Эмилия Остен - Верность и соблазны

Я не совсем понимал, о чем она говорит, но покачал головой.

«Вы не были наивны, вы любили и поступали так, как хочет ваше сердце».

«Нужно оставаться верной своему сердцу, правда?»

«Да, – ответил я твердо, – всегда».

Она улыбнулась мне уже открыто и с каким-то тайным облегчением.

«Вот, вы это сказали, милый Айвен, ну и не будем об этом больше. Вы сделаете для меня еще одну вещь?»

«Все, что угодно, мэм».

«Заняты ли вы утром, должны ли быть в штабе?»

«Нет, мэм, только к десяти, до тех же пор я в вашем распоряжении».

«Тогда придите сюда в восемь, вам нужно будет кое-что сделать для меня. Обещаете?»

«Да».

Она кивнула, посмотрела на свое бюро, и я понял, что нужно уходить. Поднялся и поцеловал ей руку. Элен не встала из-за стола – наверное, ее не держали ноги. Она выглядела исхудавшей.

«Вы ели что-нибудь в эти дни?» – спросил я.

«Моя служанка заботится об этом. Не беспокойтесь, милый Айвен, со мной все будет хорошо».

«Я надеюсь на это. Ричард бы мне не простил, если бы я не позаботился о вас».

«Вы делали это и сделаете завтра. Приходите в восемь, хорошо?»

«Да», – сказал я и ушел. Ушел в свой полк, едва с ней попрощавшись, полностью уверенный, что она будет меня ждать.

О я глупец!

В половине восьмого ко мне прибежал денщик Ричарда и сообщил, что Элен МакГвайр покончила с собой этой ночью. Где она взяла мышьяк, остается только гадать, но она приняла его и умерла, и ее служанка ничего не слышала, а когда вошла к ней утром, Элен уже окоченела.

Она оставила мне письмо, которое я не стану тебе переписывать, Анна. Не хочу, чтобы ты знала, что она пишет. В числе прочего Элен просила у меня прощения за лишние хлопоты – ведь теперь мне придется отправлять в склеп двоих. Она просила у меня прощения, можешь ты мне это представить? И писала, чтобы я не смел винить себя, я тут ни при чем, но я все равно виню.

Если бы я мог понять вчера вечером, что она задумала! Я бы просидел рядом с нею всю ночь, я бы употребил все свое красноречие, которое так радовало МакГвайров, чтобы убедить ее не совершать непоправимую ошибку. Я сказал бы ей: разве Ричард хотел бы этого? Ричард всегда желал видеть ее живой и счастливой. И однажды она научилась бы быть счастливой без него. Время лечит некоторые раны. Может быть, не все, но рубец меньше болит. Меньше…

Элен не верила в это.

Она выбрала тот выход, который избавлял ее от боли – и от жизни.

Что ж, я недооценил войну. Мне казалось, она забирает лишь тех, кто непосредственно в ней участвует, кто идет под звуки труб к победе или поражению, кто согласился подставить свое тело под пули и осколки снарядов. Только я ошибся. Война забирает всех, так или иначе, и где бы ты ни был, она дотянется до тебя. Я подумал, что война дотянулась и до тебя, Анна, потому что я уехал, и тебе пришлось отдать меня ей… и полагаю, это было справедливо.

Беспечные, наивные дети, мы ничего не знали о жизни. Да, мы оба видели смерть раньше – смерть наших родных, глубоко нас потрясшую. Но, кроме нее, мы ничего не видали. И то, о чем я пишу тебе сейчас, то неизъяснимое и самому мне не до конца понятное, означает, что с сегодняшнего дня я стал другим.

Сегодня умерла женщина, жена моего погибшего друга.

Сегодня капитан Уильямс, мой непосредственный командир, скончался от ран в полевом госпитале, и полковник дает мне повышение. Я стану капитаном.

Сегодня мы входим в Севастополь, ощетинившийся острыми краями разрушенных домов.

Сегодня был алый рассвет, пахнущий паленым, а сейчас светит яркое солнце и шмели жужжат над невытоптанными цветами.

Сегодня я пишу тебе и больше не хочу ничего обещать.

Айвен

Так кто же войдет сегодня в гостиную Верна? Ее Айвен, или тот молодой капитан, чье сердце было ранено войной, или кто-то еще, совершенно незнакомый? Все ее мечты и грезы были направлены на того Айвена МакТирнана, которого она помнила. Анна, пусть и бессознательно, старалась не задумываться о том, что выплескивается на нее с этих уже обветшавших и потускневших страничек, исписанных до боли знакомым почерком. Война. Годы войны и последовавшие за ними еще годы, о которых она ничего не знает, в совершенно чужой стране, в тысячах миль от дома. Даже Индия, давняя и достаточно освоенная колония, меняла людей безвозвратно, что уж тогда говорить о Китае… Но не это главное. Анна снова развернула письмо и всмотрелась в строки. Главное – это война. Все эти смерти, вся эта боль. Может быть, мужчины более приспособлены к тому, чтобы выносить это все с честью?

Анна задумалась. Несмотря на расстроенные финансы семьи, она всегда уделяла внимание благотворительности. И часто она сталкивалась с тем, что ветераны просто не могли (не хотели, не умели – или не могли?) вернуться к обычной жизни. Они позабыли профессию, потеряли семью – но не это разрушало их жизни. А то, что было в их глазах. Одно, у всех. Жестокость? Боль? Равнодушие к страданиям? Привычка к страданиям? Привычка убивать? Обреченность? Как ни назови, это была война. Война смотрела из их глаз, война разъедала душу, война толкала их в бездну.

Все это были простые люди. Но и в высшем свете Анна иногда сталкивалась с узнаваемой бездной в чьих-то глазах. И отводила взгляд, смущаясь ли, не желая ли задумываться.

И вот теперь она встанет навстречу гостю, навстречу Айвену – и что она увидит в его глазах? Будет ли там любовь и надежда – или бездна и смерть?

Анна последний раз взглянула на свое отражение в зеркале, прежде чем спуститься. Что ж, годы ее пощадили. Может быть, сказалась жизнь в деревне, а может, кровь матери, ведь леди Присцилла в свои пятьдесят с хвостиком все еще оставалась красавицей, к ногам которой постоянно падали сраженные стрелой Амура кавалеры. Как бы там ни было, морщин пока еще не видно, волосы густые и блестящие, спина прямая, плечи округлые, походка легкая, цвет лица здоровый, глаза яркие – кажется, все в полном порядке. И даже платье соответствует последним модам, Луиза не пренебрегает обязанностью держать подругу в курсе новейших тенденций. И прическа идеальная. Анна улыбнулась, вспомнив, как в юности боролась с непокорными волосами. Неизвестно почему, но пару лет назад локоны сами собой распрямились, превратившись в струящийся водопад. Ну, хотя бы одно преимущество есть у двадцати восьми перед восемнадцатью.

В последний раз расправив юбки, Анна вышла из комнаты. Внизу все ожидало гостя: стол накрыт, приборы расставлены, все блюда наготове, как доложил Ларкин. Прекрасно. Оставалось надеяться, что гость явится к ужину, а визитку Анна оставила не привидению, а все же Айвену. Преодолев почти невыносимое желание задержаться в холле у дверей, Анна вернулась в гостиную и расположилась на диване. Удивительно, но в голове теснились какие-то совершенно пустяковые мысли: красиво ли лежит юбка, не отбрасывает ли платье нездорового оттенка на лицо, достаточно ли сочными получились филе-миньон, нашел ли повар то вино, о котором она говорила, не развезло ли дороги после вчерашней грозы… Ее разум словно бы защищался от грядущего.

Анна постаралась сосредоточиться хоть на одной из миллиона мыслей, но ничего не вышло, она словно потеряла всякую волю, всякую способность контролировать себя. Сердце, как это ни странно, билось абсолютно спокойно, только вот дышать почему-то было очень тяжело, а каждое движение давалось с невероятным трудом.

Сначала Анна услышала шаркающие шаги Ларкина, а потом… еще одни шаркающие шаги. Дышать стало совершенно невозможно, пришлось сделать сознательное усилие, чтобы втолкнуть в легкие воздух.

– Лорд Айвен МакТирнан! – объявил Ларкин и отступил в сторону.

Точно так же как с почерком, Анна не узнала в вошедшем, загорелом до смуглости, сухощавом, но крепком мужчине с коротко стриженными волосами того Айвена, что жил в ее воспоминаниях. Нет, нельзя сказать, что он совершенно изменился, но он стал… чужим. Айвен будто был выше ростом, чем Анна помнила, волосы посветлели – или это только казалось на фоне загорелой кожи; в уголках глаз залегли морщинки, нос заострился. А вот плечи стали значительно шире. Визитка и бриджи сидели идеально и выглядели абсолютно новыми. Айвен держал в руках трость, то есть опирался на трость, хотя хромоты Анна не заметила. Казалось, его слегка пошатывает, словно он сильно пьян или только что встал с постели после тяжелой болезни. Он болел? Тиф? Холера? Поэтому острижены волосы? Но нет, он не выглядит изможденным, просто… усталым и несчастным.

– Ан… – Айвен споткнулся на полуслове, когда Анна встала ему навстречу. Она была свежа, как глоток воды в жаркий полдень, и спокойна, как гладь пруда в ноябре. – Мисс Суэверн, – склонился он, молясь про себя, чтобы не рухнуть на колени. Голова по-прежнему кружилась, а пол ходил ходуном. Сколько можно? Уже почти четверо суток прошло с того момента, как его снесли с палубы фрегата на скалистый берег Шотландии.

– Лорд МакТирнан, – ответила Анна, легко изобразив учтивый поклон.

А после она просто стояла и смотрела на него испуганными глазами, словно не зная, то ли с криком убежать, то ли броситься на шею. Судя по тому, как подрагивала ее нижняя губа, мысль о побеге становилась все более заманчивой. Словно и не прошло десять лет. Айвен легко вспомнил все ее жесты, каждое характерное движение, каждый взгляд, каждую мимолетную гримаску. Или он никогда этого и не забывал? Это была Анна, его Анна. И пусть гостиная, едва успокоившаяся, когда он остановился, снова начала вращаться, пусть. Неважно. Анна здесь. Он здесь. И… Черт побери, все будет хорошо, не будь он Айвен МакТирнан. Он сделал шаг к Анне, позабыв про трость, за что едва не поплатился, спасла спинка кресла, оказавшегося на пути. Анна стояла молча и совершенно неподвижно, лишь взглядом следила за ним, словно… Мысль ускользнула, в гостиную вернулся дворецкий, Ларкин, и доложил, что ужин подан. Ларкин, кстати, тоже совсем не изменился. Как и Верн. Это давало надежду. Потому что он, Айвен, изменился.