У меня голова шла кругом. Всё то, о чём говорил Макс, было для меня тёмным лесом, но я искренне радовалась тому, что дела Машковых идут в гору.

И да, кстати, оказалось, что Макс взял Ленкину фамилию. Хотелось спросить почему, но казалось, не к месту. Ещё хотелось расспросить про их семейный детский дом, и про то, как они вообще оказались вместе, после той глобальной ссоры... Да и про Лёшку узнать хотелось — он-то, как вообще затесался в их компанию? И как у него дела, чем занимается, как живёт. И про личную жизнь, конечно... Но Макс галдел без умолка, и, сказать по правде, так было даже лучше. Потому что когда он выходил курить, в комнате повисала вымученная тишина. И особенно это стало заметно, когда детвора, поев, убежала в комнаты, а за ними ретировались и ребята-подростки, включая Алекса.

Да, самая острая, волнующая каждого из оставшихся взрослых тема, так или иначе, была связана с Денисом и от этого никуда не деться. Ленка была напряжена. И если до эпичного появления Макса я машинально скинула это на ревность к «мужу» Лёшке, то сейчас стало понятно, что нет... Просто она, похоже, так и не простила. Именно меня. И это было  с одной стороны странно, а с другой, я чувствовала примерно тоже, но со своей колокольни — непонятное чувство вины, не дающее общаться свободно. Между мной и Ленкой словно стояла старая, поросшая мхом стена, и вместо того, чтобы искать в ней проход, мы только насторожено подглядывали друг за другом в щёлку.

Конечно, Макс расспрашивал и обо мне, но очень аккуратно, в ореоле последних пяти-десяти лет. Я отвечала, что замужем, несколько раз, специально для Ленки, подчеркнула, что фамилия моя — действительно Трайбер... Рассказала немного о жизни в Германии, о том, где и кем работаю. А ещё — где и как учится Алекс, чем увлекается. А вот о его рождении и происхождении умолчала, хотя было ясно, что все и так всё понимали.

В общем, дурацкая, совершенно невыносимая обстановка. Не так я себе это представляла. Но, с другой стороны, начни они сейчас выспрашивать меня о чём-то конкретном, о том самом, —  стала бы я отвечать? Нет.

Ну вот и всё. Очем тогда речь, вообще?

Через некоторое время прибежала Лиза, забралась к Лёшке на колени. Они сидели напротив меня, и я, изредка бросая осторожные взгляды, видела его здоровенную крепкую руку с загрубевшей обветренной кожей, так бережно поддерживающую хрупкую спину дочери. Лиза ластилась к отцу, нашёптывала что-то ему на ухо, а он, теребя кончик её косички, задумчиво улыбался в ответ. Я слушала рассказ Макса о том, какой они с Ленкой клуб хотят в Чернышках строить будущим летом, и тоже улыбалась... А у самой перед глазами упрямо стояло горящее золотом обручальное кольцо на Лёшкиной правой руке. Широкое, простое — в нём словно была какая-то особенная, завидная надёжность. А потом я заметила, что и Лёшка, нет нет, да и поглядывает на моё, платиновое, с ободком из бриллиантов. И от этих гляделок между нами висело молчаливое напряжение.

Совсем невмоготу стало, когда Макс снова вышел курить, а Ленка заявила, что хочет посмотреть, что там за фотки у Алекса в планшете и тоже ушла.

— Тётя Лена, я и с тобой! — тут же порхнула с Лёшкиных колен Лиза, и мы с Лёшкой неожиданно остались вдвоём.

Я глянула на него и наткнулась на встречный взгляд. Тут же почувствовала, как загорелось лицо и пожалела, что под рукой нет телефона — можно было бы зарыться в него и сделать вид, что очень занята... Лёшка откинулся на стуле, побарабанил пальцами по столу.


— Машина твоя во дворе, да?

— Что? — я растерянно улыбнулась. — А, да. Но не Крузак, Хонда.

— Ну это понятно, — почему-то хмыкнул он. — Низкая она у тебя. Не для наших дорог, тем более зимой. Не боишься встрять где-нибудь?

Я наигранно беззаботно дёрнула плечами:

— Вообще, нет! Доехала же сюда. От самого Гамбурга, между прочим!

Глупое какое-то хваставство, даже что-то вроде бравады, но вместо восхищения Лёшка только как-то непонятно, если не с осуждением вообще, мотнул головой и промолчал.

— ...Лиза у тебя забавная такая. Сколько ей?

— Шесть.

— А ещё дети есть?

— Софья. Ей два с половиной.

— Прикольно, две девочки. Папины дочки, наверное?

Он кивнул.

— Типа того. А у тебя?

Мы снова встретились взглядами, и на этот раз не развели их. К чему этот детский сад, правда? Взрослые же люди. Но сердце всё равно заколотилось.

— Только Алекс.

— А что так?

Я пожала плечами. Помолчали. Макс, твою мать... Курить — здоровью вредить! И тут я вспомнила:

— Кстати! Я недавно видела тебя в интернете. Ролик к двадцатилетию МЧС. Такой классный!

— Серьёзно? Я не видел. А что там хоть?

— Ну, где вы показываете трюки разные в спецодежде. Ты лестницу поднимал. Здо́ровское видео получилось! Спасатели такие все интересные, разные. И ты там такой... — Я замялась. Вот какой — такой? Классный? Что, прям так ему и сказать? Ага... — А вообще неожиданно было, конечно. Я прям загордилась, что знакома с тобой.

Он невесело усмехнулся, дёрнул щекой:

— Не сто́ит. Я ушёл оттуда два года назад.

Неожиданно.

— М... А почему Алматы? Ты там жил?

— В смысле — Алматы? Почему?

— Ну не знаю. Так было написано. Ты вроде от них выступал, разве нет?

— Серьёзно? Нет. Это косяк какой-то. Я там даже не бывал ни разу. А, погоди... У нас были однажды учения в Казахстане, но под Астаной и это ещё в ноль пятом, ну то есть, совсем давно. И да, там я как раз-таки на спор дурью маялся с казахом одним. Наверное, кто-то снял, а потом напутали...

Вернулся Макс, снова принялся травить какие-то байки. Я смотрела на него и улыбалась. Если Лёшка возмужал, стал таким прям несгибаемым атлантом — широкоплечим, крепким и подобранным, то Макс банально раскабанел. Не до безобразия, конечно, но всё-таки. И ему это, как ни странно, шло. И пузико его, и широкая морда, и необъятная шея. Всё это так классно подчёркивалось шумным радушием, что он был похож на сказочного русского увальня-добряка, который в случае чего может так двинуть, что мало не покажется. Очень колоритный, его хотелось нарисовать.

— Тихо! — неожиданно прервал он самого себя, и поднял вверх палец. — У кого жужжит?

Я прислушалась и поняла, что это в моей сумке. Схватила её, суетливо откопала среди залежей всякого добра «на все случаи жизни» телефон. Звонил Николос, и параллельно с вызовом высвечивалось оповещение о пяти пропущенных от него же.

— Hallo Nikolos! Entschuldigung, ich habe vergessen, den Telefonton einzuschalten...* — и я машинально вышла из зала.

Пока говорила, сама не заметила, как зашла в ту комнату, где не так давно отходила от шока Ленка. Так же как и она встала у окна, откинула занавеску. На улице уже стемнело. Метель прекратилась, и даже небо очистилось вдруг — прямо над домом висела яркая луна. Завтра будет сказка. Где-то по краю сознания тут же скользнуло: «Мороз и солнце, день чудесный...» И я, кажется, даже почувствовала запах морозного снега, ощутила его звонкий хруст под ногами и искристую белизну. Лыжные курорты Австрии, Швейцарии и Франции, это всё очень классно конечно, но не то. Не сравнимо с русской деревенской зимой.

Ник злился. Мало того, что я долго не брала трубку, так ещё и Алекс, оказалось, находится вне зоны. Спрашивал, где мы, когда едем обратно. Благоразумно умолчав о том, что мы не в самом городе, а в области, я сразу переключилась на то, что выезжаем завтра утром, что у нас всё хорошо. Пообещала быть на связи. Ещё несколько раз извинилась за то, что звук оказался выключен. А прощаясь, споткнулась вдруг об собственные слова: то искреннее «Я очень по тебе соскучилось», что вчера сорвалось с моих губ словно само собою, теперь сначала неприятно застряло в груди и только потом с трудом  произнеслось вслух.

Выслушав в ответ нейтральное «Я тоже» и первые гудки отбоя, я зажала телефон в ладонях и прильнула лбом к холодному стеклу. Что на душе? Не знаю. Снова не знаю.

Вернувшись в зал, обнаружила, что мужиков там нет, а когда минут через десять они зашли с улицы — Лёшка сразу засобирался уезжать. Ленка сначала удивилась этому, а Лиза так вообще раскапризничалась, но потом все успокоились, и началась суета вроде «А как же чай?» и отрезание пирога — здорового такого ломтя — а-ля «Дома съедите»


Пока Ленка помогала Лизе одеваться, я всё набиралась смелости обнять на прощание Лёшку. Хотелось этого отчаянно, ведь фактически, мы снова расставались Бог знает насколько. И вот казалось бы, что тут такого — обняться, да? А на самом деле сложно. И когда они выходили из дома, я вроде всё-таки решилась... но в последний момент испугалась. Возможно потому, что Лёшка держался подчёркнуто отстранённо. И в итоге, мы только пожали друг другу руки:

— Рада была тебя увидеть, Лёш.

— Взаимно, Люд. — Скользнул взглядом по моему лицу, но тут же отвёл. — Вы когда уезжаете? Завтра? Ну хорошо. Осторожнее, там, в дороге. Алекс, — протянул ему руку: — Давай, счастливо тебе! И береги мать.

Потом мы пили чай, и мне казалось, что в дом вдруг затих. Глупо, конечно, потому что Лёшка, пока был тут, всё больше молчал, и, откровенно говоря, с его отъездом не изменилось вообще ничего — так же галдела детвора и балагурил Макс, так же отмалчивалась Ленка, и, уткнувшись в планшет, что-то активно обсуждала в углу молодёжь. Разве что стул напротив меня опустел. Мелочь, но мне от неё стало неожиданно тоскливо.

После чая засобиралась и я. Макс настаивал на том, чтобы мы остались с ночёвкой. Очень рьяно настаивал! Ещё уговаривал задержаться хотя бы на завтра, обещал свозить в какое-то классное место, покатать на лошадях, дать пострелять из боевого оружия. Алекс, заговорщически переглянувшись с Мишкой, тут же навострил уши. Ну и где там тот психолог, который убеждал меня, что мой сын плохо социализирован? За какие-то пять часов пацаны нашли общие темы и это приятно согрело душу. Но я всё равно отказалась от приглашения Макса. В гостинице остались наши вещи, и ехать с утра через город, только ради того, чтобы забрать чемоданы — это делать приличный крюк. А у меня и так замирало всё внутри при мысли о предстоящей дороге. Три дня в пути! Господи, помоги.