Джин Реник - Верь мне!

Наконец он снова вернулся к судьбе ребенка.

— С мальчиком ничего не случится, если он останется у нас в деревне, но он увидит здесь смерть лесов и животных, которые будут долго погибать на его глазах, — в голосе старца слышались скорбь и печаль.

Луизита вздрогнула, услышав это пророчество, но ничего не сказала. Взглянув на женщину, старейшина понял, что ее мысли далеко.

— Будь осторожна с тем, что увидишь во сне, — сказал он ей со вздохом.

Луизита медленно возвращалась к хижине, у нее было тяжело на сердце.

Погруженная в свои мысли, она сидела за накрытым столом, не чувствуя вкуса пищи. Нак и Бол ели молча, тактично не задавая вопросов о результатах ее беседы со старейшиной. После ужина Бол пошел навестить своего брата, а Луизита, помогая Нак, замочила красное зерно и поставила его на теплый очаг набухать к утру. Малыш Сары тихо спал в колыбели рядом с ребенком Нак, седьмым внуком Жорже.

— Где моя сестра зарыла доказательство его рождения? — спросила Луизита.

— Под деревом, вон там, — Нак указала на маленькое деревце, крепкое и зеленое, в нескольких футах от входа в хижину.

Луизита одобрительно кивнула.

— Твой отец не дал мне определенного совета. Он сказал, я сама должна решать, — наконец, призналась она.

Нак кивнула. Она не удивилась этому обстоятельству.

— Мой отец сильно сдал с тех пор, как правительство разрешило рубку красного дерева, — Нак говорила об этом, как о всем известном факте, — уже вырубили почти все священные сейбы… Хечекум разгневался на это. Мой отец говорит, что скоро наступит Ксу-тан. Он считает, что это хорошо. Боги смогут тогда приняться за сотворение нового мира.

Луизита не возразила ей. Ее не удивили такие мысли мудрого старика. Когда она много лет тому назад просила совета у своего старейшины, собираясь уехать в США, он говорил ей подобные же вещи.

— Этот мир слишком стар, — сказал он тогда. — Слишком стар годами.

Их старейшина перестал соблюдать обряд обновления алтаря. Каждый индеец знает, что глиняные чаши для возжигания фимиама в домашних алтарях, посвященных богам, должны обновляться каждые 7–8 лет, через 5 циклов Венеры по календарю майя. Если этого не сделать вовремя, боги разгневаются, что будет иметь самые жестокие последствия для мира и каждого живущего в нем. Когда жители деревни спросили старейшину, почему тот прекратил обновлять курильницы на своем алтаре, тот ответил:

— Это не спасет нас, а лишь чуть замедлит время наступления Ксу-тана.

Через несколько минут Луизита покинула хижину и направилась к могиле Сары. Она поставила в изножие могилы маленькую глиняную курильницу, зажгла священные пахучие травы и вознесла свой голос к Балуму.

— Это для тебя, Балум, чтобы умилостивить тебя. Сохрани в этом мире ребенка Сары целым и невредимым. Это для тебя, Балум, чтобы ты ниспослал хлеб насущный этой деревне. Это для тебя, Балум, чтобы ты наставил меня, объявил мне свою волю, подал знак, как мне жить дальше.

Фимиам горел ровным зеленовато-голубым пламенем, и ароматный дымок медленно подымался прямо вверх, достигая ее плеча, и затем, извиваясь, легкой дымкой растворялся в ночном воздухе. Через некоторое время она вернулась по тропе на грязную деревенскую улицу, уверенная, что теперь сможет принять правильное решение.

Позади себя на дороге она услышала громкие, чужеродные в этой первобытной тишине, звуки мотора. Она оглянулась. Это был джип, он медленно приближался с потушенными фарами. Сердце Луизиты дрогнуло. Может быть, это и есть знак. Она уже хотела проголосовать, но что-то помешало ей поднять руку. Американцев, с которыми она приехала сюда в этом джипе, сейчас не было в машине. Она быстро спрятала лицо. Когда машина проехала мимо, Луизита заметила человека с крысиным выражением лица, сидевшего за рулем, и другого, лица которого она не разглядела. Луизита забеспокоилась. Что же случилось с американцами?

Она поспешила в хижину Бола. Малыш проснулся и заплакал, голодный. Луизита открыла банку с детским питанием и приготовила бутылочку для кормления. Она устроилась в гамаке и начала кормить ребенка, слегка покачиваясь.

— Адам, — решила она. — Твое имя будет Адам.

Его глазки окинули ее лицо туманным взором и уставились в одну точку, не мигая. Он с аппетитом ел, припав к соске бутылочки. Через двадцать минут, когда половина бутылочки опустела, она пожелала Нак и Болу спокойной ночи и свернулась калачиком в гамаке, прижав к себе тельце спящего ребенка. Она еще раз помолилась Балуму, прося сохранить жизни американцев, и постаралась уснуть.

Под блистающим всеми цветами радуги закатным небом, позолотившим верхушки деревьев, Элисон с восхищением рассматривала огромную черную кошку. На ее шкуре, освещенной отблесками закатного солнца, были хорошо различимы темные, почти черные пятна на иссиня-черном угольном фоне. Черное на черном — редчайший, изысканнейший окрас! Здесь этих кошек звали пантерами, опаснейшими хищниками. Из разговоров с Эмилио и Озари Элисон знала, что увидеть пантеру — не так просто, это дело большого везения.

Но такое «везение» не спасало ее от испуга перед этой первобытной жестокой силой, выслеживающей ее с того берега.

— Ты похож на ночной кошмар, — сказала Элисон ягуару.

Он замер при звуке ее голоса.

— Оставайся, пожалуйста, на своем берегу, а я останусь на своем.

Элисон не испытала ужаса при появлении гигантской кошки, но ей было неуютно от сознания, что она с ней сейчас один на один. И совершенно беззащитна. Она также сознавала, что никто никогда не увидит эту живописную сцену, которая навечно останется только в ее памяти. Элисон старалась продлить минуты любования этой картиной, чтобы получше запечатлеть ее в своей душе. Ягуар еще некоторое время позволял ей наслаждаться своим грациозным видом, затем мягко спрыгнул с толстой ветки на землю, поблескивая шерстью в лучах угасающего солнца, и, упруго ступая, исчез в тенистых зарослях, мелькнув пару раз на прощание. Будто его никогда и не было.

Блистающий закат сразу же начал гаснуть, на землю спускались ранние сумерки. Элисон, сомневаясь в том, было ли все это на самом деле, и в то же время все еще видя перед собой образ грациозной кошки, поспешила вверх по уступам скалы к пещере.

Она чувствовала себя чистой и освеженной, вода капала с ее влажной одежды. В памяти светилась яркой точкой картина, виденная на берегу, и Элисон совсем не заметила скорпиона, а только почувствовала нарастающую боль от вонзившегося в ее ногу жала — на внешней стороне стопы чуть пониже лодыжки. В ужасе, схватив ботинок, она сбросила каблуком грязно-серую тварь на песчаный пол пещеры. Извивающийся скорпион тщетно пытался впиться в кожу придавившего его тяжелого ботинка. Боль в ноге быстро усиливалась, так что у Элисон не оставалось сил ее терпеть. Надо было что-то делать. Срочно.

Сильно припадая на раненую ногу, ошеломленная самим фактом, что это с ней случилось, Элисон первым делом схватилась за рюкзак. Ее руки дрожали. Стараясь не кричать от нестерпимой боли, она разыскала бинт, армейский складной нож и бутылочку со спиртом. Глаза ее заволокли слезы, но она все-таки сумела извлечь лезвие ножа.

Кожа вокруг укуса затвердела и приобрела синюшный оттенок. Новый приступ боли заставил Элисон задохнуться и чуть не потерять сознание, но она, собравшись с силами, вонзила нож в тонкий чувствительный эпителий и, сделав разрез, припала ртом в ранке, пытаясь в этой неудобной позе высосать яд. Она выплюнула кровь на песок, потом залила рану спиртом и тут же скорчилась в три погибели от нового приступа острой боли. Наконец, ей удалось перебинтовать ногу дрожащими пальцами.

В нескольких футах от нее скорпион упорно продолжал свои усилия, стремясь выбраться из-под тяжелого ботинка. Придя в бешенство, Элисон подошла к нему, хромая. Он больше никуда не убежит и больше никого не укусит! Она взяла пластмассовую мыльницу, чтобы поймать эту тварь. Но мыло прилипло к стенкам. Тогда Элисон вдавила скорпиона в мягкий влажный кусочек размокшего мыла и плотно прикрыла мыльницу пластмассовой крышкой, перевязав сверху резинкой для верности.

Сделав все это, она задумалась — что же дальше? И вдруг до нее дошла вся дикость и нелепость предыдущего поступка. Элисон в ярости отшвырнула мыльницу в сторону и упала на пол пещеры, зарывшись лицом в куртку Джейка, чтобы заглушить свои безудержные рыдания.

После этой эмоциональной разрядки ей полегчало, и, тяжело дыша, но уже успокаиваясь, она решила взять себя в руки. Плачем делу не поможешь. Это она поняла еще три года назад.

— Это ничего не изменит! — сказала она себе вслух. — У тебя были обстоятельства и похуже, вспомни!

По крайней мере, эта проклятая тварь ужалила ее всего один раз. Приступ глухого безудержного смеха, граничившего с истерикой, вырвался из ее груди.

Озябнув в мокрой одежде, она надела носок и ботинок на левую ногу и захромала к рюкзаку. Элисон достала оттуда свой дневник и шариковую ручку.

— Соберись… Ты должна быть спокойной и… разумной… Если хочешь выбраться живой…

Она уселась на большой камень, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь усыпить свою боль.

— Спокойной и разумной, — повторяла она, — спокойной и разумной. Пока он не вернется. Спокойной и разумной…

Она начала свой отчет о происшедшем с ней несчастье:

Она опять поскакала на одной ноге к рюкзаку, держа на весу поврежденную ногу. В аптечке она не нашла ничего обезболивающего. Аспирин был в этом случае бесполезен. Ее сердце гулко билось, стараясь справиться с парализующей весь организм болью. Она приложилась к фляжке Зекери, но вспомнила, что алкоголь повлияет на работу сердца, усилит кровообращение, и яд начнет быстрее распространяться по всему телу. Поэтому Элисон снова спрятала фляжку в его рюкзак и прибегла к испытанному средству — элениуму. Расслабляющему и успокаивающему. Он не поможет от боли, но придаст ей спокойствия пережить ее. Запив таблетки водой, она поскакала назад к камню и записала: