— Я ждала тебя. Ты не обедал. Я подумала, что ты должен просто умирать с голода, — ответила она, улыбаясь, и вновь упорхнула на кухню.

Джейми перестал ковырять в зубах ножом, подскочил и размашистым жестом выдвинул стул.

— Трон для лаэрда поместья!

Себастьян тяжело опустился на стул.

— Снова играешь роль Купидона?

Джейми загадочно улыбнулся.

— Это мудрее, чем играть роль дурака.

Вопль отчаяния донесся из кухни. Себастьян вскочил, но Джейми, предостерегая от поспешных действий, жестом удержал его.

— На твоем месте я бы не делал этого.

Пруденс не появлялась несколько минут. Дверь распахнулась. Она вошла в комнату, удерживая в руках глиняную тарелку с выщербленными краями, и с выражением угрюмой решимости поставила ее перед Себастьяном.

Он уставился на черный сморщенный комок, затем прокашлялся и мягко спросил:

— Что это?

— Почечный пудинг.

Джейми с любопытством разглядывал содержимое тарелки.

— Больше похоже на сажу, чем на пудинг.

Себастьян бросил на него хмурый взгляд и воткнул нож в жалкое творение в надежде, разрезав его, обнаружить сочную сердцевину. Но упругий комочек вывернулся из-под ножа и выпрыгнул из тарелки на стол.

Пруденс в отчаянии застонала.

— Не хочешь немного черной фасоли? — запинаясь, спросила она.

Поверх ее головы Себастьян заметил предостерегающие жесты Джейми.

— Нет, спасибо.

Но Пруденс выглядела такой удрученной, что он сдался.

— Ну, может быть, немного.

Джейми закатил глаза и провел пальцем по горлу.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он и расправил свою потрепанную шляпу. — Я обещал одной красотке в деревне заскочить к ней и поцеловать перед сном или, может быть, что-нибудь еще, если она позволит…

— Спокойной ночи, Джейми, — попрощался Себастьян.

Джейми взглянул на Пруденс и хотел сказать что-то ободряющее, но лихорадочный румянец на ее щеках и повлажневшие глаза заставили его промолчать.

— Я принесу хлеб, — сказала она, когда Джейми исчез в ночи.

Ее губы дрожали. Она не осмеливалась встретиться с глазами Себастьяна.

Он вернул в тарелку кусочек пудинга и принялся кромсать его ножом. Он действительно умирал с голода, но не в том смысле, в каком думала Пруденс. Он изголодался по вкусу ее губ и по тому наслаждению от обладания друг другом, которое они вместе испытали в пещере. Тот сладенький кусочек лишь разжег его аппетит.

Смолистый запах кедра дразнил его ноздри. Пруденс развесила пахучие ветки над каждой дверью. Себастьян огляделся вокруг, впервые в действительности увидев замок со времени возвращения.

Холл теперь ничем не напоминал тот увешанный паутиной ужас, которым был еще неделю назад. Пол был чисто выскоблен и вымыт. Плетеный коврик лежал перед камином. Два кресла уютно расположились на нем, приглашая обменяться секретами.

Нежная забота Пруденс открыла древнюю красоту мебели тяжелого дуба и вишневого дерева. Прикосновение ее любящих рук было повсюду.

Кроме него. Себастьян вонзил нож в пудинг, разрезая засушенное мясо, и обнаружил, что оно обуглилось даже внутри.

Если Пруденс все еще будет в замке, когда наступит весна, размышлял он, она украсит его цветами: жасмином, жимолостью, колокольчиками. Для него жизнь без их дурманящего аромата и без нее была невыносимой. Словно в ответ на его мрачные раздумья небо угрожающе раскололось раскатом грома.

Пруденс вернулась с кухни, неся тарелку с соленой олениной и нарезанным хлебом. Себастьян отмахнулся от оленины и проглотил кусочек пудинга.

— Себастьян, я не настаиваю, чтобы ты ел это.

— Мне нравится.

Пруденс вновь робко попыталась выразить свой протест, но он так яростно взглянул на жену, что она боязливо отступила к другому концу стола. Она старалась не смотреть, как он с трудом проглатывает каждый кусок жесткого пудинга, запивая его большим глотком эля.

Пруденс играла камеей, скалывающей на груди ее кружевное жабо. Себастьян отчаянно боролся с собой, стараясь не смотреть на нее голодными глазами, но проиграл битву.

Свет свечей переливался в ее волосах, придавая им цвет красного вина, мерцающего в хрустальном бокале. Лавандовое шелковое платье подчеркивало белизну ее кожи. В своих грязных бриджах и пропитанной потом рубашке он чувствовал себя рядом с ней грубым крестьянином.

Пруденс подняла свой кубок.

— Джейми сказал мне, что двое французов спрашивали сегодня о тебе в деревне. Ты знаешь, почему?

Ее вопрос не удивил Себастьяна. Его лишь удивляло, что она так долго на задавала его. Возможно, она так же боялась ответа, как и он.

— Скорее всего — это бульдоги д'Артана. Старик дал мне две недели на то, чтобы я прислал ему формулу. Если Мак-Кей сдержит свое обещание, больше нам и не понадобится.

— А что Киллиан обещал тебе?

Себастьян поморщился от того, как она произнесла имя Мак-Кея. Нежность и уважение слышались в ее голосе.

— Помилование, — сухо ответил он. — Мак-Кей уехал в Лондон просить аудиенции у короля. Его Величество будет благодарен за предостережение о том, какую змею он пригрел в Палате Общин.

Губы Пруденс дернулись. Она и лаэрд Мак-Кей не могли бы придумать лучшего способа помочь Себастьяну, если бы даже провели в раздумье долгие месяцы.

Она поднесла ко рту вилку, чтобы скрыть улыбку.

— И что ты обещал ему взамен?

Себастьян выпил остатки эля.

— Тебя.

Ее рука замерла. Он поспешил нарушить молчание и, изучая подгоревшую фасоль с явным интересом, пояснил.

— Поскольку у нас не было письменного согласия на брак от твоей опекунши, английский суд даст свое согласие на его расторжение без помех. Конечно, во избежание скандала тебе будет лучше убедить судью в том, что наш союз не был осуществлен.

— Какую причину я назову? — Голос Пруденс был странно равнодушен.

«Ну почему она так чертовски спокойна», — недоумевал Себастьян. У него возникло желание сломать что-нибудь. Он засунул в рот большой кусок хлеба и пренебрежительно ответил:

— Мне все равно. Скажи, что сочтешь нужным. Что я слишком громко храплю. Что недостаточно часто купаюсь. Что предпочитаю мужчин женщинам.

Пруденс надела очки. «О, черт, — подумал он. — Вот, начинается». Хлеб застрял у него в горле. Она поглядела на него поверх очков.

— Это правда? Себастьян нахмурился.

— Правда что? Что храплю? Дурно пахну?

— Предпочитаешь мужчин женщинам?

Он бросил на нее долгий взгляд из-под ресниц. Внезапно у него возникло желание поссориться и осуществить отчаянную потребность освободиться от путаницы мыслей и чувств. Себастьян испытывал это желание и прежде, но в задымленных тавернах и шумных пивнушках он мог подраться и таким образом дать выход своей дурной энергии.

Он выпутал рукоятку ножа из складок скатерти и мгновенно нашел повод для ссоры.

Себастьян схватился за край скатерти, опрокинув свой пустой кубок.

— Это ведь было твое платье, да? Розовое платье, в котором ты была у Кэмпбеллов в ту ночь, когда я ограбил тебя?

Пруденс неуловимо преобразилась. Она надменно и гордо взглянула на Себастьяна, превратившись из жены лаэрда-горца в герцогиню Уинтон.

— Клюквенное.

— Клюквенное? — заревел он.

— Платье было клюквенное, а не розовое.

Себастьян встал и сдернул скатерть со стола, обнажая уродливое, потрескавшееся дерево. Тарелки упали на каменный пол и вдребезги разбились.

— Проклятье! Я не требую от тебя портить свою красивую одежду для того, чтобы угодить мне. Ты думаешь, я не видел, как ты стираешь пыль своей нижней юбкой? Процеживаешь сливки через чулки? Я никогда не просил тебя об этом.

— Эта одежда не нужна мне здесь. Она непрактична. Мои старые платья вполне подходящи.

Себастьян потянулся через стол, поднял ее руки с колен и повернул к свету. Подушечки пальцев и розовые ладошки были покрыты жесткими мозолями. Кожа на руках потрескалась и покраснела от долгой работы.

Мускул на его щеке дернулся.

— Твои руки тоже были вполне подходящими. Взгляни на них теперь! Я помню их мягкими и белыми, как голубки.

Пруденс не отрывала взгляда от стола. Горькая слезинка выскользнула из ее глаз и покатилась по щеке.

Волна презрения к себе охватила Себастьяна, еще больше разозлив. Он сжал ее запястья.

— Черт побери, женщина! Я привез тебя сюда не для того, чтобы ты была моей рабой!

Она встала, выдернув руки.

— Тогда для чего же, Бога ради, ты привез меня сюда? Определенно, не для того, чтобы быть твоей женой! — Она хлопнула ладонями по столу и приблизила к нему свое лицо. — Чем тебе не нравятся эти руки? Они слишком грязные для тебя? Слишком жесткие? Не такие мягкие и белоснежные, как у Триции или Девони? — она протянула к нему руки. — Я горжусь ими. Они никогда не были более красивыми. Они не только подавали чай и перелистывали книги. Я благословляю каждый ожог, каждую мозоль, каждую трещинку на этих руках, которые трудились над тем, чтобы превратить этот заброшенный замок хоть в какое-то подобие дома для тебя.

Себастьян потянулся к ней, зачарованный страстной яростью ее голоса, но его руки поймали пустоту. Пруденс попятилась назад и оказалась вне его досягаемости.

— Я буду рада, когда придет Мак-Кей, ты, неблагодарный негодяй, — сказала она. — Я бы хотела, чтобы он приехал прямо сегодня. Мне не составит труда убедить судью в твоей двуличности, поскольку ты, очевидно, считаешь свою жену настолько отталкивающей, что предпочитаешь спать со своим кучером. Что до меня, мне наплевать на тебя и катись ты со своим драгоценным Данкерком ко всем чертям!

С этими словами она разрыдалась и, закрыв лицо руками, бросилась вверх по лестнице.

Себастьян тяжело опустился на стул и положил голову на свои сложенные руки. «Ты — тупой ублюдок», — прошептал он.

Раскат грома прокатился над замком, и Себастьян уловил в его грозном рокоте издевательский голос своего отца.