Сняв с верхней полки маленький потертый серый чемодан, она расстегнула застежки и вынула простое черное платье. В чемодане осталось два таких же платья. Кэтрин снова уселась у туалетного столика, отпорола часть подола, после чего сняла с себя украшения — гранатовый браслет и сережки — и завернула их в тонкий носовой платок, до сих пор пахнувший терпким мужским одеколоном. Туда же она положила изящное бриллиантовое кольцо и засунула маленький сверток в отпоротый подол.

Ловко продев нитку в иголку, она быстро зашила драгоценности. Эти украшения, хоть и незначительные, напоминали ей о прежней жизни, спрятанной сейчас в подол простого платья. Эти маленькие побрякушки были ее гарантией, билетом из темноты в свет, если темнота настанет. Это была ее независимость. Ее прошлое.

Ну вот. Кэтрин быстро облачилась в платье и застегнула тринадцать пуговиц. Три платья, вот и все, что у нее осталось. Она сшила их сама — так, как научила мать. Без корсета она ощущала себя удивительно легкой.

Подробности выдуманной истории не казались для нее проблемой; она репетировала их месяцами. Фразы. Фальшивые воспоминания. Музыка. У нее было так мало собственной жизни, так мало себя, что ей легко было перенять манеры другого человека. Ее новая суть становилась реальностью.

Она распустила темные кудри, обрамлявшие лицо, и затянула их так, что глазам стало больно, после чего уложила в аккуратную кичку.

Снова нахлынули воспоминания. Кадет в повозке. Мать, умершая в тот момент, когда на свет явилась Алиса. Радуга. Кэтрин собрала эти воспоминания и зашила так же аккуратно, как драгоценности в подол юбки. Ей надо было убрать все сложности прошлого и сделаться простой и ясной.

Простая честная женщина, неожиданно оказавшаяся в роскошном частном железнодорожном вагоне. Ребенок в белом платье, сидевший между матерью и неизвестным мужчиной.

Кэтрин Лэнд не вставала с места до последнего, балансируя между началом и концом. Поезд замедлил ход и остановился. Подоспевший проводник снял с полки ее чемодан. Она дала ему на чай, слишком много, и он улыбнулся.

Она все еще разглядывала свое лицо. Она не могла, не желала жить без денег или любви. В последнем письме Ральф Труит застенчиво предложил ей взять все, что у него есть. Она знала о том, что должно случиться, в отличие от него.

Наконец Кэтрин поднялась, надела тяжелое черное миссионерское пальто и покинула купе, тихо закрыв за собой дверь. Она не нервничала. Миновала коридор, спустилась по металлическим ступеням, держась за руку проводника, и застенчиво и грациозно шагнула на платформу к Ральфу Труиту.

Глава 3

Ее ослепила снежная круговерть. Платформа была погружена в ауру движущегося света. Окружающие бегали взад и вперед, приветствовали друг друга, целовались, вскидывали на плечо чемоданы и сумки, укрывали младенцев от колючего снега, который летел по горизонтали, вскидывался, окружал торопившихся людей, быстро поднимался и исчезал в черной пустоте. Казалось, ему нет конца.

Кэтрин думала, что не узнает Ральфа до тех пор, пока он не останется один на платформе, но конечно же, она его узнала. У него было лицо человека, никак не связанного с остальной толпой. Она тотчас его вычислила. Ральф выглядел богатым и одиноким.

Неожиданно она испугалась. Ей как-то не приходило в голову, что им придется общаться. Разумеется, поздороваться-то они должны, но дальше приветствия она не смотрела. Будущее представилось ей вечностью. Кэтрин вообразила бесконечные мелкие разговоры, какие бывают в жизни женатых пар, словесную дуэль, притирание друг к другу, исполнение семейных обязанностей.

Конечно же она выйдет за него. Раз обещала, значит, сделает. Но что потом? Как заполнить дни, бесконечные трапезы, рутину, нескончаемые часы в звенящей пустоте, которая, наверное, высосет из нее способность к нормальной речи.

Начала обычно очаровательны, но сейчас ее охватил ледяной страх при мысли о пошлых удовольствиях поджидающих ее в середине. Если она заболеет, он наверняка станет за ней ухаживать. Они будут следить за ценами. Скорее всего, он человек прижимистый, хотя и дорого одет. Она будет просить у него денег, и он будет их выдавать. Он будет платить за вещи, которые им понадобятся, а она — держать перед ним отчет: на что потратилась. За обедом будут обсуждать еду, которую она ему приготовит. Болтать о погоде, отмечать любую перемену за окном, вместе читать у камина или у плиты долгими зимними вечерами. Кэтрин пыталась вообразить, что они будут делать и о чем беседовать. Она стала размышлять, как обычно ведут себя люди в такой ситуации, и вдруг осознала, что понятия об этом не имеет.

В поезде, медленно следовавшем из Чикаго, все мелькавшие за окном предметы имели четкие границы. Здесь, под колючим снегом, в темноте, все расплывалось, очертаний не было, смутно виднелись лишь неопределенные формы. И Кэтрин стало страшно.

Им двоим ничего более не оставалось, как прижаться друг к другу, идти вперед и ждать весны. Она будет делать то, что должна.

Кэтрин шагнула Труиту навстречу. Он стоял, засунув руки в карманы длинного черного пальто. На меховом воротнике сверкал снег. Она едва могла разглядеть его лицо, когда он к ней повернулся. Ральф казался… каким? Печальным? Симпатичным? Скорее, одиноким.

Самой себе она представлялась нелепой — в дешевой черной шерстяной одежде, с дешевым серым картонным чемоданом. «Просто начни, — сказала она себе. — Подойди, поздоровайся, а дальше потечет само собой».

— Мистер Труит? Я Кэтрин Лэнд.

— Не может быть. У меня есть фотография.

— Это снимок моей кузины Индии.

Он чувствовал на себе взгляды горожан. Все видели и заметили подлог, и это было невыносимо.

— Вам нужно нормальное пальто, по сезону.

— Это все, что у меня есть. Прошу извинить за фотографию, но я могу объяснить.

Его обманули на глазах у всего города, выставили дураком. Сердце сильно заколотилось, ноги сделались ватными.

— Мы не можем стоять здесь весь вечер. Кем бы вы ни были, дайте мне ваш чемодан.

Кэтрин протянула чемодан, и Ральф вынул руку из кармана. На мгновение она ощутила тепло этой руки.

— Это все вещи?

— Я могу объяснить. У меня мало что есть. Я думала…

— Мы не можем стоять под снегом, когда все… короче, не стоит здесь стоять, — Ральф холодно на нее взглянул, — Ложь с самого начала. Не стану скрывать, я смотрю на это крайне отрицательно.

Он вынул из кармана фотографию и показал ей, но хотел, чтобы она превратилась в застенчивую скромную женщину со снимка. Кэтрин взглянула на фото.

— Кем бы вы ни были, но вы не эта женщина.

— Выслушайте, мистер Труит. Я здесь не для того, чтобы посмеяться над вами.

— У вас это и не выйдет. Я уже понял, что вы лгунья.

Ральф повернулся, и она последовала за ним по опустевшей платформе к повозке. Нервные лошади топали ногами, из их ноздрей вырывались струи пара. Ральф Труит поставил в повозку чемодан и пристегнул его толстыми кожаными ремнями. Он без слов подал Кэтрин руку, и она устроилась на сиденье.

Затем он исчез в снегу, снова появился и забрался с ней рядом. Впервые он прямо взглянул ей в лицо.

— Возможно, вы решили, что я дурак? Вы ошиблись.

Лошади красивой рысцой устремились в белую пустоту. Кэтрин и Ральф молчали. Из окон домов, словно издалека, струился приглушенный свет. Она не могла определить, близко или далеко от домов находится их повозка. Не могла рассмотреть, много ли в домах этажей. Повороты замечала, только когда сворачивали. Ральф знал. Лошади знали. Она здесь впервые.

Снег приглушал стук колес. Разговора не было. Кэтрин плыла в беззвучном мире, в незнакомой середине.

— Людей много?

— Где?

— В городе.

— Две тысячи. Приблизительно. То больше, то меньше. В зависимости…

— В зависимости от чего?

— От того, сколько за год смертей и рождений.

Больше они ничего не сказали. Пробирались сквозь снег, сквозь свечение далеких огней, за каждым из которых была семья, несколько связанных друг с другом людей, в то время как они были сами по себе. Два одиночества.

Ральф не имел желания говорить. Он представлял, каким будет ее приезд, но вышло иначе. В каждом доме скрывались жизни, о которых ему все было известно. Но и его хорошо знали. Он держал на руках их младенцев, гулял на их свадьбах, приходил в замешательство от их внезапных вспышек гнева. Он был и в то же время не был частью их жизни. Он делал то, что от него требовалось, чего от него хотели.

В здешнем холоде многие сходили с ума, погружались с головой в свою религию и превращались в фанатиков. Но даже это стало обыденным. Тем, кто не утратил здравого смысла, хотелось, чтобы их детей взял на руки и побаюкал Ральф Труит. Ему нетрудно было притворяться, что такие вещи имеют для него значение. И все же их жизни, их семьи были переплетены друг с другом так сильно, что он и представить себе не мог.

Его гостья оказалась не той, кого он ожидал. Поэтому он был зол. Растерян. Он столько раз читал ее письмо, что оно истерлось. Тысячу раз смотрел на ее фотографию. Теперь же рядом была не женщина со снимка; он вообще не представлял, кем она может оказаться. Его отношения с каждым горожанином основывались на том, что он имел полное представление о каждом человеке. А теперь вышла нелепица. И поезд опоздал. И метель началась. И эта женщина…

Она была ошибкой. Ральф чувствовал нутром, что все не так — и письмо, и фотография. Не нужно было испытывать судьбу. Но он хотел, жаждал чего-то для себя Теперь объект его желания здесь, и выясняется, что хотел он не этого.

Ему нужна простая честная женщина. Спокойный быт. Жизнь, где все под защитой, где никто не сходит сума.