Зато проснувшись, сразу вспомнила кто я. И Богдана этого и его голубые таблеточки. И как парила где-то в стратосфере и плакала, восхищаясь красотой земного шара — маленького, беззащитного и такого родного... А потом падала с огромной скоростью вниз — в боль и судороги, в обрывки фраз: Тридцать на пятьдесят... Падает... Адреналин... Не вытянет... Пульса нет... Ещё давай...

Открыла глаза. За окном светло, у столика в углу вчерашний мужчина, набирает что-то в шприц. Услышал, как я завозилась, обернулся:

— Ну как мы?

— Живая, — прошелестела я.

— Живая, — подтвердил он, и перетянул жгутом моё плечо. — Работаем кулаком... Отпускаем. Угу... — сосредоточенно вводил лекарство, поглядывая на меня: — Как самочувствие? Может в голову ударить, может жаром обдать, не пугайся.

— Обдаёт, — охнула я.

Он дежурно улыбнулся и, придавив место инъекции ватой, согнул мой локоть.

— В этот раз живая, а в следующий могут и не откачать. Поэтому мой тебе совет — завязывай. Наркотик не решает проблемы, и даже не облегчает. А тебе, по-хорошему, ещё жить и жить.

* * *

Мужчина периодически заходил ко мне, следил за давлением и пульсом. А когда за окном стало смеркаться, в комнату вошёл Ник.

Он был подчёркнуто дружелюбен, но словно растерян чем-то или напуган. А я... Я, несмотря ни на что, была ему рада! Он всё-таки сделал это. Всё-таки он не исчез — это был какой-то одному ему понятный план!

— Николос, Алёшка с тобой?

— Нет, он сейчас дома. Но ты не волнуйся, как только будут готовы твои новые документы, мы сразу полетим к нему.

— В смысле... Куда?

— В Гамбург. Тебе нельзя оставаться в России. Ты здесь... снова умерла.

* * *

Март 2000г.

Когда я вошла в комнату, Алёшка возился с игрушками и даже не заметил нас с Ником. Я замерла на пороге — как же он вырос, Господи! Родненький мой...

— Алёша... Сыночек, — осторожно позвала я, но Ник тут же поднял вверх палец:

— Алекс. Маша, его зовут Алекс, он привык к этому имени. Поэтому не надо никаких Алёшей, хорошо?

Резануло по сердцу чем-то таким непонятным и болючим...

— А меня зовут Мила, Николос. Маша, слава богу, умерла.

— Извини, — кивнул он, — это случайно. Просто привычка.

— Я понимаю. И знаешь, мне очень нравился Мила! Спасибо, что подобрал мне именно такое имя.

Ник снова кивнул, а я позвала сына:

— Алекс!

Он повернулся и замер, вглядываясь в моё лицо. Словно узнал, но не знает, как быть. Я присела, протянула к нему руки. Он отложил игрушку, поднялся... но подходить не спешил. Мне было больно от этого, но я знала, что всё перетерплю и всё исправлю. Но смогу ли я когда-нибудь исчерпать меру своей благодарности Николосу?

— Ну же, сыночек? Иди к маме?

Он поднял взгляд на Ника.

— Alex, du brauchst keine Angst zu haben. Geh zu deiner Mutter!

И только после этого Алекс подошёл. Я обнимала его и беззвучно ревела, и он обнимал меня — ласково, доверчиво.

— Мила, всё это время с Алексом общались только на немецком, — сказал Ник. — Он уже привык к этому, и я не уверен, что тебе стоит что-то менять.

Но как же так, Ник? Ты же обещал мне, когда уезжал! Ты же говорил, что не дашь ему забыть!..

Но я, конечно, не сказала этого, только зажмурилась, сильнее прижимая Алёшку:

— Как же мне быть, Ник? — слезы текли градом, я сталась прятать их от сына, но не могла утаить от Николоса. — Мне что, совсем не говорить с ним?

— Учи язык, тем более что без этого тебе не дадут гражданство.

— Но это же время, Ник! А сейчас как быть?

Он задумчиво посмотрел на нас и недовольно вздохнул:

— Хорошо, мы посоветуемся с детским психологом. Но ты завтра же запишешься на языковые курсы.

********

*Alex, du brauchst keine Angst zu haben. Geh zu deiner Mutter. — Алекс, не бойся. Подойди к маме! (нем)

********

2000-е, Гамбург.

Психолог не рекомендовал, говоря, что это вызовет нагрузку на детскую психику. Поэтому я днями и ночами учила язык... И вопреки мнению специалиста всё-таки говорила с Алексом на родном, когда оставались наедине. И конечно, этого не удалось скрыть, ведь он довольно быстро стал путаться в разговоре, намешивая в одну фразу оба языка сразу. Ник был недоволен, иногда высказывал мне это, но чаще молчал. И я тоже молчала, и приглядывалась к нему. Пыталась понять, как быть, как себя вести.


Николос, хотя и скрывал, но явно не был в восторге от того, что мы поженились. Кажется, фрау Хельга и герр Томас  — его родители, и те были спокойнее, заняв позицию деликатного невмешательства. Родная сестра и двоюродные братья настороженно приглядывались ко мне, и я до конца не понимала их эмоций, но была благодарна уже за то, что они тепло общались с Алексом и иногда приводили  в гости своих детей, с которыми сынуля очень даже ладил. А вообще семейство оказалось демократичное. Никаких навязчивых вопросов обо мне и моей семье, о том где жила и, например, приедут ли на свадьбу мама с папой. Поначалу даже казалось, что им просто нет до меня дела, и только много лет спустя я поняла, что это было проявлением уважения к моим личным границам — черта присущая, кажется, всем Трайберам их рода.

И всё-таки сам Николос вызывал у меня много вопросов, но я закрывала глаза на его отстранённость, и конечно не пыталась сблизиться насильно. Мне вообще важнее всего было просто быть с сыном.

И всё-таки через четыре месяца после регистрации брака у нас с Ником случился первый секс. И так и пошло. А через год и вовсе — наладилось.

Потом был экзамен на знание языка, который я сдала с первого раза. Новые курсы — теперь уже на более высокий уровень и, параллельно с этим, уроки рисования в частной школе искусств. Сначала любительские, а потом, когда я сдала необходимый минимум академического рисунка — общий курс. И всё это с подачи и огромных финансовых вложений Николоса.

Мне иногда даже дышать было страшно рядом с ним — вдруг исчезнет, как счастливый сон?

Так и тянулось: курсы за курсами, повышения за повышениями — вот и гражданство получено, вот и высшее образование в Дрезденской высшей школе изобразительного искусства, вот и работа появилась, водительские права, первая машина... Разве я могла мечтать об этом прозябая у себя в общаге?!

Потом Алекс закончил начальную школу, я нашла себе русскую подругу Катю, Ник — немецкую любовницу Анну... и так далее, и так далее...

И за всё это время мы с Ником только один раз затронули тему моей прошлой жизни. Вечером после регистрации брака я спросила у теперь уже законного мужа, могу ли я написать письмо маме? И он ответил, что писать некому. Признался, что умолчал тогда в тюрьме о том, что через год после моей «смерти» мама с мужем и маленькой дочкой перебрались в деревню Разгуляевку, а через полгода, в первые же зимние холода, сгорели все вместе ночью от неисправной печки.

Мне не было мучительно больно, ну то есть вот так, чтобы на разрыв. Только в душе вдруг разверзлась пустота и тупо заболело сердце. Но слёзы не хлынули. Даже не выступили. Может, это от того, что давно не виделись, может, зона убила во мне что-то живое? Или сказалось то, что отношения с матерью никогда не были особо близкими? Я только спросила — а что с бабушкой? И Николос ответил, что даже не слышал о ней.

Поначалу, провожая Ника в очередную командировку в Россию, я нет, нет да и заикалась, полушутя, о том, что хотела бы поехать с ним, что сидела бы там ниже травы, тише воды... На что он всегда реагировал очень остро, раздражённо бросая полушутливые фразы о том, что он даёт мне всё что может здесь, в Германии, но совершенно не готов противостоять из-за меня русской мафии там, в России. «Русская мафия» звучало в его устах слегка пренебрежительно, слегка предосудительно, но неизменно резко. Даже со страхом, что ли. Видно, моя история всё-таки произвела на него очень глубокое впечатление. И он не хотел говорить ни о моём чудесном освобождении, ни о том, кто такой Богдан и почему Кристина так больше и не вышла со мной на связь. А я и не настаивала, понимая, что несмотря на то, что родной берег окончательно потерян — жизнь продолжается. Продолжается в любом случае. Денис был прав.

И всё-таки был период, в 2007 году, как раз после знакомства с Катей, когда я, поддавшись её влиянию, зарегистрировалась в Российских соцсетях — Одноклассниках и Вконтакте. Катя не знала мою настоящую историю, поэтому я легко выбрала первый пришедший на ум город, с чистой совестью назвалась Камилой Ивановой и, для верности, поставила на аватарку такую фотку, что сама себя не узнавала. А потом, урывками выбирая время и прячась от мужа, просматривала всех имеющихся в сети Машковых Елен, Алексеев Савченко и даже Наташек Барбашиных. А ещё, до кучи, всех кого помнила. Нашла некоторых одноклассников, походила по их страничкам, посмотрела фотки. Но, увы, так и не нашла тех, кого так хотелось.

Эти поиски были похожи на паранойю, я даже во сне копалась в соцсетях и отчаянно боялась, что об этом прознает Ник. Надежда и желание найти хоть кого-то из самых близких друзей бередили душу, раз за разом заставляли переживать то, о чём так настоятельно советовали забыть психологи... И я сумела-таки побороть эту зависимость и, прекратив напрасные усилия, забросила свои соцсети.

* * *

Декабрь 2010г.

...Значит, Алматы? Ну что ж. Там я, кстати, не искала, даже в голову такое не пришло.Да и сейчас особо не буду — зачем? Так, просто... Одним глазком.

Глава 6

Ничего не нашла. В смысле Лёшку. Хотя с меня такой поисковик, что... Если бы не Катя, которая, несмотря на поздний час, примчалась ко мне по первому же зову, я бы, наверное, и свои старые аккаунты восстановить не смогла. Она посмеивалась надо мной, мол, ну как можно быть такой отсталой в плане виртуальной жизни, у тебя, вон, ребёнок больше знает и умеет! А я только нервничала и поглядывала на часы. Тут бы с реальной жизнью разобраться, какие, нафиг, соцсети?