Особенно быстро Элена шла на поправку, когда во Дворце появлялась Елизавета. Вид радостной играющей девочки, невинные веселые шутки, которыми они обменивались, ее счастливая улыбка — все это давало Элене ощущение полного и безмятежного счастья. В промежутке между их встречами Элена отдыхала, спала, и девочка в сопровождении няни отправлялась куда-нибудь поиграть, например, в библиотеку, где сестра Джаккомина по-прежнему, теперь уже по указанию Пьетро, сидела за составлением каталога.

Мария Фонди была восстановлена в своей должности и вернулась во дворец в качестве камеристки Элены, как и раньше. Теперь, когда Элена не требовала столь интенсивного ухода, как прежде, Мариэтта могла какое-то время проводить в лавке и давать уроки Лукреции. По ночам Мариэтта или монахиня по очереди спали на раскладной кровати, установленной в спальне Элены, потому что та довольно часто просыпалась от кошмарных сновидений, сводившихся, в основном, к тому, что она вновь оказывалась в розовой гостиной под замком, и в отчаянии колотила в дверь, умоляя, чтобы ее выпустили. Просыпаясь после таких снов, она нуждалась в ком-то из близких, кто мог ее успокоить.

— Мама мне сказала, что и ты, и она — вы обе мои мамы, — однажды утром заявила Элене Елизавета. — Так же, как вы обе — крестные Бьянке. Поэтому я буду звать тебя мама Элена.

Элена, растроганная почти до слез, взяла лицо девочки в ладони и поцеловала.

Когда Мариэтта, наконец, смогла вернуться домой, она на некоторое время оставила Елизавету в палаццо Челано. И теперь девочку окружили таким вниманием, какого она не видела дома, где у Мариэтты была еще и Мелина, да и дети Адрианны. Лавка масок и мастерская по-прежнему процветали. Мариэтта была очень довольна тем, как шли дела в музыкальном отделе. Недавно осуществилась заветная мечта Леонардо — по соседству с магазином освободилось помещение, и теперь он мог разместить там магазин музыкальных инструментов.

В то время как сестра Джаккомина вполне могла совмещать работу в библиотеке и уход за Эленой, Бьянке было нужно возвращаться в Оспедале. Это решение принял Пьетро.

— Девушка должна возобновить свои занятия музыкой, — как-то сказал он Мариэтте, и та согласилась, Снова в голове у Бьянки все перемешалось. У нее больше не было охоты оставаться во дворце, но за последнее время она совершенно охладела к флейте. За очень короткий период в ее жизни произошли огромные изменения, потребовавшие от нее переосмысления своего места в этом мире. Вероятно, ей все же следовало отправиться назад в Оспедале.

Перед тем как Бьянке настала пора возвращаться, у них с Пьетро состоялся разговор с глазу на глаз.

— Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что дворец — далеко не лучшее место для вас. Могу лишь догадываться, насколько вам неприятны ассоциации, им вызываемые, но поверьте — здесь никогда не бывать подобного тому, что произошло. Мне нисколько не легче в этих стенах, чем вам. — Он сделал выразительный жест руками. — Не желаю вести эту пустую беспутную жизнь, в которой имеются лишь небольшие вкрапления серьезной деятельности, как заседания в Зале Большого Совета. Никакой я не государственный деятель, и не стремлюсь в верха. Мои таланты проявляются в другой области — я призван быть врачом, и медицина для меня — все! И посему палаццо Челано будет закрыт до тех пор, пока я буду находиться в Падуе, где у меня госпиталь.

— К чему вы все это мне говорите? — спросила она, хотя прекрасно понимала, к чему.

— Потому что я хочу, чтобы ты воспринимала все правильно, в особенности то, почему я отсылаю тебя назад в Оспедале. — Пьетро впервые обратился к ней на ты.

Во дворец прибыли сестра Сильвия, которая должна была препроводить Бьянку в Оспедале делла Пиета. Когда здание школы выступило перед ними в сиреневой дымке раннего утра и их гондола спустя пять минут причалила у знакомых ступеней, Бьянка воспринимала все совершенно по-иному. Теперь она чувствовала, что это место ждало ее все это время.

Миновал уже почти месяц с тех пор, как Бьянка вернулась в стены Оспедале, и в один из апрельских дней в территориальные воды Венецианской республики зашло французское патрульное судно, якобы для того, чтобы укрыться в бухте от шторма. Обстановка была в те времена весьма напряженная, под стать отношениям между Безмятежнейшей из Республик и Францией, тем более фатальным оказалось принятое командиром венецианского форта решение дать по кораблю несколько предупредительных выстрелов. Один из венецианских кораблей, находившийся поблизости, тоже решил не отстать и открыл огонь по французам, в результате несколько французских моряков были убиты, а корабль препровожден в порт под охраной. Тех же, кто сумел уцелеть, без долгих разговоров бросили за решетку.

Инцидент был подобен искре, попавшей в бочку с порохом. Наполеон Бонапарт пришел в ярость. Венецианские дипломаты, прибывшие для того, чтобы уладить последствия этого досадного происшествия, подверглись яростным его нападкам вплоть до оскорбительной нецензурной брани в адрес Венецианской республики и стоящих во главе ее. Наполеон размахивал кулаками перед их лицами.

— Я буду Атиллой, царем гуннов для Венеции! — грозил он.

Доставленные членами дипломатической делегации требования заставили дожа побледнеть и перетрусить. Полная его несостоятельность принимать адекватные ситуации решения, робость и нерешительность высшего лица в республике повергла в аналогичное состояние и членов Сената. Пьетро, побывавший на экстренном заседании Сената, был поражен совершеннейшим отсутствием всякой инициативы. Он попытался что-то говорить, но услышан не был. Поползли слухи. Уже стали говорить о том, что французские войска вот-вот вступят маршем в Венецию.

Ранним утром первого дня мая Пьетро вызвали в Зал Большого Совета, чтобы как сенатору ознакомиться с последним ультиматумом, предъявленным дожу французами за день до этого. Он был поражен большим количеством отсутствующих сенаторов — многие из них уже ночью успели покинуть Венецию, почуяв, что в воздухе запахло грозой. Когда дож в своем корно и традиционных роскошных одеяниях вошел в зал, на его лице были слезы. Едва веря собственным ушам, Пьетро услышал, как тот объявил о том, что французские пушки уже нацелены на город с материка, и необозримое число сухопутных войск сосредоточилось вблизи залива. Французы требовали, чтобы эти войска были доставлены на венецианских кораблях под командованием опять-таки французов в стратегически важные точки по всему городу. Иными словами, это был призыв сдаться.

Когда дож призывал всех отдать свои голоса за принятие этих требований, снаружи уже донеслись орудийные залпы. Сенаторы, тут же поспешно проголосовав, стали буквально разбегаться. Остались лишь немногие, включая Пьетро и Себастьяно.

Срывавшимся от волнения голосом дож Венеции произнес последние свои слова в истории Венецианской республики.

— Самая Безмятежнейшая из Республик Венеция прекращает свое существование в качестве политической единицы!

Пьетро и остальные сенаторы поклонились, когда дож проходил перед ними, смотря прямо перед собой, не поворачивая головы. Дойдя до своих личных апартаментов, он снял с головы позолоченный корно и подал его своему слуге.