— Как охотно я бы это сделала, но здесь в доме невозможно, а одна я выйти не могу. Вы можете мне писать.

— А как мне передать вам мои письма? — спросил Борис.

— Нет ничего легче. Вы знаете мою горничную, не так ли, Борис Иванович? Ей я доверяю как самой себе. Каждое утро в шесть часов она идет к заутрене в соседнюю церковь. Там вы можете подсунуть ей письмо или получить записку от меня.

— Ваша идея отлична, — отвечал Борис, — и я ею, конечно, воспользуюсь… Но написанное слово так холодно… оно не может целиком выразить чувства, переполняющие сердце… Нет, лицом к лицу, рука об руку, я прошепчу вам мои слова.

— Но как это сделать, Борис Иванович? Летом мы могли бы встретиться в саду… Сейчас, зимой и в городе, это невозможно. Боюсь, что ничего не получится, а как жаль!

На мгновение Борис, казалось, погрузился в глубокое раздумье, будто бы размышляя о том, как им встретиться. Потом хлопнул себя по лбу и радостно воскликнул:

— Я знаю! Я знаю! Как мы не подумали об этом раньше?

Любочка взглянула на него вопросительно и с любопытством.

— Завтра в опере большой маскарадный бал. Там можем мы встретиться и наедине поговорить, и никто не заметит.

Он остановился, чтобы увидеть произведенное впечатление. На этот раз Любочка испугалась не на шутку. Этот план ей казался чересчур смелым и совершенно невыполнимым.

— Что вы, Борис Иванович! — воскликнула она с ужасом. — Я, да еще одна с вами на маскарадном балу! Нет, это невозможно!

— В действительности все не так трудно, как кажется, — возразил Борис. — Вам совершенно нечего бояться, хотя вам испуг к лицу, — добавил он, нежно глядя на нее. — Ни один человек не узнает вас на балу, так хорошо я вас замаскирую. Да никому и в голову не придет вас там встретить.

— Но совсем одна… Подумайте сами… Мне так страшно!

— Меня ведь вы не боитесь, Любочка? — при этом лицо его приняло такое добродушное, вызывающее доверие выражение, что Любочка преодолела свой страх и нашла его даже смешным.

— Если вам недостаточно моей защиты, возьмите с собой Дуняшу. Ведь вы ей доверяете.

У него наготове было все: и увертки, и добрый совет. Любочка медлила с ответом. Наконец сказала:

— Хорошо, я поеду с вами и Дуняшей на бал, хоть и не представляю, — добавила с хитрым видом маленькая притворщица, — как я выйду из дома? Где я найду до завтра «домино»?

— Ничего нет легче этого, — ответил готовый ко всем возражениям Борис. — Вашей Дуняше, которая мне кажется проворной девушкой, нетрудно раздобыть ключ от задней двери. В полночь, когда весь дом спит, выходите со своей горничной. Наденьте темное, желательно черное платье, тихо спуститесь по задней лестнице и через двор проскользните на улицу. У следующего угла, в десяти шагах, я со своей коляской буду ждать вас. Как только сядете в коляску, можете ничего не бояться, вы надежно спрятаны. Я захвачу два «домино», которые вы с Дуняшей наденете в коляске. Через час или два тем же путем я доставлю вас назад. Мы замечательно повеселимся! Ну, что скажете о нашем плане, мой ангел?

Любочке очень хотелось поехать с Борисом на маскарадный бал, которого она никогда не видела и который обещал необыкновенное развлечение. Попытка — не пытка. Но сейчас, поставленная перед альтернативой сказать да или нет, она побоялась сделать что-то запретное, поступить против совести. И все лучшее в ней на этот раз одержало победу.

— Нет, Борис Иванович, — сказала она дрожащим голосом. — Я не должна и не могу ехать с вами на маскарадный бал, даже с Дуняшей. То, что вы мне предложили, — неправильно. Мария Дмитриевна никогда мне этого не простит!

В этот момент они услышали, как открылись ворота и коляска с глухим шумом проехала во двор. Это были дамы, возвращавшиеся из театра. Для свидания в гостиной осталось несколько минут. Внутри Бориса все закипело от ярости. Говорить больше не было времени. И тогда он предпринял отчаянную попытку вырвать у нее обещание поехать на маскарадный бал. Нужно было смело сделать все возможное, и Борис, отважный игрок, не был человеком, который пугается и отступает перед таким делом.

Когда коляска въехала во двор дома, Любочка и Борис поднялись, чтобы встретить приехавших. Не долго думая, Борис принял решение.

Он обнял Любочку и крепко к себе прижал. Она испуганно взглянула на него, но тотчас опустила глаза. Его пылающий взгляд проник ей в самое сердце. Его горячее дыхание обжигало ей лицо. Она чуть не потеряла сознание… Сейчас у нее не было ни сил, ни воли сопротивляться.

— Любочка, — шептал он ей на ухо, — я люблю тебя, как никто тебя не полюбит. Я не могу больше это скрывать и должен открыть тебе свое сердце. Ты должна знать правду. Даже если твоя любовь не так сильна, как моя, обещай мне поехать завтра на маскарадный бал.

Признание в любви сбило ее с толку, обольстило и ослепило ее. Могла ли она отказать ему в этот момент?

Только бы ее не узнали на маскараде! Она готова была обещать ему еще больше, все, что бы он ни попросил.

Тем не менее она медлила с ответом. Она страстно отдавалась восторгу этого объятия и боялась прервать это волшебство.

Дрожа от внутреннего возбуждения и с усилием сдерживая нетерпение, Борис требовал ответа.

Наконец, слегка раздвинув губы, она шепнула едва слышно:

— Я поеду!

— И этому можно верить?

— Порукой моя любовь!

Они замолкли, потому что услышали оживленные голоса, приближавшиеся к комнате. Несмотря на бурную сцену, Борис сохранил присутствие духа. Он быстро усадил Любочку на стул у клавира, спиной к входящим, и прошептал:

— Возьми себя в руки, Любочка, чтобы нас не застали врасплох. Играй любую вещь.

Насколько своевременен был этот совет, Любочка и сама понимала. Она собралась с силами, и ее пальцы заскользили по клавишам. Борис остался стоять рядом.

Дверь отворилась, и в гостиную вошла Мария Дмитриевна с обеими дочерями.

— Здесь tete-a-tete, мама. Мы мешаем, — сказала Вера. — Как жаль, что театр так быстро закончился.

Но самообладание вернулось к Любочке не раньше, чем был услышан ироничный голос Веры. Младшая дочь осуждающе взглянула на мать.

— Добро пожаловать, Борис Иванович, — обратилась к Борису госпожа Громова. — Я сожалею, что мы заставили вас ждать. Надеюсь, Любочка свой долг исполнила, и вы хорошо провели время.

— А где вы были вчера вечером? — спросила Ольга, не давая ему ответить. — Вас нам очень не хватало.

— К моему большому сожалению, вчера я не смог прийти, в последний момент отец дал мне поручение, которое я должен был тотчас исполнить. Чтобы извиниться, я пришел сегодня пораньше, но, к сожалению, не нашел вас, только Любовь Степановну, которая сыграла мне прелестные вещи.

Вскоре подали чай, и Любочка, наконец, оставила фортепьяно, у которого сидела как привязанная, и общество стало выглядеть как обычно.

Непринужденная веселость и любезность Беклешо-ва очень радовали госпожу Громову. Она боялась, что отказ, который она дала ему накануне, подействует на него так угнетающе, что он прервет общение с семьей. Общество засиделось за чаем допоздна.

Глава девятая

В полночь на следующий день закрытая коляска медленно проехала мимо дома Громовых и остановилась неподалеку, у следующего угла улицы. Никто из коляски не вышел и, казалось, ее не ждал.

Улица была пустынна и плохо освещена. В этот час на улице не было никого, кто мог бы увидеть эту одинокую коляску. И сам дежурный полицейский спал в своей теплой будке. Ночь была очень холодной, и сильная метель кружила в воздухе крупные хлопья снега. Кучер и лошади стояли, закутанные плотным снежным одеялом.

Когда пробило четверть первого, окно коляски приоткрылось и два черных колючих глаза вперились в темноту ночи. Через несколько секунд бесполезного ожидания окно снова закрылось, и досадное восклицание сидевшего внутри коляски засвидетельствовало его нетерпение. Наконец, после того как окно еще дважды открывалось, сидевший внутри неожиданно открыл дверь и спрыгнул на землю. Он заметил две темные фигуры, которые осторожно вышли из дома и, пугливо озираясь, оглядывали улицу.

— Сюда, Любочка… Это я, Борис! Уже поздно, я думал, ты уже не придешь, — тихо сказал хозяин коляски.

Два плотно закутанных существа молча вошли в коляску. Разбудили кучера, который из-за метели и холода уснул на козлах, и коляска покатилась.

— Слава Богу, мы в безопасности, — сказала, едва отдышавшись, Любочка, а это была она со своей Ду-няшей, пустившаяся в рискованное предприятие. — Я смертельно боялась и думала, что ни за что не выберусь из дома.

Она дрожала как осиновый лист, пока Борис помог ей и горничной надеть домино и маски.

Дуняшу эта ночная поездка ни в малейшей степени не смутила. Ей было не впервые участвовать в рискованных приключениях. Она спокойно сказала своей госпоже:

— Вам нечего бояться, барышня. В доме все спят. Тихо, как на кладбище. Никто не видел и не слышал, как мы сели в коляску.

Приключение казалось ей делом обычным и совершенно естественным. А Любочка освоилась не так быстро. Ей потребовалось присутствие Бориса и его живое общение, чтобы заглушить угрызения совести.

Петербургские балы в Опере подражали парижским. Северная столица полагала, что во многом она должна следовать примеру города на Сене. Если в Париже внешний глянец и помпезность обеспечивались мощью денег, то императорский театр не испытывал никаких трудностей в этом отношении и даже превосходил тогдашнюю парижскую Оперу по богатству декораций и оформления. Нельзя не заметить, однако, французский esprit,[3] живость парижан, падких до развлечений, которые умели предать какую-то особенную пышность этим ночным праздникам. В нем принимали участие с одинаковым удовольствием и настоящим галльским весельем все слои населения, от самых высоких до самых низких. Праздник уравнивал всех. Это была республика свободного духа, в которой царили только юмор и смех.