— Ах, дорогой Меррест! Ну что? Как там ваша Элен? Она согласна присоединиться к нашему маленькому празднику?

Четтэуэй говорил слишком оживленно, — должно быть, пропустил еще не одну рюмку.

— Элен нет дома, и я не знаю, где ее найти. Поверьте, очень сожалею.

— Я тоже сожалею. Очень.

— Итак, приятного вам вечера!

— Подождите, Меррест! Послушайте! Почему бы не…

Но Андре уже вышел из кабины.

7

Днем к Адальджизе зашла Марта, ей хотелось повидаться с Элен. Если тетя волновалась, ей не хватало воздуха, и она слегка хрипела: Марта специально явилась сообщить, что около полудня из Милана звонил Ласснер. Он сказал, что приедет поздно вечером, потому что у него еще много дел.

— Ну, конечно, он там всего на несколько часов после такого долгого отсутствия! Вполне понятно! — объяснила Марта.

Начав говорить, тетя уже не могла остановиться. Она сидела в старом кресле-качалке, на фоне простыней, развешенных в комнате по диагонали. На голове у нее была забавная шапочка от дождя, совсем круглая, с застежкой внизу, в ней Марта походила на старого карлика. Элен больше ее не слушала или слушала невнимательно. Ей хотелось, чтобы никто не нарушал ее блаженного спокойствия.

Позже, после урока с Марио, Элен гладила белье, чтобы помочь Адальджизе, а заодно занять себя, иначе время тянулось слишком долго. И когда вернулся Леарко — он совсем не боялся холода, на нем был только клеенчатый плащ, надетый поверх синей спецовки, — все они сели за стол.

Перед уходом Элен наблюдала смешную сцену — Леарко с сыном поспорили из-за Кассиуса. Котенок, играя, долго возил по полу фуражку Леарко и в конце концов напрудил в нее. Не говоря о том, что такое обращение с головным убором Леарко уже само по себе было святотатством, фуражка теперь издавала особый запах, потому что, дабы скрыть преступление своего любимца, Марио облил ее духами, которые нашел у матери. Смесь обильной кошачьей мочи и дешевых духов создавала, по словам Леарко, такую вонь, что от нее мог задохнуться и рабочий химического завода. Даже в противогазе! Марио, конечно, не смел утверждать, что продукт невоздержанности Кассиуса пахнет розой, но заявил, что отец все преувеличивает, потому что не любит котенка.


Около девяти часов Элен решила пойти к себе. На прощание Адальджиза сказала:

— Не беспокойся. Он, наверное, выехал очень поздно.

— Да и на дорогах сплошные пробки, — добавил Леарко. — Поверь мне, раньше полуночи ему не доехать.

В своей комнате Элен почувствовала вдруг необъяснимую тревогу. Она легла на постель не раздеваясь и попыталась читать. Время от времени Элен с волнением прислушивалась к чьим-то приближавшимся шагам на улице, и когда они удалялись в том же равнодушном ритме, у нее словно отливала от сердца кровь и она вся холодела.

Элен вспомнила, как ответила на желание Ласснера и как с первого же дня его желание так чудесно возбудило ее собственное. Ласснер сделал ее женщиной, открыл ее настоящее предназначение — любить и быть счастливой в любви, Это он пробудил жажду жизни, до тех пор дремавшую в Элен. Она думала о Ласснере, смутно надеясь, что тем самым поможет ему быстрее преодолеть опасности ночной дороги.

В двенадцатом часу ночи гудок какого-то грузового теплохода резко и протяжно разорвал тишину. Ему вторили четыре-пять коротких гудков, ударами отозвавшихся в сердце Элен. Вся дрожа, она поднялась, прошла в другую комнату и подошла к окну. Протерла запотевшее стекло и стала смотреть на улицу, по которой должен был проехать Ласснер. Фасады домов с зашторенными окнами образовывали коридор, слабый свет фонаря оставлял в темноте ниши, стирал углы и создавал какие-то словно потусторонние декорации, не имеющие ничего общего с миром живых.


Около часа ночи, докуривая последние сигареты, Элен все ходила и ходила из угла в угол среди фотографий, открывающих ее взору ошеломляющую вереницу образов. Все взгляды, казалось, были устремлены к ней, ни на минуту не отпускали ее, особенно этот потрясающий взгляд человека перед расстрелом. В какую-то минуту этот взгляд смутил ее, словно чье-то незримое присутствие. Внезапно она почувствовала, что не может больше выносить его, и решила вернуться в спальню. Измученная, она упала в кресло, не в силах обуздать свои мысли, превозмочь смертельную тревогу.


К десяти часам Ласснер только еще проехал Верону. Он опаздывал, потому что днем задержался у Норо, затем ему пришлось заглянуть в агентство, чтобы кое-что утрясти и прежде всего опять разобраться в запутанном деле с фотоматериалами, которое нужно было уладить до отъезда. Выехав из Милана, он попал в обычную в конце дня пробку. Позднее в окрестностях Брешии из-за сильнейшего ливня ему пришлось сбавить скорость. Он даже не пообедал как следует, лишь съел бутерброд и выпил стакан пива в деревенском кафе, а на небе уже началось неистовство молний, сверкавших на фоне туч у самых холмов и возвещавших близкий потоп.

Как всегда в сырую погоду, его обгоревшую руку, сжимавшую руль, словно пронизывали булавочные уколы. Воздух был так пропитан влагой, что огни машин, которые обгонял Ласснер, расплывались в тумане. А что, если Норо говорил правду? Ведь он как будто получает надежную информацию! А может, узнав о его отъезде вечером, тот же Норо мог подумать — да еще с иронической улыбочкой! — что напугал Ласснера. Что по его совету он, Ласснер, дрожа от страха, удрал в Венецию. А ведь на самом деле он мчался на свидание! Конечно, были у него разные женщины, но он еще не встречал такой, которая бы, как Элен, придала его жизни новый смысл.


Когда Ласснер проехал Виченцу, уже погрузившуюся в сон, молния снова выхватила из темноты группу растрепанных деревьев. Мысли Ласснера метались между Элен и Норо. Среди журналистов, ставших жертвами покушений, был его приятель Казаленьо из газеты «Стампа». В последний раз он видел его в Турине, в октябре семьдесят седьмого года, и через месяц Казаленьо уже убили. Неужели и ему, как Норо, как многим другим, придется каждую ночь менять ночлег? Превратиться в индейца, за которым охотятся и который в смертельном страхе мечется от одного убежища к другому, словно затравленный зверь? Ласснера обогнал огромный грузовик с югославским номером. Из-под колес его фонтанами вырывалась вода, фары буравили темноту. Но ведь есть Элен, и если ему действительно что-то угрожало (хотя Норо, пожалуй, все слишком драматизировал), он должен уберечь ее даже от малейшего риска, вызванного общением с ним. Тревога за Элен подтверждала, что он любит ее, ведь только о ней были все его помыслы. Километр за километром, миновав ночью Падую, он приближался к возлюбленной, представлял себе ее в теплом свете ламп, полную нежности, умиротворяющую его в нелегкой этой жизни.


Местре возвестил о себе размытым светом, между туч проглядывали звезды. Ласснер любил, когда Элен рассказывала о своем детстве, о доме с красными плиточными полами, о саде, о своей комнате под крышей… Она, должно быть, от чего-то страдала, что-то все еще терзало ее, и, как большинству тех, кого не раз обижала судьба, ей не хватало веры в себя. Так, думая об Элен, он проехал через безмолвный, уснувшей в рассеянном свете фонарей Местре, мимо немногих еще открытых в центре кафе.

Ему попалось несколько встречных машин на проспекте, ведущем к мосту Свободы, соединявшему Венецию с материком. Слева и справа мерцали огни, затерянные в глубоком мраке лагуны. Какие-то машины обгоняли его и исчезали в темноте. Вдруг Ласснер услышал сзади оглушительный шум мотора. Он посмотрел в зеркало дальнего обзора, решив, что кто-то хочет его обогнать. На светящемся фоне Местре выделялся силуэт мощного мотоцикла. Ласснера удивило странное поведение его водителя, тот явно старался удержать расстояние между мотоциклом и машиной. Ласснер видел, что на заднем сиденье мотоцикла был человек, тоже в шлеме из плексигласа с козырьком. Казалось, эти двое составляют с мотоциклом единое целое, от них исходило ощущение уверенности и виртуозного владения машиной.

Ласснер притормозил. Что-то здесь не так, надо разобраться. Но в чем? Мотоциклист тоже сбавил газ. Странно! Неужели Норо был прав? Невероятно! «Может, они просто развлекаются?» Ласснер еще не был обеспокоен всерьез, но все же стал внимательнее следить за водителем — он был в шлеме и плотно застегнутой спортивной куртке. Второй парень, тоже в шлеме, наклонил голову вправо, словно наблюдая за Ласснером. Навстречу на полном ходу пронеслась машина из Венеции, потом шоссе опустело. И тут же мотоцикл прибавил скорость, второй парень опустил руку… А в руке у него… Черт побери! Как же он сразу не понял! Ласснер бросил машину влево, чтобы помешать мотоциклу обогнать его, тот дернулся в сторону, выровнял ход, обметая пространство пучком света от фары, потом рванулся вправо. Ласснер повторил маневр. Навстречу им мчался грузовик с габаритными лампами над кабиной. Ласснер бросил машину вправо, а мотоциклист, чтобы не попасть между грузовиком и автомобилем Ласснера, притормозил, позволил обогнать себя и — ну и хитер! — бросился влево. Ласснер тоже подался влево, увидел прямо над собой обезумевшее лицо водителя огромной машины, проскочил, задев грузовик, но удержавшись посреди дороги. Неужто так будет до Пьяццале Рома! Ведь там тупик, хотя и довольно просторный — с островком автобусной станции посередине, — вот где удобно маневрировать, легко опрокинуть преследователя. Словно угадав его мысли, водитель мотоцикла с оглушительным грохотом бросил свою машину на свободное место справа. Не теряя самообладания, Ласснер резко дал газ, чтобы оторваться от погони, и тут впереди увидел шедший навстречу автобус из Венеции. Ласснер мгновенно прикинул его скорость и размеры. Он был уверен, что на этот раз мотоциклу придется свернуть к железнодорожной насыпи, чтобы не оказаться зажатым между автобусом и его машиной. Но не тут-то было! Парень за рулем мотоцикла разгадал его маневр, с поразительной ловкостью затормозил, свернул и исчез где-то сзади, затем мотоцикл вынырнул слева, одним махом догнал машину Ласснера и, все так же гремя мотором, оказался уже рядом с дверцей. Ласснер отчетливо увидел головы двух убийц в шлемах — они были похожи на инопланетян. Сидевший сзади держал в руке пистолет, спрятав его за спиной водителя. Ласснер резко затормозил, шины душераздирающе завизжали, машину занесло, он попытался выровнять ее. «Сейчас решится, жить мне или погибнуть», — мелькнуло в голове, и он почувствовал, как усилие мотора отдается во всем теле. Непокорная, словно обезумевший робот, машина не слушалась. Исполосованное железнодорожными проводами небо куда-то накренилось. В эту минуту рядом на полной скорости промчался поезд в Местре, светя окнами. А в десяти метрах перед его машиной был уже большой туристский автобус — он ехал прямо на Ласснера, слепя его фарами. Мотоцикл же исчез! Ласснер изо всех сил навалился на руль. Состав на насыпи с его бесконечной вереницей вагонов подпрыгнул, как кинопленка, выскочившая из рамки проектора. Над Ласснером, словно небоскреб, навис автобус! Дорога куда-то провалилась; инстинктивно откинувшись назад, Ласснер поднял сжатые кулаки… и тут голова его словно раскололась.