— Ну насчет «никогда» — это ты погорячилась, — уверенно заявил Оболенский. — Конечно, не сейчас, но… Кто знает, как повернется все в будущем? Только Господь Бог!.. М-да, даже я не ожидал от Людмилы ничего подобного… Круто она нас подставила!

Оболенский устало откинулся на спинку венского стула, на котором сидел, и на секунду зажмурился.

— Дьявол… — пробормотал он.

— Больше ничего не хочешь сказать? — поинтересовалась я. — Я имею в виду, помимо поминания всуе сил добра и зла?

— Остроумная ты наша, — проворчал Корнет и посмотрел на меня сердито. — Я думаю…

— Казак думает — женщина гребет, — никак не могла уняться я, вероятно на нервной почве.

— Глупый был анекдот. И бородатый, — процедил он сквозь зубы и вздохнул. — Ну ладно… Как тебе удалось не поинтересоваться дальнейшей судьбой Катиной матери?

— Ну, знаешь! — я искренне возмутилась. — Это не мне удалось, а мужу Карины, Диме: он меня в конце чуть не силой впихнул в лифт! Ты не представляешь…

— Вполне представляю, давай без деталей! — перебил Оболенский. — И коли уж так вышло, догадываешься, куда тебе предстоит отправиться завтра после летучки?

— Догадываюсь, — теперь вздохнула я. — На романо-германское отделение родного учебного заведения…

— Молодец!

— Виталий, я, конечно, туда отправлюсь. Но вот что я ей скажу, когда и если мы встретимся — ума не приложу… Странно, что она в свое время не подала на Милку в суд! У нее-то, в отличие от остальных, все Шансы выиграть дело были… Кстати, а ты эту статью читал?

— Интервью с Крымовой? Да! — И, поколебавшись, добавил: — Я, видишь ли, читал все, что выходило из-под ее, как теперь выяснилось, не в меру бойкого перышка…

Я посмотрела на Корнета с интересом: неужели он все эти годы был неравнодушен к Людмиле? Тогда по каким же причинам он не женился на моей покойной подруге?.. Перехватив мой взгляд, Оболенский усмехнулся:

— Это был интерес гуру к своему лучшему ученику, а ты что подумала?.. Видишь ли, именно я в свое время и натаскивал Людмилу, когда она делала свои первые шажочки в нашей конторе… Не Калинин, что было бы естественнее, а я… Впрочем, Калинин у нас «золотым пером» никогда не был.

— Ну куда уж бездарному Кирюше в «гуры»! — обиделась я за несчастного Калинина. — И чего ты к нему прицепился?! Да если хочешь знать, твоя обожаемая Милочка, твоя, как ты выразился, лучшая ученица, Кирилла все последнее время шантажировала Сашкой!.. Съел?!

Корнет слегка вздрогнул и посмотрел на меня недоуменно:

— Сыном?.. Ну и ну… Слушай, тебе не кажется, что в результате покойная Милка в наших с тобой глазах превращается чуть ли не в жестокого и холодного зверя? А ведь она такой не была! Кто бы что ни говорил, каких бы глупостей Милка ни наворотила, чудовищем она не была точно!..

— Ты прав… — обмякла я. — Людка могла быть еще и самым добрым, самым теплым человеком на свете… Ну не знаю я, как все это в ней уживалось, не знаю! Но ведь факты — вещь упрямая!..

— Мне кажется, Милку слишком часто подводил темперамент и… Ну и в этой связи — сила целеустремленности… Ее часто и многие понимали неправильно, видели за ее поступками банальные схемы, а уж банальной-то она точно не была…

— Что ты имеешь в виду?

— Ну смотри, — вздохнул Корнет. — Допустим, Милка расстается с очередным любовником — человеком достаточно богатым…

— Допустим, — согласилась я заинтересованно, поскольку именно такая ситуация не раз и не два складывалась в Милкиной жизни на моих собственных глазах…

— Ну а спустя какое-то время у нее возникают проблемы материального свойства, что с нашими суммами окладов совсем не удивительно. И что она делает?

— Что?

— Погоревав и перебрав своих знакомых, дабы определиться, у кого можно призанять грошики, вспоминает, конечно, первым делом богатого, но уже бывшего возлюбленного… Кстати, со всеми своими мужиками, за исключением Калинина, она сохраняла добрые отношения.

— Дальше рассказывай! — потребовала я.

— Ну и конечно, звонит ему. Вначале идет обыкновенный треп, а после между делом интересуется, не могли бы он, поскольку у нее временные трудности, дать взаймы бывшей горячо обожаемой энную сумму… И все это легоньким таким, небрежным тоном, за которым всю жизнь прятала свою неловкость, робость, смущение…

— Робость?! — Я прямо рот открыла от изумления: Милка и робость в моем представлении не сочетались ни под каким соусом!

— Да, робость! — жестко заявил Корнет. — И плохая ты ей была подруга, если за шесть лет дружбы так этого и не поняла! Чего тебе не хватило: ума или чувства к Людке?.. Робкая она была, можешь не сомневаться, оттого и выглядела часто наглой хамкой, пойми хоть сейчас… И вообще, профессиональный газетчик обязан знать психоанализ хотя бы на этом, между прочим, элементарном уровне!..

Я не обиделась на Корнета за последнее замечание, поставившее под сомнение мой профессионализм. Но и насчет воображаемой Милкиной робости, якобы свойственной ей, не согласилась категорически. Хотя сочла за благо промолчать.

— Ну хорошо, — напомнила я Оболенскому. — Допустим в очередной раз и это. И что там дальше со звонками к бывшим и богатым?

— А дальше та самая банальная реакция, о которой я говорил. Мужики, а богатые и знаменитые особенно, имеют обыкновение всех баб, да вообще людей, гнать под одну схему: просит денег — значит шантажирует… Например, тем, что в случае отказа объявится перед имеющейся грозной супругой и обожаемыми сыновьями-дочерьми и, если и не разобьет семью, крупные неприятности организует точно… Или, чего доброго, будучи журналюгой, в прессе какую-нибудь хрень обнародует… Уж лучше заплатить разок-другой, чем заполучить навозную кучу неприятностей! Словом, в ответ Милка получала заверения, что денег ей и так дадут, какие могут быть разговоры насчет «в долг», учитывая их пусть и прошлые, но нежные отношения.

— Та-ак, — сказала я. — А я-то как раз собиралась поинтересоваться, каков результат твоего визита к кинорежиссеру… Теперь ясно… Похоже, выбор возможных убийц у нас скоро будет не меньший, чем у твоего дружка Потехина… Заодно — и с тем же результатом… Попробуй вычисли этого гада, если гадов целый клубок?! А еще — доказательства собирать… Или мы это ментам предоставим?..

Оболенский ничего не ответил, понимая, что мой монолог носит чисто риторический характер.

Мы снова помолчали. И снова первым заговорил Оболенский:

— В общем, так. Самая подходящая для тебя легенда при встрече с Крымовой-старшей — поиск репетитора по французскому, в котором ты ни бэ ни мэ, а он тебе внезапно понадобился.

— За каким лешим? И с чего ты взял, что она согласится?

— Я не говорил, что она согласится. Я сказал, что именно эту причину ты выставишь, причем сославшись на рекомендацию Карины, которую она тебе якобы дала…

— Спятил?! — ахнула я. — А если она проверит, позвонит этой Каревой или ее Диме?..

— Вряд ли! — мотнул головой Корнет. — Вряд ли они после Катиной гибели продолжали общаться, психологическая вероятность крайне мала.

Интересно, он только сегодня помешался на психологии или это у него в принципе такой бзик?..

— В любом случае, — продолжил Оболенский, — ее согласие — это уж крайнее везение… Важно выяснить, где она, как сейчас живет, чем вообще занималась после гибели дочери… Не исключено, что и вовсе сразу же вернулась в Симферополь, поближе к Катиной могиле…

— Ну ладно. — Я глянула на большие напольные часы с золотистым, а может, и на самом деле золотым маятником, стоявшие напротив меня, и поднялась: — Пойду-ка я домой, поскольку мы все на данный момент решили… И все-таки ты мне не ответил, что мы станем делать, если наши усилия увенчаются успехом. Ну или почти успехом, но я не представляю, как собирать доказательства, ежели что…

— Ты сама и ответила на свой вопрос, — тоже поднялся Корнет, одновременно вальяжно потягиваясь и подавляя зевок. — В таком случае на означенном этапе журналист и вступает в завязку с ментами… Потому что, как ты справедливо заметила, собирать доказательства чьей-либо вины — это уж точно их дело, а никак не наше… У них и люди, и руки, и лаборатории, и спецморги, и…

— А у нас?

— Мозги, Мариночка! — сказал Оболенский внушительно. — И возможности, которыми следаки не обладают по определению: внутренние, я имею в виду… Но главное все-таки — мозги!..

О том, что Корнет весьма высокого мнения о своей действительно неглупой голове, так же как и о том, что от скромности он явно не умрет, я и так знала. Поэтому сочла за благо ему об этом не говорить. Тем более что его мнение относительно мозгов касалось в данном случае — хотелось в это верить — и меня тоже!

14

Утром следующего дня я впервые в жизни узнала, что такое кофе в постель. Лилия Серафимовна осуществила этот процесс с таким видом и такой ловкостью, словно все тридцать с лишним лет своей трудовой биографии проработала вовсе не хирургом, а горничной в пятизвездочном отеле какого-нибудь Рио-де-Жанейро. Едва не захлебнувшись от неожиданности, смущения и благодарности, я тем не менее и не подумала сопротивляться. Вернувшись от Корнета во втором часу ночи, я по меньшей мере часов до четырех утра проворочалась на раскалившейся от моих перемещений постели, мысленно продумывая детали своей «легенды», с которой намеревалась отправиться на романо-германское отделение в поисках Катиной мамы.

И, что неудивительно, напрочь забыла не только о существовании Потехина, но и о том, что этот человек силой власти, которой облечен, в состоянии испортить и не столь далеко идущие планы, как наши с Корнетом.

Его звонок, прозвучавший, едва я переступила порог своего кабинета, именно этим в итоге и обернулся.

— Марина Петровна? — Голос следователя звучал настолько доброжелательно, что сердце у меня немедленно екнуло и ухнуло вниз. Что еще обнаружил этот лис?.. — Доброе вам утро!