Час их прощания пробил в одном из тихих уединенных кабинетов дома свиданий, где они впервые познали друг друга, и прощание осталось в памяти обоих ощущением непередаваемого и неотвратимого несчастья. Элена была на грани психического срыва.

— Нет, нет, я не смогу этого вынести, — рыдала она.

— Моя несравненная, моя единственная любовь, ты должна быть мужественной. — Николо уже несколько раз откладывал свой отъезд, но более не мог тянуть с ним — семейные дела настоятельно требовали его появления в Флоренции. — Мы ведь снова увидимся, встретимся, я клянусь тебе! Это обязательно произойдет, поверь! И если когда-нибудь ты окажешься в опасности, то у тебя есть мой адрес, ты сможешь послать за мной, и я тут же примчусь! Ох, Элена, милая моя, не плачь ты так! Ты всегда была и останешься для меня всем на этом свете!

С самой первой встречи Элена настояла на том, чтобы он не провожал ее, всегда отправлялась домой одна. Так было и в этот раз. Стоя на Моло, они крепко поцеловались на прощание, после чего Элена, резко вырвавшись из его объятий, чуть ли не впрыгнула в гондолу. Николо остался стоять на набережной и смотрел ей вслед, пока гондола не скрылась из виду. Эта любовь будет сопровождать нас до конца жизни, сказал он себе тогда, Венеция всегда будет звать его, сколько бы лет ни прошло с этой встречи.

На протяжении следующей зимы вендетта продолжалась, проявляясь в мелких инцидентах — иногда в пустяковых стычках между теми и другими Барнаботти. Потом дело дошло до более серьезного столкновения между представителями молодежи обоих кланов. Так как им по молодости лет носить шпаги не дозволялось, то стычки превращались просто в мордобой, после чего все разбегались, оставляя на мостовых или на воде вырванные с корнем рукава или кружевные манжеты. Видимо, стычки, носившие, как правило, личный характер, служили своего рода прививкой против более жестоких проявлений вековой ненависти, кипевшей в Челано и Торризи и временами грозившей перерасти в настоящую войну с применением оружия и потоками крови с одной и другой стороны. Впрочем, дело дошло и до одного весьма серьезного происшествия, когда один из Торризи был найден полумертвым от ножевых ран прямо на мосту Риальто. Позже он умер, но никто так и не смог обнаружить убийцу, хотя все были уверены, что это было делом рук Челано.

Доменико собрал на совет своих братьев и остальную мужскую часть фамилии. Никто из них не имел ни малейших сомнений в том, что у истоков этого коварного замысла стоит сам Филиппо и никто другой.

— Я никогда не думал, что когда-нибудь вспомню об отъезде из Венеции Алессандро Челано, — сухо заметил Доменико, — но когда он был здесь пастором в церкви Сан-Захария, он мог еще удержать в узде самых отпетых из этого рода. Что же касается нас самих, то мы не станем отвечать на эту поножовщину тем же. — Послышались возгласы недовольства, но он, грохнув кулаком по столу, призвал к спокойствию. — Поймите, ведь именно этого только и ждут Филиппо Челано и его приспешники. Ведь это все равно что поднести зажженный фитиль к бочке с порохом — он будет прав, утверждая, что нет никаких доказательств причастности Челано к этому убийству. Но, в конце концов, справедливость восторжествует. Пока же любая шпага должна выхватываться из ножен лишь в том случае, если жизни Торризи непосредственно угрожает опасность.

Кое-кто разочарованно вздохнул, но все были обязаны подчиниться ему. Ни один уважающий себя дворянин не мог пойти на открытое неповиновение главе семейства, кроме как в случаях, если речь шла о прямом вызове его чести и достоинству. Слова Доменико оставались законом для всех.

Мариэтта и Доменико не знали ссор, но, по правде говоря, временами выражали свои разногласия достаточно бурно, поскольку Мариэтта, как и он сам, принадлежали к числу волевых натур и никогда не пытались скрыть друг от друга свое мнение даже в тех случаях, если оно в корне отличалось от мнения другого. Мариэтта подозревала, что именно в этом состояло ее принципиальное отличие от покойной Анджелы, потому что ей не раз приходилось замечать, как смущен бывал муж всякий раз, когда она продолжала спор, который он считал давно закрытой темой. Но их размолвки не затягивались надолго, и все улаживалось, лишь стоило им отдаться любви.