Бьянка промолчала.

— А почему ты спросила меня про Элену?

— Ни Адрианна, ни я не видели ее вот уже недели три, наверное. Вероятно, все дело в том, что она очень занята.

— Занята? Она очень часто заходит в библиотеку посмотреть, как там у нас идут дела, иногда послушать мою игру, иногда и подскажет мне что-нибудь.

— Ты часто видишься с Филиппо? — напрямую спросила Мариэтта.

— Нет. Он однажды появился в библиотеке взглянуть, как мы устроились с сестрой-монахиней, и поинтересовался, не надо ли нам чего-нибудь. — Бьянка замотала головой. — Все, что об этом можно сказать, я тебе уже говорила. Между нами ничего нет и никогда не будет.

Мариэтта пыталась и себя убедить, что все было именно так.

Расставшись с Мариэттой, Бьянка поспешила на прослушивание. Постепенно все, что не связывалось с работой во дворце Челано, стало докучать ей. Ее страшно тянуло туда, потому что каждый раз, отправляясь вместе с сестрой Джаккоминой, она надеялась, что на этот раз синьор Челано обязательно зайдет в библиотеку поболтать с ними. Однажды во время такой краткой встречи он даже сказал ей, предварительно убедившись, что сестра-монахиня их не слышит, что ему всегда приятно, если он просто ее видит.

— В моей сумасшедшей и полной невзгод жизни вы, синьорина Бьянка, — луч света во тьме.

Вот и все, что он ей тогда сказал, но Бьянка постаралась запомнить эти слова и была невероятно польщена и даже счастлива услышать от него такой комплимент. Она уже успела разузнать у сестры Джаккомины, что именно у него появилась идея пригласить во дворец привести в порядок каталог крестницу своей жены.

— Я всего лишь как бы приемная крестница Элены, — попыталась Бьянка объяснить сестре Джаккомине свой статус.

Сестра Джаккомина, всплеснув руками, рассмеялась, весьма довольная перспективой вновь отдаться любимому делу.

— Девочка моя, да то, как она тебе помогала, как ухаживала за тобой, когда ты лежала больная, как школила тебя, чтобы ты хорошо играла на флейте — да разве все это не дает ей права считаться самой что ни на есть настоящей твоей крестной, пусть она даже и не давала клятвы, когда тебя крестили?

Прослушивание на этот раз тянулось мучительно долго, и Бьянка стала уже прикидывать, под каким предлогом ей в следующий раз избежать подобных мероприятий, но об этом и думать было нечего. К счастью, сократили хоть число даваемых ей уроков до одного часа в день. Впрочем, сестра Джаккомина без нее во дворец Челано не отправится, и сегодня днем они, как это стало уже традицией, снова должны быть там.

Когда они пришли во дворец, встретили Элену почти уже на пороге — та опять собиралась куда-то идти. Бьянка рассказала ей о разговоре с Мариэттой.

— Она очень беспокоилась, что ни Адрианна, ни она сама не видели тебя уже давно.

— А я как раз и собираюсь на Калле делла Мадонна, — ответила Элена.

После того как Бьянка и сестра Джаккомина просидели над составлением каталога уже часа два, лакей принес для них сладости и прохладительные напитки. После довольно длительного перерыва сестра Джаккомина отослала девушку позаниматься флейтой в смежный с библиотекой зал. Как обычно, Бьянка оставила дверь, соединявшую два помещения, приоткрытой. Расположив ноты на пюпитре, Бьянка стала играть и дошла почти до конца первого произведения, как вдруг почувствовала, что за спиной у нее открылась дверь, и тут же раздались аплодисменты, явно захватившие девушку врасплох. Бьянка стремительно обернулась. В дверях стоял Филиппо Челано.

— Это старинная народная песня о любви. Вы ведь знаете слова, Бьянка?

— Да, мне приходилось слышать их.

— Ну, так напомните мне их.

— Не могу, — она мгновенно покраснела до золей. Произнести такие слова! Страстные слова любви! Ему? Пусть даже декламировать их, нет, Бьянка этого не могла. — Там на нотном листе есть слова, вы можете их сами прочесть.

Она поспешно схватила листок, по неосторожности задела остальные, и те разлетелись по мраморному полу зала. Подошедший Филиппо нагнулся и стал помогать собирать их с пола. Когда ноты вновь возлежали на пюпитре, Бьянке вдруг стало совестно, что она в таком тоне разговаривала с ним. Она украдкой бросила взгляд на Филиппо. Какой же он сильный, высокий! Какое мужественное у него лицо! В жизни она не чувствовала себя такой незащищенной. Если бы она уже давно в своих мыслях не полюбила этого человека, она, наверное, представила бы себе, что его мощным рукам ничего не стоит ухватить ее за талию, как цветок.

— Прочесть это вслух? — осведомился он. — Мне ведь хочется доставить вам удовольствие.

— Нет! Не надо! Прочтите лучше про себя, — принялась настаивать она.

Он искоса взглянул на нее. Что же так могло разволновать эту девушку, почти ребенка, птичку, на которую им уже были расставлены силки!

— Вам нечего бояться, что я с вами флиртую. Большинство женщин только этого и ждут.

— Я ничего неискреннего не люблю, — твердо заявила Бьянка.

«Вот оно как», — чуть не присвистнул про себя Филиппо.

— Хорошо, я учту на будущее, — с готовностью пообещал он. — А сейчас вы не станете возражать, если я спою эту песню? Я знаю ее.

Как же отличались слова песен от этой нудной прозаической серости будней!

— Я тогда уж лучше подыграю вам на клавесине, ведь я владею и этим инструментом.

— Вы подыграете мне?

Он, легонько схватив ее за руку, потащил за собой по мраморному полу зала, словно это был покрытый льдом какой-нибудь из многочисленных каналов города, на другой конец зала, где стоял клавесин. Она невольно рассмеялась, и он тоже стал смеяться вместе с ней, и, если бы он не удержал ее, то Бьянка непременно бы растянулась на этом зеркально-гладком мраморе пола. Филиппа пристально рассматривал очертания ее рта, но Бьянка, — увернувшись, тут же уселась за клавесин. Филиппо услужливо поставил перед ней ноты, и она под собственный аккомпанемент запела, а он подтянул ей. Ей понравилось, как он поет. Пение этого дуэта привлекло сюда сестру Джаккомину, которая в явном недоумении прошествовала сюда из библиотеки — впрочем, именно этого и следовало ожидать. При виде этой картины, монахиня умильно улыбнулась и стала внимательно слушать.

— Вот уж не ожидала, что попаду на концерт в такое время дня, синьор Челано, — принялась она мягко журить Филиппо, когда песня закончилась. — Слов нет, поете вы прекрасно, но все же не следовало бы отвлекать Бьянку от ее занятий на флейте. Я ведь специально отослала ее сюда, чтобы она немного порепетировала.

Филиппо отвесил монахине церемонный поклон.

— Прошу прощения, сестра. Это было упущением с моей стороны. Но, надеюсь, что и вы, и синьора Бьянка простите меня.

Источавший мед голос Филиппо возымел действие. Монахиня приняла его извинения. Выходя из зала, он еще раз посмотрел Бьянке прямо в глаза. Ей показалось, что взгляд его сказал ей те же слова, которые только что прозвучали в песне, которую они вместе с ним пели, и оставшуюся часть дня она провела, словно в блаженном полусне. Конечно, Филиппо любил Элену, но и к ней питал самые нежные чувства. Она видела в Филиппо и в себе самой двух благоразумных, порядочных людей, сознательно стремившихся уйти от цепких лап искушения. Одновременно Бьянка ощутила, насколько же тяжелой может быть ноша самоотречения и самопожертвования.

Элена уже не испытывала былой непринужденности в отношениях с Мариэттой. Вторая беременность ее подруги усугубила и без того доставлявшее ей невыразимые муки чувство вины за то, что она не сумела предотвратить беды, постигшей Доменико, почти ничего не оставив от когда-то тесных уз дружбы, создававшихся годами. Косвенным образом это столь же негативно подействовало и на ее отношения с Адрианной, поскольку визиты в дом Савони обычно напрямую связывались со встречами с Мариэттой, проживавшей в стенах этого дома. Элену стала страшить их озабоченность по поводу ее столь длительного отсутствия, которое до этого ей удавалось благополучно прикрывать якобы большой занятостью в последнее время, и все приводимые ею доводы казались ей вполне убедительными. Однако держать эту глухую линию обороны становилось с каждым днем все труднее, поскольку размышления об их предполагаемой реакции на ее поведение зачастую отнимали у нее гораздо больше сил, чем то самое общение, которого она так старательно избегала. Но, в общем и целом, эти две женщины, питомцы Оспедале, как и она сама, по-прежнему были и оставались для Элены самыми близкими на свете людьми, и вопросы их бытия и благополучия и по сей день волновали ее, да и чувство Элены по отношению в ним не менялось ни на йоту. Но пока Доменико находится в тюрьме, они с Мариэттой не смогут общаться, как прежде, — так казалось Элене.