего, и уже, хохоча, бежит к лестнице:

— Ты придурок, Савченко! Целоваться научись сначала! Жених, тоже мне...

Глава 15

Сказать, что Алекс удивился, это очень слабо. Вообще не понял прикола. Почти психанул! Метался из угла в угол, размахивал руками и, на эмоциях перемежая русскую речь с немецкой, возмущался:

— Мам, ну у меня вообще-то тренировка шестого числа! И одно дело, если мы в дороге, а другое, если есть возможность приехать на день раньше! Я не хочу больше никаких местных развлечений, мам! Мне скучно здесь! Я хочу домой, к друзьям! И лучше уж выехать сегодня и иметь целый день в запасе, чем делать всё в последний момент, тебе не кажется?

И пусть я видела — по не выпускаемому из рук телефону, по бесконечному листанию ленты соцсети и хмурому виду, что основная его причина — это отсутствие сообщений от Селены... В целом он был прав. Я и сама понимала это, но бессонная ночь полная почти детского ожидания чего-то особенного уже безнадёжно затянуло меня в предвкушение обещанного Лёшкой «завтра»

Один день. Всего один.  Разве я его не заслужила?

— Сынуль, просто войди в моё положение. Мне реально нужна эта помощь от Алексея, и я очень благодарна ему за то, что он её предложил. Но он не может выехать сегодня, понимаешь? И это не зависит от меня!

На что Алекс раздражённо закатил глаза и, рухнув на кровать, снова уставился в телефон. Ну ничего, переживёт.

Но был ещё Николос, и обосновать происходящее ему было задачкой куда сложнее, чем поставить перед фактом сына. И скорее всего, он в любом случае останется недоволен моим легкомыслием, и это обернётся новым запретом на поездки в Россию...

Да к чёрту! Какая разница, что будет потом? Пусть у меня остался всего один день, зато какой! Нутро трепетало при мысли о том, что теперь не то, что Лёшка — я и сама выросла, наконец, из песочницы. И мы с ним оба понимаем, к чему дело идёт, разве нет? Взрослые же люди. Я не потревожу его семью, его жена даже не узнает. Да и кто сказал, что у него нет любовницы на постоянке? Все мужики плюс минус одинаковые, а Савченко точно мужик. Да ещё какой! Взгляд этот его проницательный, тёплый, широченные крепкие плечи, обветренные, со следами свежих ссадин и застаревшими мелкими шрамами руки. Невероятно красивые, мужественные! До сухости в горле, до мурашек хочется прижиматься к ним щекой...

Я ведь ни на что не претендую. Я просто хлебну своего хмеля и исчезну в трясине размеренных немецких будней. Разве это грех?

Было ощущение, что я пьяна. Волновалась, как в первый раз. Как малолетка какая-то. Не знала, как и где это может случиться и не загадывала наперёд, просто готова была пуститься во все тяжкие. До конца. Господи, да я даже ноги на всякий случай побрила, хотя депиляция была совсем недавно!

Но вот что странно: когда у меня была связь с Олегом — совесть молчала. И даже наоборот, я играла ситуацией, чувствовала себя на вершине. А сейчас, хотя ничего ещё не случилось и не факт, что случится — вина уже была здесь! Кружила, навевала сомнения. Тяготила.

А всё потому, что Лёшка — это не случайно подвернувшийся Олег. Тот был жестом отчаяния, местью и самообманом, Лёшка же — непреодолимое влечение и словно некий рубеж, к которому меня подвела сама судьба. Я не знала, что там за ним, за этим рубежом, а здравый смысл нашёптывал, что, пожалуй, ничего хорошего. Но меня несло, и это было... прекрасно! В этом была жизнь и живая я.

* * *

— Алекс, перестань... — сдавленно, сквозь зубы прошептала я, машинально отряхивая рукав его куртки от невидимой пыли. — Я вернусь уже к вечеру, и завтра поедем домой. Просто не замыкайся, держись с коллективом, и тебе понравится, хорошо?

Где-то там, за моей спиной, обсуждали свои дела Лёшка, Макс и незнакомый мне мужик. Возился с огромным лохматым псом Мишка. В кристально прозрачном воздухе хрустел мороз; перестукивались дятлы; под ногами весело скрипел свежий снег. Всё ярче разгоралось чистейшее, озарённое золотыми бликами встающего солнца небо. Просто сказка!

— Что понравится, мам? — упрямо буркнул Алекс. — Что тут может нравиться? Я что, леса никогда не видел?

— Такого нет!

Он фыркнул.

—Тут даже телефонной связи нету, не то, что интернета!

— Алекс, пожалуйста...

С одной стороны, мне было неудобно за его капризы, а с другой — я чувствовала себя слегка сволочью, сливающей мешающегося под ногами сынулю на сторону. И уже мелькнула, было, мысль: «Может, всё-таки взять его с собой в Разгуляевку?»... как вдруг пес, с которым возился Мишка, с лаем кинулся по дороге в лес. А там тарахтело. Я подумала было, что это трактор снег расчищает, но шум усиливался, становился нетипично громким, и наконец, из-за поворота вырулил настоящий... танк. Примерно такой, как в советских фильмах про войну. Даже надпись «На Берлин!» присутствовала. Я обалдела, что уж говорить про Алекса!