Я выпрыгнула к нему на берег, и в тот же момент к нам подошла Мийке, доверчиво щипая траву под его ногами.

— Да ты только погляди на неё! — засмеялся Хайнц.

— Не смейся, прошу тебя! — велела я.

Мийке была убрана просто роскошно. С её рогов свисала гирлянда из ярко-оранжевых ноготков и берёзовых листьев — я считала, что она носит это украшение так величаво и непринуждённо, как будто она с ним родилась, — шею охватывала цепочка из стеблей одуванчика, а к кончику хвоста был привязан букетик из вереска; он забавно болтался вокруг её бочкообразного тела, когда Мийке хлопала хвостом по спине, чтобы отогнать комаров.

— Она выглядит очень нарядно, тебе этого не понять, — сказала я. — Послушай-ка, Хайнц: Мийке помыта и украшена, а в Диркхофе пекли сегодня пироги — ну, к чему это, угадай!

Но тут я обращалась к самому уязвимому его месту — разгадывание загадок никогда не было сильной стороной Хайнца. В такие моменты он стоял передо мной испуганный и беспомощный, как ребёнок, — это меня тоже ужасно забавляло.

— Хитрюга, ты просто не хочешь меня поздравить! — засмеялась я. — Но у тебя ничего не выйдет! Дорогой, любимый Хайнц, у меня сегодня день рождения!

Его лицо посветлело от радости; он протянул мне свою грубую ладонь, по которой я сердечно хлопнула рукой.

— Ну и сколько исполнилось моей принцессе? — спросил он, не тратя, по обыкновению, лишних слов на поздравления.

Я засмеялась.

— Ты опять забыл? Ну так слушай внимательно: что следует за шестнадцатью?

— Семнадцать?! Семнадцать лет? Не может быть — такое малое дитя! Этого не может быть! — он протестующе воздел обе руки к небу.

Это явное неверие возмутило меня. Однако же мой старый друг, который, можно сказать, до двадцати лет рос наперегонки с быстрорастущей елью, был не совсем неправ… Уже почти три года моё ухо доставало Хайнцу как раз до грудной клетки, где оно могло слышать биение его сильного сердца — я ни на сантиметр не выросла за это долгое время. Я была и остаюсь миниатюрным созданием, которое вынуждено идти — или пробегать — по жизни маленькими, почти детскими ступнями; и это, по хайнцевому представлению, отнимало у меня право с каждым годом становиться старше.

Несмотря на всё это, я хорошенько его выбранила; но на этот раз он повёл себя как дипломат: он сменил тему. Вместо того чтобы оправдываться, он показал большим пальцем себе за плечо и сказал ухмыляясь:

— Вон там имеется кое-что как раз ко дню рождения, принцесса: они выкапывают старого короля!

Я одним прыжком выскочила из кустарника.

Мне пришлось заслонять глаза ладонями — так ярко сияли лучи заходящего солнца. Они играли в прятки с облаками, бросая на пустошь причудливые тени. По этой пустоши в старинные времена мчались всадники в рыцарских доспехах, устремляя к небу свои сверкающие копья.

Эрика ещё не зацвела — лишь её трава ровной тёмно-зелёной скатертью покрывала землю, но в пяти местах травяной покров вздымался пятью могильными курганами, одним большим и четырьмя меньшими. По преданию, под ними покоились тела великанов — рыцарей давно ушедших времён, под шагами которых когда-то стонала земля, рыцарей, которые мощными кулаками легко расшвыривали огромные валуны. На гребне большого кургана рос можжевельник, а у его подножия жёлтыми цветами распустился дрок. На изломе холма стояла одинокая старая сосна, выросшая то ли из занесённого птицей семечка, то ли из посаженного человеческой рукой ростка. Потрёпанная ветрами, потерявшая половину игл, согнутая снежными зимними шапками, но гордая и стойкая — как единственное дерево на плоской равнине, борющееся с бурями за свою жизнь.

— Здесь похоронен старый король — потому что здесь растёт сосна и цветёт жёлтый дрок, а у других этого нет, — объяснила я Хайнцу ещё ребёнком, когда мы однажды сидели на холме. Я знала, что там, под деревом, покоится могучая королевская голова с золотым обручем вокруг лба, и длинная-предлинная белая борода сбегает на пурпурный плащ, покрывающий его тело. Его спящую тайну охраняло глубокое одиночество, но лесные птицы, отдыхающие на вершине сосны, и голубокрылые бабочки, порхающие вокруг цветков дрока и вереска, и жужжащие пчёлы — все они разделяли со мной эту тайну. Глубоко дыша и скрестив руки над головой, я лежала под кустом и смотрела, как снуют туда-обратно земляными ходами муравьи — они-то знали больше, чем другие, они бывали там, внизу; они, быть может, даже пробегали по пурпурному плащу. Я завидовала им и тосковала о сокрытых в земле чудесах.

До этой минуты большой холм был моим садом, моим лесом, моим неоспоримым владением. Диркхоф, моя родина, затерялся среди бескрайней пустоши; старая заброшенная дорога, соединяющая его с внешним миром, проходила вдоль леса, оставляя в стороне могильные курганы — туда, насколько я помнила, никогда не ступала чужая нога… И вот теперь там находилась целая толпа незнакомых людей; они выдирали из холма огромные куски земли. Я видела, как чёрная лопата тонким штрихом вздымается к пылающему небу; и всякий раз, когда она опускалось, мне казалось, что она вонзается в живую плоть любимого тела.

Переполненная невыразимым состраданием, я сорвалась с места и побежала к холму не разбирая дороги. Меня подгоняла и жгучая потребность увидеть, что же там будет извлечено на свет Божий. Шпитц с лаем мчался рядом со мной, и когда я, запыхавшись, добежала до места, меня догнал своими семимильными шагами Хайнц. И только сейчас я почувствовала робость — тот детский страх, который охватывал меня всякий раз при виде чужого лица. Я отступила назад и стеснённо ухватилась за край хайнцевой куртки, чтобы обрести защиту и опору.

2

На холме в молчаливом ожидании стояли три господина. Они смотрели, как рабочие роют землю. Господа обернулись на шум, производимый Шпитцем, и один из них, видимо, самый молодой, замахнулся на него палкой, когда Шпитц попытался подбежать к ним поближе. Затем господин смерил нас с Хайнцем холодным взглядом и снова отвернулся.

Уже начали копать под сосной. Вырванные кусты дрока безжизненно валялись на земле; там, где они росли, зияла широкая глинисто-песчаная яма, из которой торчали мощные угловатые корни. Это были корни сосны, безжалостно повреждённые рытьём.

— Мы добрались до камня, — заметил один из господ, когда под лопатами раздался скрежет.

Были отброшены последние куски земли, и из-под них показалась мощная каменная глыба.

Господа отступили в сторону, чтобы рабочие попытались извлечь камень из земли. Хайнц, напротив, подобрался поближе; он, видимо, считал, что рабочие действуют не очень-то ловко. Выставив правую ногу, он в молчаливом соучастии вздымал и опускал свои массивные кулаки, а из его трубки вились такие толстые клубы дыма, что головы чужаков казались погружёнными в какой-то голубоватый туман. Это произвело неожиданный эффект — эффект, который непременно должна была видеть Илзе.

Молодой господин, позади которого стоял мой старый друг, обернулся так резко, как будто его ударили. Он смерил несчастного курильщика с ног до головы долгим, уничижительным взглядом и с отвращением на лице помахал в воздухе своим шёлковым носовым платком, разгоняя клубы дыма.

Хайнц молча извлёк Corpus delicti изо рта и спрятал трубку за спиной — он был безмерно озадачен. Такого эффекта его табак ещё не производил. Но меня поведение чужака ужасно испугало; я уже была готова сорваться с места и убежать куда-нибудь, как вдруг камень с глухим грохотом выкатился из своего гнезда. Это сразу же пригвоздило меня к месту. Вначале я ничего не видела, поскольку возле проёма сгрудились господа; но мне вдруг расхотелось туда глядеть. В моих висках стучала кровь, и я невольно отвела глаза, боясь, что сейчас появится что-то огромное и страшное.

— Чёрт возьми, что это? — вскричал Хайнц с непередаваемым изумлением в голосе.

Я посмотрела туда — и в этот момент для меня как будто поблекли все краски на земле, померкли все огни, голубокрылые бабочки разом сложили свои крылышки и исчезли — и вы, сверкающие в поднебесье копья, где вы? Лишь заходящее солнце рдеет на горизонте… В кургане лежал не старый король с длинной белой бородой, укрытый пурпурным плащом — нет, там зияла пустая тёмная дыра.

Господа, казалось, были вполне удовлетворены увиденным. Один из них, в очках и с висящей за плечами жестянкой, забрался в образовавшийся проём. За ним тотчас же последовал молодой господин. Третий же, высокий, стройный мужчина, изучал поверхность извлечённого из земли камня. Его лица я не видела, поскольку он стоял ко мне спиной, но мне он показался стариком: у него были замедленные движения, а из-под коричневой шляпы виднелась короткая прядь волос — она была решительно седой.

— Камень обработан, — сказал он, легко проведя ладонью по поверхности глыбы.

— Другие опоры тоже! — откликнулся голос из холма. — И какой огромный свод здесь прямо над нами! Великолепный образец эрратического валуна![1]

Молодой господин выглянул из проёма. Видимо, ему пришлось низко нагнуться, и с его головы слетела шляпа.

До сих пор я видела мало мужчин — кроме Хайнца и старого священника из ближайшей деревни, находящейся от нас в двух часах езды, да ещё нескольких живущих там молчаливых крестьян я почти никого и не встречала. Мне, конечно, иногда попадался какой-нибудь юный замызганный вязальщик веников; но в общем у меня не было возможности получить хоть какое-нибудь представление о мужской красоте. Но у нас в Диркхофе висел портрет Карла Великого; и именно этот портрет пришёл мне на ум, когда в проёме холма показался широкий открытый лоб; он выглядел ровным, безупречно-белым щитом на фоне пышной массы каштановых волос, отброшенных за плечи энергичным движением головы.

Молодой человек держал в руках большую урну желтовато-серого цвета.

— Осторожно, господин Клаудиус, — сказал господин в очках, который выбрался из проёма следом за молодым человеком и тоже держал в руках разнообразные предметы странной формы. — На первый взгляд эти урны очень хрупкие; но на воздухе они должны быстро затвердеть.