Елена стала заметно поправляться с тех пор, как Элизабетта стала гостить в замке. Вид озорного детского личика в двери, перед тем как она сама входила, шутки между ними, совместное чтение наполняли дни Елены счастьем. Между посещениями Елена отдыхала или спала, в то время как девочка гуляла с няней или играла с игрушками в библиотеке, где сестра Джаккомина по просьбе Пьетро возобновила работу с книгами.

Мария Фонди, восстановленная в должности личной служанки леди, была надежной сиделкой теперь, когда постоянный присмотр сменился ежедневным уходом, что давало Мариетте возможность находиться некоторое время в магазине, заниматься с Мелиной и давать уроки Лукреции. Мариетта и монахиня сменяли друг друга, ночуя на раскладной кровати в комнате Елены, чтобы успокаивать ее, когда ей снятся кошмары.

— Мама сказала, что ты и она — обе мои мамы, — сказала Элизабетта однажды утром. — Так же, как вы обе крестные Бьянки. Поэтому я тоже буду называть тебя мамой, Елена.

Елена, тронутая до глубины души, обхватила ее маленькое личико руками и поцеловала.

Наконец пришло время, когда Мариетта смогла переехать домой. Элизабетта осталась в замке еще на некоторое время. Девочке нравилось, что все внимание уделяют ей одной, ведь дома ей приходилось делить его с Мелиной, а в доме Савони с детьми Адрианны. Магазин масок по-прежнему приносил неплохой доход, и Мариетта была довольна новым музыкальным отделением. А недавно сбылись надежды Леонардо, когда соседний к нему магазин стал свободен и он вскоре начал продавать там музыкальные инструменты.

Сестра Джаккомина была вполне согласна совмещать уход за Еленой и работу в библиотеке, в то время как Бьянка должна была вернуться в Пиету. Пьетро принял решение.

— Бьянка должна вернуться к своим занятиям, — сказала он Мариетте, и та согласилась.

Бьянку снова охватили противоречивые чувства. Она не хотела оставаться в замке, и в то же время не проявляла больше интереса к игре на флейте. Ее жизнь была выбита из колеи, изменена так сильно, что, казалось, она нигде не могла найти себе места, и, возможно, этим местом меньше всего была Пиета.

Пьетро говорил с Бьянкой лично незадолго до ее отъезда.

— Мне не раз представлялся случай понять, что замок совсем не для тебя. Могу только догадываться, с какой неприязнью у тебя ассоциируется это место, с тем, что, как мне известно, никогда не должно было произойти. Мне ничуть не легче находиться здесь. — Он в порыве эмоций взмахнул руками. — Я не хочу вести здесь праздную жизнь, полную утех, и посещая зал Большого Совета время от времени. Я не политик и не достигну высоких званий. Мое призвание в другом. Мое дело — медицина, и, как только палаццо Селано можно будет закрыть, я вернусь домой в Падую.

— Почему вы мне все это говорите? — спросила она, хотя догадывалась об ответе.

— Я хочу, чтобы ты посмотрела на факты и поняла, почему я желаю твоего возвращения в Пиету.

Сестра Сильвия приехала забирать Бьянку. Как только Пиета появилась в поле зрения, Бьянка увидела ее в новом свете: она стала желанным местом.


Бьянка жила в Пиете уже месяц, когда одним апрельским днем французский корабль зашел в воды Венеции, чтобы переждать шторм. Из-за нарастающего страха за намерения французов командир венецианского форта приказал дать предупредительные выстрелы для непрошеных гостей. В результате соседний венецианский корабль сгорел. Были убиты несколько французов, судно взято под арест, а выжившие пленены.

Инцидент стал маленькой искоркой, из которой разгорелся большой пожар. Наполеон Бонапарт едва с ума не сошел от ярости. Венецианские представители, прибыв в его лагерь для обсуждения положения дел, вели беседу в очень оскорбительном и непозволительном тоне. Он пригрозил им, помахав кулаком перед их лицами.

— Я разберусь с Венецианской республикой! — ревел он.

Послы вернулись с такими запросами, от которых дожа бросило в дрожь, он совершенно растерялся от такой кровожадности. Его смятение и незнание заставили сенат тоже впасть в панику. Пьетро, посещавший собрания Большого Совета, был глубоко поражен полнейшей безынициативностью. Он пытался подать голос, но мало кто его слушал, и не было никого, кто принял бы его советы во внимание. Сошлись на том, что французские войска приближаются к Венеции.

Рано утром в первый день мая Пьетро пошел в зал Большого Совета, чтобы услышать окончательный приговор, который французы сообщили дожу накануне. Его сильно обеспокоило то, что собрались далеко не все члены совета, многие бежали этой ночью, поняв перспективу будущего. Когда дож вошел в зал в своем одеянии, по его щекам текли слезы. Не веря своим ушам, Пьетро внимал его словам о том, что французы разместили пушки на Большой земле, чтобы обстрелять Венецию, а к лагуне уже подступило множество их отрядов. Французский министр в Венеции требовал, чтобы венецианские корабли под командованием французов перевезли эти отряды в Венецию. Это непоколебимое требование означало полное поражение.

Даже когда дож созвал их всех для принятия всех этих положений, снаружи слышались выстрелы. И тут все поторопились отдать свой голос и скрыться как можно дальше. Только несколько советников остались, Пьетро и Себастьяно были среди них.

Удрученный дож сказал свои последние слова:

— Венеция больше не Самая Спокойная Республика!

Пьетро прощался с остальными, пока дож медленно удалялся в свои покои, глядя в никуда. Когда он вошел в свою комнату, то снял официальные одежды и передал их слуге.

— Они больше не понадобятся.

Пьетро вышел из замка и остановился на самом верху высоких ступеней, залитых солнечным светом, по которым он, возможно, больше никогда не поднимется. За триста лет, с тех самых пор как Венеция была основана, город никогда не знал завоеваний. Будучи морской державой, богатству и торговле которой завидовал весь мир, Венеция разрушила себя изнутри праздной жизнью и излишним достатком, став пошлой олигархией, которая скоро пала, словно переспевшая слива. Французы налетели на нее, как стая ос. Лучезарная и неповторимая эра пришла к концу.


Французы довольно быстро перебрались в город. Барнаботти, которые долгое время таили злобу и зависть по отношению к тем властным людям, за счет которых они жили, приветствовали захватчиков, как своих братьев. Большинство же венецианцев испытывали лишь нарастающее чувство стыда за то, что Ла-Серениссима сдалась в руки французов без боя. Многие хотели восстать, объединяясь в группы с рабочими из оружейных лавок, но все оказалось напрасно, потому что уже было слишком поздно.

К Мариетте в магазин стали наведываться покупатели совершенно иного вида. Французские офицеры пытались флиртовать с ней, приглашая ее поужинать, сходить в театр и потешить себя другими развлечениями, которые еще были доступны в городе. Она отказывала им. Они покупали маски и упаковывали их в подарок для своих жен и девушек, ждавших их дома. Она с отвращением обслуживала их, видя, как каждый из них уничтожает настоящую Венецию. Они привязывали своих лошадей к колоннам Дворца дожа. На площади Святого Марка Дерево Свободы готовили к празднику Святого Воскресения. Алое знамя французов, символ Великой французской революции и нового режима, венчало верхушку. Золотая книга с именами самых благородных семей Венеции уже была уничтожена, ведь представитель Бонапарта в командовании города выполнял все приказы незамедлительно. Некоторые величайшие творения венецианских художников, так же как и церковная утварь, и скульптуры, и манускрипты, и многие другие бесценные сокровища, были официально конфискованы с целью переправить их во Францию.

Единственная добрая новость пришла к Мариетте от Лукреции, которая примчалась к ней в магазин после работы.

— Синьора Торриси! Я только что слышала, что всех политических заключенных отпускают по приказу французского командира!

Мариетта в это время обслуживала покупателя. Не говоря ни слова, она сунула ему пригоршню монет из кассы и выбежала из магазина в чем была, без головного убора и с маской в руках. Она попыталась нанять гондолу, но французские отряды, казалось, заняли их все.

Она побежала через мост Риалто, выкинув по пути маску. Люди оборачивались, когда она пробегала с растрепанными густыми рыжими волосами. Когда ей не удалось взять транспорт и на Рива-делла-Карбон, она пошла пешком. То и дело она останавливалась, чтобы перевести дух и облокотиться на стену. Наконец она дошла до площади Святого Марка, подошла к Пиатсетте и проследовала к главному входу во Дворец дожа, где находился вход к камерам. Толпа уже собиралась, и она пробралась через нее, видя, как выходят и радостно машут руками несколько человек.

Она решила, что это французы, арестованные после первых угроз. Вскоре толпа начала расходиться.

Вдруг она поняла, что Доменико мог выйти среди первых освобожденных и она пропустила его. Увидев капитана Тсено, собирающегося уходить, она позвала его.

— Капитан Тсено! Пожалуйста, подождите!

Он обернулся и спустился на несколько ступеней, качая головой.

— Вы не должны здесь находиться, синьора.

— Куда направился Доменико? Он сел в гондолу?

— Мне очень жаль, но французские офицеры городской управы не позволили освободить его.

— Почему? — выкрикнула она, не веря своим ушам.

— Он ненавидит изменников. А раз ваш муж не может служить Франции из-за его действий против власти Венецианской республики, он должен оставаться под стражей.

Мариетта упала в обморок, и он подхватил ее.


Организованное французами празднество прошло в Святое Воскресенье с полным размахом и большими толпами, собравшимися посмотреть процессию, возглавляемую французским отрядом, венецианскими детьми с цветами и людьми, поющими и танцующими, людьми, несущими трехцветный флаг. Вокруг Дерева Свободы состоялись танцы с бывшим дожем, только одетым уже в гражданскую одежду. Многие венецианцы не могли поверить в то, что люди поддерживали творящееся в самые тяжелые дни в истории Ла-Серениссимы.