Айвен с трудом открыл глаза и сел на постели. Болело все тело, от кончиков пальцев до макушки. Ад и преисподняя, морская болезнь. Фрегат ее величества «Внезапный» причалил в Глазго еще третьего дня, затем день в наемном экипаже… Что ж, этот день на суше ничуть не улучшил состояние Айвена, если не сказать, что усугубил. Сколько ему пришлось поплавать по морям за десять лет – и все равно каждый раз, едва ступив на палубу, он падал с приступом тошноты – и потом, сойдя на берег, болел еще несколько дней. И ничего не помогало, даже опиум не приносил желанного забытья и облегчения.

Вчера, проезжая Вернхилл, близлежащую деревеньку, Айвен оставил в почтовой конторе карточку для отправки в Верн. Теперь он сильно об этом сожалел. Это просто какое-то помутнение рассудка. Что подумает Анна, когда вдруг поутру обнаружит на серебряном подносе визитку из Тирнана? Здравствуй, любимая, я вернулся? Ты явилась мне среди кровавых грез – и вот он я? Айвен застонал и рухнул обратно на подушки. Вечером в Тирнане оказался лишь пожилой сторож, так что пришлось наслаждаться минимальными удобствами: постель, хорошо хоть сухая и чистая, стакан воды, а большего возмущенный желудок не принимал, фланелевая ночная рубашка, тесная в плечах и груди – десять лет назад Айвен был строен и гибок. Голова раскалывалась, рот наполнился горькой слюной, а помощи и поддержки ждать неоткуда. Впрочем, не привыкать. Айвен укрылся с головой одеялом и застонал. Звук странно отразился от зачехленной мебели, преобразовавшись в какое-то замогильное завывание. Интересно, явится ли сегодня сторож? И догадается ли привести кого-нибудь из деревенских, желающих поработать в Тирнане в качестве горничных, дворецкого, лакеев… и кто там еще нужен в хозяйстве богатому провинциальному лорду?

Мысли буквально царапали мозг, поэтому Айвен постарался снова уснуть, но какой-то скрип, донесшийся с первого этажа, заставил его насторожиться. Жизнь научила его вообще всегда быть настороже, наготове и во всеоружии. Вот и сейчас он извлек маленький «дерринджер» из-под подушки и проверил, как ходит курок. Легко и бесшумно. Подавив приступ тошноты и стараясь не обращать внимания на вращающийся интерьер, Айвен почти бесшумно выбрался из комнаты и прокрался к лестнице. Он отлично помнил ту точку у лестницы, с которой холл у входа просматривался полностью, а снизу наблюдателя было не разглядеть. Пришлось немного наклониться, что вызвало очередной приступ головокружения. Стараясь не шуметь и не упасть, Айвен вцепился в перила и… замер, даже не дыша и не моргая.

Анна стояла у дверей, в лучах света. Медовые волосы стали чуть темней, чем он помнил, а модная в этом сезоне прическа с гладким пробором и сложным узлом на затылке шла ей неимоверно. Темно-синяя, цвета ночного неба амазонка облегала ее невероятно стройный стан, утративший девичью округлость. Она смотрела куда-то под лестницу, слегка прикусив нижнюю губку. Между бровей пролегла едва заметная морщинка, словно Анна много хмурилась все эти годы. Она была невероятно прекрасной, невероятно прекрасной незнакомкой. Ничего общего ни с его воспоминаниями, ни с его опиумными грезами. Она была совершенством, воплощением красоты, грации и… Айвен не мог подобрать слов. Чистоты? Невинности? Идеала?

Пистолет выпал из внезапно ослабевшей руки, и звук удара металла о паркет гулко разнесся по всему дому. Анна вздрогнула. Айвен лишь на мгновение отвел взгляд, чтобы поднять оружие, а когда снова посмотрел вниз, она уже исчезла.

Маленький бумажный прямоугольник белел на столике у дверей. Визитка. Она пришла и оставила визитку. Айвен почувствовал, что просто физически не сумеет спуститься по лестнице. Но и оставаться в неведении насчет содержания карточки он не мог. От самоубийственной попытки сползти по ступенькам в холл его спасло лишь появление сторожа в сопровождении группы весело щебетавших молоденьких деревенских девушек. Наверное, кандидатки в горничные.

Глава 4

Весь следующий день Анна металась по дому, не в силах посидеть на месте хотя бы мгновение. Утром явился Чаттем, но Анна просто не была способна сконцентрироваться на деловых вопросах. Когда она вдруг поинтересовалась у серьезно вещающего что-то про капиталовложения управляющего, какое платье лучше надеть к ужину, голубое или нежно-зеленое, Чаттем захлопнул гроссбух и схватился за голову. Анне едва удалось его успокоить, так разволновался верный помощник. Пришлось, конечно, рассказать ему, что Айвен вернулся. Кажется, что вернулся, ведь сама-то она его не видела. Все равно скоро вся округа будет гудеть, обсуждая новости.

– Леди Анна, – покачал головой Чаттем, – я не знаю, что сказать.

– Так голубое или зеленое?

– Я думаю, что лучше зеленое. Оно… такое зеленое.

Теперь пришла очередь Анны качать головой.

– Хорошо, Чаттем. Давайте отложим все вопросы на завтра. А лучше… Мы с вами уже все это обсуждали. Действуйте, как договаривались. Я полностью на вас полагаюсь.

Проводив Чаттема, Анна сразу же пожалела, что не попыталась сосредоточиться на делах. Все распоряжения насчет ужина были отданы (в том числе и приказание протереть пыль с нижней поверхности столешницы), а до вечера оставалось еще очень много времени, просто бездна. Побродив по дому и посмотрев на суету слуг, Анна поднялась в свою комнату, достала из секретера стопку писем Айвена и вышла в сад. Ночью все же налетела гроза, так что все растения резво потянулись вверх, вдохновленные первым настоящим весенним дождем. Новая жизнь. Как символично.


Анна, прости меня.

Когда-то я писал тебе, что иногда меня посещает мысль, будто ты могла бы стать офицерской женой и присутствовать здесь, как это делают некоторые другие леди; но я тут же останавливал себя, понимая, что натерпелся бы за тебя страху. Только вначале мне казалось это романтичным, самоотверженным, стоящим риска. Потом я научился замечать, как устают эти женщины от постоянного страха за мужей, как сжимаются их пальцы, когда доносятся звуки канонады, и как они смотрят на курьеров, когда вестей после штурма долго нет. Мы, мужчины, отправляемся на бой, потому что это для нас естественно, нет ничего проще войны – и нет ничего сложнее. У мужчин свои отношения с войной. За месяцы, проведенные в Крыму, я научился понимать ее и даже считать в некоторой степени другом. Другом, научившим меня смотреть на мир иначе. Я изменился, Анна. Я стал жестче и злее и стараюсь не показывать всего этого в своих письмах, чтобы не огорчать тебя. Но нам придется заново знакомиться, когда я вернусь. Если я вернусь.

Впрочем, не об этом я хотел написать тебе.

Мой друг Ричард МакГвайр погиб несколько дней назад.

Сначала была шестая бомбардировка Севастополя, который, как я и думал, уже почти весь превратился в руины; я не был там, на территории города, однако и отсюда видны в подзорную трубу развалины и зарева пожаров. Защитники оставляют Севастополь, а мы, добившись своего, встанем на зимовку и будем ждать, что решат политики.

Только для Ричарда и его жены это уже ничего не изменит…

После шестой бомбардировки начался штурм Малахова кургана. В бой пошли в основном французские бригады, однако к ним присоединилось и некоторое количество англичан. Ричард оказался среди них. Я был на другом участке и узнал о том, что он погиб, лишь когда бой окончился и воюющие стороны начали опознавать своих раненых и убитых. Ричарда сразила русская пуля – в голову, мгновенно, наповал.

Я видел, как принесли его тело и как Элен МакГвайр с мертвым лицом стояла рядом, не проронив ни слезинки, потому что не могла плакать. Обычно женщины рыдают, но эта… Я подошел к ней, желая утешить, и она посмотрела на меня так, будто не узнала. Потом какой-то проблеск появился в ее глазах. Я запомнил, что она спросила:

«Айвен, скажите, ведь он не страдал?»

«Нет, – ответил я, – не страдал, мэм».

Она кивнула, отвернулась и больше ни слова мне не сказала.

У Ричарда было много друзей в полку, но я сдружился с ним более других, и Элен доверяла мне, потому я занялся вопросом его похорон. Его тело следовало отправить в Шотландию, чтобы захоронить в родовом поместье, и я оформил бумаги, договорился о переправке и билете для Элен – все, что мог я сделать, то сделал. Это заняло у меня два дня, несмотря на довольно большую неразбериху после битвы. Все это время союзники праздновали победу, но мне было не до нее.

Завтра гроб с телом Ричарда должны были отправить в Шотландию. Вчера вечером я пришел к Элен.

Она сидела и писала какое-то письмо, но все убрала в бюро, когда я вошел.

«Вы сделали так много, Айвен», – сказала она мне. Голос у нее безжизненный, и мне кажется, она так и не заплакала, глаза у нее были сухие и совсем не красные, как бывает, когда женщина долгое время проводит в слезах. Я подумал, что лучше бы она рыдала – возможно, ей стало бы легче, и снова вспомнил о тебе, Анна. Не хотел бы я видеть тебя на месте Элен МакГвайр.

«Я сделал то, что велело мне сердце», – возразил я.

«Вы все время поступаете так, как велит сердце?»

«Да, и мой долг».

«Вот почему Ричард так любил вас, и потому я вас люблю, – сказала Элен, еле заметно улыбаясь, и я с облегчением подумал, что она когда-нибудь сможет жить с тем, что Ричарда больше нет. – Мой муж как-то сказал мне, что вы, когда приехали на эту войну, были мальчиком, а стали мужчиной, но не растеряли того главного, что ведет вас по жизни. Вы умеете видеть душой. Это ведь так, дорогой Айвен?»

«Если вы так говорите, так оно, наверное, и есть».

«Не теряйте этого, – попросила она, – и вы меня поймете. Я… Ричард был моей жизнью. Как жить после того, как его не стало, я не знаю. Я думала о том, что он может умереть раньше меня, но представляла, что произойдет это в старости, после долгой жизни вдвоем. Скажите мне, была ли я наивна?»