Антонио завернул в большой холл с венецианскими зеркалами. Поскальзывался, потому что ботинки намокли от собственной крови. Подскочил к камину, схватил кочергу, а когда Ральф приблизился, ударил его кочергой по лицу. У Труита полилась кровь. Он зашатался, упал и ударился головой о каменный пол. Кэтрин примчалась в холл, попыталась остановить Антонио, но тот ринулся в сад.

Кэтрин поспешила к Ральфу, оторвала его голову от пола. Глаза его бешено сверкали. Она поняла, что ей не под силу остановить мужа, все закончится так, как она боялась даже представить. Ральф поднялся на ноги. Кэтрин умоляла его прекратить, пока не поздно, но он не слышал ее или не хотел слышать и поспешил за Антонио в сад. Нагнал его и ударил. Антонио не издал ни звука. Вырвался и снова побежал. Отец опять поймал его. Он бил его так же, как когда-то в детстве. С той лишь разницей, что сейчас Антонио и в самом деле был виновен. Он сознавал свой грех и испытывал ужас.

На лугу Антонио стал бросать в отца тем, что попадало под руку: палки, камни. Он разбил Ральфу голову до крови. Но того было не удержать. Труит действовал кулаками, выколачивая память о жене, которая его использовала, о сбежавшем сыне, о молодости, потраченной на пустую любовь, пока дома умирал отец, о матери, вогнавшей иголку ему в руку. Сейчас он вымещал на Антонио весь свой гнев и разочарование.

Кэтрин застыла на широкой каменной террасе. Боялась вмешиваться. Знала, что как бы там ни было, конец предрешен. К ней присоединилась миссис Ларсен, ее волосы были перепачканы мукой. Кэтрин замечала все подробности: луг, арабского скакуна на короткой траве, который в тревоге вскинул голову, когда мимо него пронеслись двое дерущихся и орущих мужчин.

Они приблизились к пруду. Антонио шагнул на лед и замер, словно бык на корриде, раненый, истекающий кровью. По лицу его текли слезы. Боевой дух испарился. Силы истощились, ненависть выдохлась, сожаление ушло. Он стоял посреди пруда на черном льду в ожидании смерти. Думал о вечности, о своем воссоединении с матерью, о неизбежной боли перед гибелью, о физической боли, прежде чем на него обрушится окончательный благословенный удар и настанет темнота.

Ральф притормозил у края пруда. Он тоже истекал кровью из-за раны на голове. Кисти его рук были вывихнуты, боль отдавала в плечи. Он обнаружил, что и его гнев иссяк, и хотя непростительные вещи остались непростительными, а ужас ужасным, для всего прочего у него не было сил. Он подумал о статьях в газете, о самоубийствах, убийствах и трупах и понял, что жизнь намного прекраснее смерти, что еще можно что-то исправить, даже если придется терпеть. Антонио уедет. Ральф больше не увидит сына, и пусть тот умрет в одиночестве со своей виной, стыдом и памятью, зато сейчас не будет трупа, не будет похорон. Не будет белого неподвижного тела в доме. Ральф оплачет свою потерю, но втайне будет любить Антонио, посылать ему деньги, а когда скончается, за сыном пошлют, и тот у могилы отца вспомнит эти события, как если бы они приключились с кем-то другим.

Тут раздался треск. Черный лед расколола белая извилистая линия. Антонио погрузился в холодную воду, под лед. Он вынырнул наверх, но ударился головой, и его кровь смешалась с темной водой.

Антонио боролся, но не мог найти выхода и, потеряв сознание, ушел в черную воду. Его тело слабо виднелось подо льдом.

Ральф Труит взвыл от страха и попытался подобраться к своему мальчику, но лед под ним стал крушиться. Тогда он побежал к сараю, нашел шест и веревку и помчался назад к воде, пытаясь спасти сына, спасти годы и дни. Он не знал или не признавал, что Антонио уже мертв. Подо льдом появились красные разводы. Они окружали безжизненное тело. Руки Антонио были распахнуты, будто он летел, голова опущена, словно с большой высоты он смотрел на маленькую землю.

Шест и веревка оказались бесполезны, Антонио пролежал подо льдом всю ночь. Ральф был безутешен. Плакал в одиночестве. Молчал. Ничего не ел.

Кэтрин не могла уснуть. Она бродила по залам огромного дома, смотрела на картины, проводила рукой по мебели. Вошла в комнаты Антонио, упаковала в чемоданы его вещи. Сняла с кровати постельное белье, вдохнула запах бывшего любовника. Она рыдала, пока не кончились слезы. Затем спустилась, легла на узкую кровать в детской и задремала.

Наутро они вызвали из города людей и вытащили Антонио из воды. Его рубашка по-прежнему была очень белой. Он был длинным, узким и легким как мальчик. Труп уложили в повозку, черные волосы примерзли к черепу. Тело освещал утренний свет и обдувал теплый ветер.

Ральф бы его простил. Он заключил бы своего сына в объятия, стал бы утешать его, как маленького: «Тсс, тсс, все в порядке, ничего плохого больше не будет». Старая история завершилась. Он прижал бы губы ко рту сына, дышал бы в него, пока теплое дыхание не наполнило бы легкие. Глаза сына открылись бы и с доверием на него посмотрели.

Но все бесполезно. Это просто еще одна история. История Ральфа, Эмилии, Антонио, Кэтрин и покойных родителей, умерших кто рано, кто позже. История людей, ранивших один другого, как это бывает, людей эгоистичных и не мудрых, попавших в ловушку тяжелых воспоминаний.

Еще одна история о том, как холод навсегда пробирается в ваши кости. Прошлое застревает в вашем сердце и не оставляет в покое. Это история о боли и горечи из-за того, что с вами приключилось в детстве, когда вы были маленьким и не могли защититься, но уже на себе испытали, что такое зло. Вам не с кем было поделиться, и вы держали чувства в секрете. Вы понимали свою боль и боль других, но при этом были бессильны исправить ситуацию и делали все по-своему. За это к вам пришла расплата.

Это история о сыне, который замыслил убить отца. История об отце, который, несмотря на доброе сердце, не смог переступить через единственный горький момент в своей биографии. Это история о яде, который заставляет вас плакать во сне и поначалу вызывает восторг. История о людях, которые не считают, что жизнь выше смерти, пока не становится слишком поздно, которые отрекаются от своего доброго сердца и бросают его, как игрушку в пыльной детской. Это история о тех, кто видит много, но помнит мало, а постигает и того меньше. История о разрушающих самих себя, калечащих собственную судьбу и ступающих по жизням окружающих. Таким людям нельзя помочь, невозможно облегчить их страдания любовью, лаской и очарованием. Они забывают ласку и любовь и не знают, что могут спасти от отчаяния даже самую уродливую жизнь.

Это история об отчаянии.

ГЛАВА 25

На похоронах их было только трое — Ральф, Кэтрин и миссис Ларсен. Труит сам вырыл могилу — целый день копал оттаивающую землю. Слез не было. Пришел священник одной из церквей, произнес несколько слов, и Антонио погребли возле старого дома рядом с его сестрой и родителями Ральфа.

Гроб показался Кэтрин огромным. Невозможно было поверить, что в нем заперто красивое тело Антонио, что оно навечно закрыто от света и воздуха. «Мне кажется, все на свету и на воздухе должны быть довольны, — сказал поэт, — Пусть тот, кто еще не в гробу и не в яме, знает, что он имеет достаточно». В присутствии мертвого Кэтрин испытала головокружительное ощущение жизни.

Через два дня она стояла на остатках прежнего сада, на месте своей мечты. От остального мира ее отделяли высокие стены. В уголках сада все еще лежал снег, а поваленные статуи были покрыты инеем. Казалось, что здесь на десять градусов холоднее, чем в остальном мире, хотя заднюю сторону дома с запада освещало яркое солнце. Кэтрин едва могла вспомнить, как все началось.

У нее появилось желание, и она поставила себе цель его осуществить. Она была уверена в своих действиях. Но все смешалось в повседневности, запуталось в образе жизни, в том, как сердце притягивает и отталкивает вещи, которых хочет и которых опасается. Ее собственное сердце увело ее в неожиданном направлении, она стала питать такие надежды, которых прежде себе не позволяла.

На ней было то самое синее шерстяное платье, которое она заканчивала, когда погиб Антонио. Она стояла сейчас, строгая и простая, посреди старого сада в скрытой части удивительного дома. Антонио умер. И для нее умерла целая жизнь.

Она понятия не имела, как теперь все повернется. Труит не общался с ней со дня смерти сына, а она не вмешивалась, уважая его безмерное горе. Они вместе сидели за длинным столом, но разговоров не было, после ужина не читали стихов, не было и секса в темноте. Она выбрала себе маленькую скромную спальню, скрылась там и плакала о том, что потеряла.

Кэтрин боялась. Переживала за будущее. Когда Труит оставит ее — а она думала, что так и случится, — ей некуда будет пойти. Она не хотела такого же исхода, как у Эмилии, — в одиночестве, в отвратительном доме. Не хотела, как Алиса, умереть в снегу в переулке, вспоминая, как хорошо было когда-то, и радуясь тому, что тяжкий груз существования, наконец-то, с нее снимают. Она умрет, покинутая даже ангелами, и будет смеяться, когда смерть холодными пальцами сожмет ей горло. У нее не осталось никого на свете. Весь ее мир сосредоточился здесь, а средства вернуться назад, к теплоте и покою, не было.

Воспоминания о том, как она проводила когда-то время, казались невероятными. Эти дни и ночи являлись к ней, словно страницы календаря, перелистываемые ребенком, — мутные месяцы и годы. Она посещала театр. Писала кокетливые письма, пачкая чернилами, которые пахли лавандой, рукав плиссированного платья, купленного в «Роскоши Парижа». Отворачивалась в постели от мужчин, чтобы не видеть денег, оставленных на тумбочке. Как странно все это! Тем не менее она не могла отрицать своих плохих воспоминаний и очередного разочарования. Мысли уносили ее далеко от того места, где она стояла.

С Труитом все было ясно. Антонио совершил свой последний акт жестокости. Кэтрин не могла постигнуть глубины того горя, что вынудило Антонио сделать это. Она понимала, что поступила дурно, но не представляла себе последствий. Не будет же Ральф и дальше молчать. Правда слишком очевидна, ее невозможно игнорировать. Он и раньше сталкивался с подобным. Возможно, простая усталость удержала его от того, чтобы ударить ее, когда он отошел от замерзшего пруда, от Антонио и от вставшего на дыбы арабского скакуна.