— Отродясь не видела такой толстенной, черной, да еще кудрявой косы! — заявила она мне вместо приветствия для начала знакомства. — Жаль, что придется ее остричь…

Я поглядела на высокую рыжеватую девицу с нахальными зелеными глазами, возникшую рядом, как на сумасшедшую и попыталась высвободить из ее сильных, прохладных пальцев свой локоть. Локоть не высвобождался, и я не нашла ничего умнее, как спросить:

— С какой стати я буду стричь косу?

— А с той, что у нас в газете такой прикид и такие прически не приняты — другой стиль! Надеюсь, ты согласна пожертвовать этой прелестью ради работы в нашей конторе?..

И она произнесла название популярной «молодежки», еще не успевшей тогда приобрести окончательно скандальную славу.

— Но… — пробормотала я, — вы… Почему вы решили, что я… Вы меня, вероятно, с кем-то спутали, я…

— Ты Марина Вершинина, не завалившая ни одного экзамена, но не добравшая баллов. Из какого-то, не помню какого, Урюпинска, — усмехнулась Людмила. — А работать ты у нас будешь, потому что я так хочу. А я там не последний человек, и к тому же сплю с Григом… То есть с главным!.. Ты где остановилась, в общаге?

— У тетки… — растерянно ответила я, подавленная происходящим. Сориентироваться в потоке информации, излитой Людмилой, мне оказалось явно не под силу.

— Тетка злыдня? — Как-то незаметно она успела уже вывести меня из толпы неудачников и теперь тащила в сторону метро, от которого нас отделяло переполненное транспортом шоссе.

— Вовсе нет, — запротестовала я.

— Тем лучше, значит, есть возможность осуществить прописку… Там случайно не коммуналка?

— Двухкомнатная квартира, — покорно отвечала я на ее вопросы.

— Чудненько!

Мы уже достигли шоссе, я приготовилась ждать свой свет, чтобы перейти на другую сторону, к метро, но Людмила потащила меня к припаркованной неподалеку от перехода довольно-таки обшарпанной черной «Волге» не самой последней модели.

И только тут я наконец спохватилась и перепугалась, враз вспомнив все и мамины, и тетушкины предупреждения о «московских ужасах», о коварных столичных сутенерах, прямо на улицах хватающих провинциальных идиоток и заволакивающих их в свои тачки… Ну и так далее. Но именно в этот момент дверца «Волги» распахнулась, из салона выглянул убедительно увешанный целой кучей затейливых и явно дорогущих фотокамер парень в очках, с интеллигентным еврейским лицом.

— Наконец-то! — Он добродушно ухмыльнулся. — Тебя, Милка, за всеобщей погибелью типа конца света хорошо посылать.

И, скользнув по мне быстрым доброжелательным взглядом, добавил:

— Привет!.. Это и есть твоя добыча?

— Ну…

— Давайте скорее, девчонки, а то Кравцов уже на пейджер запрос сбросил, где нас дьявол носит…

Фамилия Григория Кравцова, успевшая стать к тому моменту, во всяком случае в провинции, почти легендой, для меня, несколько лет подряд выписывавшей его газету, прозвучала паролем. И ничтоже сумняшеся я вслед за Людмилой нырнула за предупредительно распахнутую Рудиком (а это был он) дверцу «Волги». И всю дорогу лихорадочно соображала, как лучше ответить по прибытии в редакцию на вопрос о моем рабочем стаже: в том, что такой вопрос будет задан, я не сомневалась ни секунды. И переживала жутко, поскольку в моей трудовой книжке красовалась позорная, как я полагала, одна-единственная запись: «Литературный сотрудник многотиражной газеты ЭМЗ „Сигнал“…» Под аббревиатурой «ЭМЗ» имелся в виду наш электромеханический завод. В «Сигнале», заводской многотиражке, прозванной рабочими «Свистком», я проработала год и два месяца — после развода с мужем. К данному факту в тот момент сводился весь мой профессиональный опыт… Его, как я тогда думала, должно было хватить для поступления, но уж никак не для работы в столичной да еще такой замечательно недоступной газете…

В реальности все получилось наоборот. Поступление мое в тот год не состоялось, а в родную ныне контору, благодаря необъяснимому Милкиному поступку, я попала молниеносно, словно по мановению волшебной палочки.

Я смутно помню, как мы добрались до редакции, как Людмила в мгновение ока выписала мне пропуск, как мы вначале ехали все вместе на лифте, причем одна из камер Рудика немилосердно впилась мне в бок острым углом из-за тесноты кабинки. Потом сквозь целую прорву длинных коридоров, в путанице которых, как мне тогда показалось, разобраться невозможно, продвигались в сторону приемной главного, то есть его святилища, мимо огромного количества говорливых, бегающих туда-сюда людей.

Помню, как споткнулась и едва не шлепнулась от неожиданности, когда прямо над головой грянул чей-то разъяренный радиобас: «Отдел спорта, срочно в „дежурку“!» Я решила, что голос принадлежит самому главному редактору и окончательно внутренне обомлела… Ошиблась, конечно. Я ведь и понятия не имела в тот момент о внутренней иерархии газеты, о системе дежурных редакторов, каждый из которых к середине дежурства уже пребывает из-за бесконечных накладок и обвалов, которыми переполнен быт любой газеты, в состоянии либо тореадора, либо и вовсе растравленного быка…

И я поначалу, когда Людмила впихнула меня в кабинет Грига, оказалась не в состоянии разглядеть своего кумира, которого, живя в родном городе, уже больше года считала гением. Его первые слова, вопросы (если они вообще имели место) начисто улетучились из памяти. Сознание включилось в тот момент, когда приятный во всех отношениях баритон (а вовсе не радиобас!) произнес:

— У вас великолепный, надежный поручитель, что ж… приступайте, время не ждет! Трудовую и прочие формальности — завтра, а сейчас, Людмила Евстафьевна, срочно и как можно более срочно — информация в номер из Талдома… Не сомневаюсь, Мариночка справится… Я верно запомнил ваше имя?

Ответить мне Милка не дала — поволокла прочь из кабинета, вновь вцепившись в мой локоть.

Только на пороге, на самом выходе, мне удалось оглянуться, и я наконец увидела Григория. Кравцова. Точнее — его глаза, которые в этот момент встретились с моими. Серые, как чистый феррум, которого, говорят, в природе не существует, они заинтересованно и доброжелательно смотрели мне вслед. Именно мне, а не Милке.

Совершенно не отдавая себе отчета в том, что погибла на месте, я послушно помчалась вслед за своей «поручительницей», неправдоподобно быстро впав в общий здешний ритм беготни и суеты. И до Талдома, едва сев на свое новое рабочее место, дозвонилась молниеносно, хотя, по уверениям Милы, связь с ним всегда хуже не придумаешь. И дальше мне везло, как Золушке перед балом: причины, по которым известная шоу-звезда согласилась спеть на Дне города в этом городишке с башмачным наго званием, мне со вкусом подлинной и несомненно опытной сплетницы изложила, ничуть не чинясь, прямо по телефону одна из ответственных за празднество девиц…

Милка одобрительно пронаблюдала весь процесс, включая мое общение с компьютером, поскольку текст требовался в номер и набирать его, сочиняя на ходу, требовалось тоже сразу. Не очень-то приятно писать под пристальным взором малознакомого человека, чьи критерии тебе неизвестны… Как выяснилось, это испытание я прошла, с ее точки зрения, с блеском. Помогло, видимо, более чем годичное чтение газеты, стиль которой не был для меня тайной за семью печатями… А может, это решение свыше — повернуть мою судьбу именно таким образом, чтобы Людмила, отправившаяся за необходимым сотрудником на родной ей журфак, выбрала среди целой прорвы удачливых — неудачницу, то есть меня… Прошло много времени, прежде чем я поняла, насколько умно и в своих интересах, а вовсе не моих она поступила…

Но тогда… Говорят, в жизнь каждого человека хотя бы один раз, хотя бы на один краткий миг обязательно врывается сказка. Я ничуть не сомневалась, что в мою судьбу сказка пришла как раз благодаря рыжеволосой красотке, почему-то именно на мне остановившей в тот день свой быстрый, пристальный и оценивающий взгляд… Людмила, как я узнала много позже, в людях ошибалась редко, почти никогда. У нее был острый ум, великолепная интуиция и отточенный язычок профессионального газетчика. Но о том, что не все сказки заканчиваются счастливым финалом, я даже не подозревала. Потому что до поры до времени не относилась к категории людей, жаждущих заглянуть за занавес после того, как тот опустится. И поглядеть, как на самом деле выглядят принцы и принцессы, когда смоют наконец грим…

3

Все эти воспоминания, пролетевшие в сознании за считанные минуты, не позволили мне тогда сразу сосредоточиться на вопросах, которыми сыпал Корнет. Включилась я в процесс в тот момент, когда он внезапно на полуслове умолк. Посмотрев на Оболенского, я обнаружила, что он почему-то присел на корточки, но вовсе не над Милкиным телом. Близоруко прищурившись, Виталий внимательно разглядывал что-то привлекшее его внимание под нашим столом. Проследить за его взглядом я не успела, потому что как раз в эту минуту дверь отдела распахнулась и комната моментально заполнилась множеством людей — в форме и без… Следственная группа прибыла.

Так получилось, что Григорий примчался в редакцию одновременно со следователем, и его белое как мел лицо было единственным, которое я идентифицировала в первые минуты. Где-то рядом слышался голос Корнета, разумеется хорошо знакомого чуть ли не со всеми прибывшими явно не первый год: во всяком случае, краешком сознания я отметила тогда, что к человеку в темно-синем мундире прокуратуры — высокому, круглолицему и немолодому — Оболенский обращался на «ты». Но видела я по-настоящему только лицо своего бывшего мужа, с привычной легкостью читая по нему все, что чувствует Григ на самом деле, — от запредельной, едва сдерживаемой ярости до поистине панического ужаса, — все, что он немыслимым усилием воли прячет за видимой неподвижностью черт…

Говорят, что в неудачных браках очень часто вместо любви возникает психологическая зависимость более слабого супруга от того, который по своей натуре сильнее. Что именно эта психологическая зависимость принимается слабейшим за любовь… Если это так, то моя зависимость от Гришани, которая так никуда и не делась, выражалась чуть ли не с первых шагов в абсолютно точном понимании всего, что реально происходило в его душе, как бы ни пытался он это упрятать за многочисленными масками, имеющимися в его арсенале. По отношению к нему моя интуиция не дала сбоя ни разу… Кто знает, может, именно это и бесило его во мне больше всего?