Изеппо и его жена по давно сложившейся традиции привезли Мариэтте домашний торт. Они сидели по разные стороны позолоченной решетки в комнате для посетителей и оживленно болтали. Разделив торт, Мариэтта один кусок с сахарными цветами отложила для сирот из группы малышей, и прежде всего девочке пяти лет по имени Бьянка, крестнице Мариэтты. Адрианна, чтобы хоть как-то облегчить страдания Мариэтты, пережившей тяжелую утрату, показала ей малышку, за несколько часов до этого подброшенную в Оспедале. Она сразу же прониклась симпатией к этому безымянному существу, оставшемуся, как и она сама, без отца и матери, и согласилась заботиться о девочке.

— Хочешь стать ее крестной? — спросила тогда Лдрианна. Мариэтта тут же с энтузиазмом закивала головой, и Адрианна предложила ей выбрать для малышки имя.

— Бьянка, — без промедления выпалила Мариэтта. — Это такое красивое имя и так к ней подходит.

Когда Мариэтта и Элена подружились, то, разумеется, стали вдвоем заботиться о маленькой Бьянке, они ведь всегда и во всем были вместе. Когда девочка подросла, Элена стала учить ее играть на флейте. А теперь они решили угостить девочку тортом.

— Ой, какой он розовый! Это все мне, да? — захлопала в ладоши Бьянка, едва только увидев лакомство.

Немного поиграв с Бьянкой и другими малышами, Мариэтта, перед тем как уйти, спела с ними «Коломбину».

Теперь вечерние выступления позволили подругам увидеть и услышать то, о чем они так мечтали: разноцветные костюмы и маски, веселую музыку и смех карнавала, разглядывать маски не на стене своей мастерской, как когда-то, а на лицах людей.

С раннего детства Мариэтта наперечет знала все легенды и поверья, связанные с традиционными масками. Многие из них основывались на персонажах Коммедья дель арте[2], но были и другие, более древние. Самой пугающей оставалась маска баута, белого цвета, впрочем, они всегда были белыми. Свое название она получила от черной шелковой или атласной мантильи, полностью закрывавшей голову надевшего ее. Закреплялась мантилья под подбородком и носилась вместе с треуголкой, причем как мужчинами, так и женщинами. Она, наверное, умерла бы со страха, увидев выросший из темноты темный силуэт в бауте, выглядевший, как предвестник смерти, не дай Бог еще и в гондоле, освещенной лишь скупым светом редких фонарей. Такую маскировку мог использовать кто угодно: отчаявшийся любовник, а то и слишком ревнивый муж; женщина, решившая наставить благоверному рога, либо преступник, задумавший убраться из города подобру-поздорову без лишнего шума; сенатор, преследующий кого-нибудь инкогнито с секретной миссией, чаще других — шпион; короче, любой, для кого анонимность — сама жизнь.

Зимой, во время карнавала, Мариэтта и ее коллеги-хористки подошли к портику у Палаццо Манунта, что на канале Гранде; вечерний морозец преобразил город, заставив его сверкать тысячами крохотных искр. Цветные фонари, зажженные на время праздников, освещали нетерпеливые лица девушек, когда они входили в увешанный флагами и флажками коридор, служивший передней. Как почти во всех подобных дворцах, старинное оружие, в изобилии развешанное на стенах, причудливо умещалось рядом с многоцветьем гобеленов. Хрустальные люстры из Мурано[3] ярко освещали роскошную, богато украшенную лестницу. Отдельным входом, отгороженным от парадного, девушек быстро провели в специально отведенную для них комнату, с виду напоминавшую спальню, где можно было переодеться и привести себя в порядок; в одном из углов, задрапированном ширмочками с веселыми узорами, предусмотрительно стояли ночные горшки.

Все девушки были в платьях из черного бархата. Мариэтте очень шел этот наряд. Перед зеркалом она быстро поправила напоследок шелковый цветок граната в волосах и заняла свое место в колонне хористок, выстроившихся перед входом в зал, где для них вдоль одной из стен находились особые галереи. Продвигаясь вперед в колонне с музыкантами во главе, Элена прошептала в ухо Мариэтте.

— Вот и еще один шажок на пути к Розе Пиетийской и Пиетийскому огню.

Мариэтта с улыбкой взглянула на подругу. Да, в последнее время их приглашали спеть какое-нибудь соло чаще других девушек, исключая, конечно, Адрианну. Сам хормейстер лично регулярно репетировал с ними.

Гром аплодисментов встретил музыкантов и хор, когда они шествовали по залу. Фасады галерей, где он расположился, были затянуты зеленым бархатом, украшенным плетеным серебряным орнаментом, а там, где стояла каждая девушка, по обычаю горела свеча в высоком подсвечнике. Музыканты уже располагались на ярусах подиума внизу. Огромные люстры, подвешенные к золоченому потолку, сияли сотнями свечей, и их мерцание трепетными бликами озаряло затейливых форм маски на лицах и роскошные вечерние туалеты публики. Одуряющая смесь ароматов исходила от гостей, как от мужчин, так и от женщин — мускуса, вербены, лаванды, жасмина. Мариэтте еще ни разу не доводилось бывать ни в одной парфюмерной лавке, но теперь она уже могла представить себе ее запах.

С появлением Адрианны аплодисменты стали еще громче, так же тепло был встречен публикой и сам хормейстер, когда он вставал на подиум. Поклоном выразив публике свою признательность, он обвел придирчивым взором хор и оркестр, поднимая палочку. Оркестр заиграл мажорные первые такты «Времен года» Вивальди. Мариэтта, которой посчастливилось держать в руках подлинную партитуру, написанную рукой самого пастора и композитора, знала ее наизусть, каждую ноту. Казалось, музыка проникала ей в кровь, заставляя ее бежать быстрее по жилам. Она оглядела лица гостей, сегодня появившихся без масок. В первом ряду справа сидел импозантного вида молодой человек в наряде из светлого шелка и серебристого атласа. Можно было лишь догадываться, каких хлопот его вьющиеся, соломенные волосы доставили трудившемуся над укладкой парикмахеру, прежде чем ему удалось при помощи помады уложить их в локоны над ушами, как того требовала мода, и зачесать их на затылок, чтобы там завязать пышным бантом. В нем угадывалась какая-то странная притягательность, хотя красавцем его назвать было нельзя, а его хитровато прищуренные глаза придавали ему самоуверенный вид не знавшего поражений обольстителя. Быстрая улыбка, которой он время от времени одаривал ту, что сидела рядом, неизменно производила нужный эффект — стоило ему лишь повернуть голову, как женщина, словно влекомая магнитом, тут же наклонялась, жеманно прикрывая рот веером и что-то шепча.

Мариэтта решила, что он именно тот тип мужчины, с которым женщина должна быть настороже. Ее взгляд продолжал блуждать по публике. Вот какая-то женщина сняла маску, и Мариэтта пыталась угадать, кто она. Красавица сидела, поигрывая выточенной из слоновой кости ручкой маски. Кольца с огромными рубинами на ее пальцах и роскошнейшее платье на первый взгляд заставляли предположить, что ее происхождение терялось где-то в заоблачных высотах, впрочем, не исключалось и то, что она — всего лишь содержанка какого-нибудь крупного аристократа. Через несколько кресел от нее дородный, апоплексического вида мужчина уже начинал клевать носом. Понятно, его приходу сюда предшествовал чересчур плотный ужин и обильные возлияния. Но все же как от такой чудесной музыки может клонить ко сну?

Время от времени в глубине зала массивные резные двери открывались, впуская очередного припозднившегося на концерт гостя. Во время концерта одетый в золотую ливрею лакей, не объявлял имена прибывших во всеуслышание, а лишь сопровождал их к какому-нибудь оставшемуся незанятым креслу. Последняя пара привлекла внимание Мариэтты. Очень изящная, небольшого роста дама, в полумаске, расшитой розовым жемчугом, и кринолине в тон жемчугу двигалась и жестикулировала с такой грациозностью, что напоминала миниатюрную фарфоровую статуэтку. Сопровождавший ее высокий — выше шести футов — и широкоплечий кавалер, одетый в светло-серый шелк, держался очень прямо. При его виде Мариэтта словно оцепенела — она увидела позолоченную маску, показавшуюся ей до боли знакомой.

Разум говорил, что вряд ли это та, которую она видела в мастерской матери много лет назад. С тех пор как она оказалась в Венеции, ей не раз приходилось видеть похожие, но в этой было нечто такое, что задевало какую-то струну в ее душе. Скрытый под маской человек чрезвычайно предупредительно обращался со своей дамой, лакей вел их к двум свободным креслам, стоявшим чуть поодаль слева, но втором ряду. Хоть этот человек и находился довольно далеко, в его виде было что-то такое, что не позволяло Мариэтте отвести от него взор. Она чувствовала пробуждение каких-то неясных воспоминаний, но каких именно, она не могла понять. Блондин это или брюнет — угадать невозможно, потому что его голову закрывал напудренный парик с локонами над ушами, перевязанный на затылке черным бантом, впрочем как почти у каждого из присутствовавших мужчин. Очаровательная женственность его спутницы необычайно подчеркивала его мужественный вид, и оба составляли прекрасную пару.

Оркестр заиграл аллегро — «Лето», и Мариэтту отвлекло от созерцания вновь прибывшей пары нечто очень странное — публика перестала слушать музыку. Появление мужчины в позолоченной маске и его дамы произвело эффект камня, внезапно брошенного в тихий пруд. Все сидящие беспокойно ерзали в креслах, вертели головами и что-то бормотали друг другу. Певшая сопрано Фаустина, стоявшая рядом с Мариэттой, возбужденно шептала ей, по-прежнему глядя перед собой.

— Торризи в том же зале, что и Челано! Вот это да! Ужас! Что сейчас будет?

Не прошло и полминуты, как реакция зала добралась до первого ряда, когда подошла пара, вызвавшая здесь такой переполох. Но усесться они не успели. Громкий ропот с другого конца ряда прозвучал как предупреждение. Со стуком опрокинулось отброшенное кресло, и тот самый молодой человек, которого Мариэтта посчитала обольстителем, вскочил и сделал несколько шагов по направлению к ним. Его рука потянулась к золоченой рукояти шпаги, весь вид недвусмысленно говорил о том, что его намерения весьма серьезны. Мариэтту, наблюдавшую разыгрывавшуюся перед ней сцену с широко раскрытыми от удивления глазами, внезапно осенило, что ей уже приходилось однажды слышать о кровавой вендетте, это было на барже Изеппо, когда они направлялись в Венецию. Сцена напомнила ей немое представление под аккомпанемент оркестра Оспедале делла Пиета. Женщина испуганно прижалась к своему спутнику в золотой маске, он замер лишь на мгновение, потом невозмутимо проводил ее к креслу, ни на секунду не спуская глаз со своего врага.