Леди Диана курила папиросы, повернувшись лицом к фонарю гондолы — миниатюрной репредукции гигантского фонаря галеры Морозини[11], позабыв свое положение любовницы богатого американца, перевоплотившись в догарессу, одинокая и печальная, наслаждалась сладкой отравой Венеции.

Гондола леди Дианы проплыла мимо двух старых гондол с гнилыми бортами и разрушенной кормой, привязанных к старой прогнившей деревянной лестнице. Они напоминали двух отцветших красавиц, вспоминающих в одиночестве былую славу своих героических времен.

Рыжий кот, истощенный и взъерошенный, сидя на носу одной из гондол, неподвижно созерцал медленные отблески мутной воды. Проезжая, леди Диана протянула руку и погладила косоглазого мыслителя. Животное опустило уши и не двигалось. Была ли это воскресшая душа плебея, таинственно погибшего в ночи карнавала, или душа раба, удавленного за любовь красавицы в день символического обручения дожа с морем?

В Венеции существует поверье, что рыжие кошки таят за своими смарагдовыми зрачками блуждающий огонек людей, погибших от меча.

Прошлое леди Дианы проплывало перед ней с минувшим счастьем и забытыми наслаждениями. Перед ней проходили ее любовники, как статисты на заднем плане сцены; она считала главных из них в такт ударам весла гондольера. Сначала лорд Уайнхем, се муж, теперь покоящийся в холодной, окутанной туманами, часовне в графстве Эссекс. Второй — лорд Говард де Вальпен, повторение «улыбающегося кавалера» Франса Гальса, чемпион по игре в поло и пикантным рассказам за десертом. Третий — герцог де Масиньяк, секретарь французского посольства… Альфред де Виньи, начиненный высокопарными фразами. Французская любовь. Драматические ночи и трагические диалоги. Четвертый — Жорж Воблей, смешной шут времен империи… Контрасты… Скептические поцелуи и пируэты на карте нежности. Пятый — мистер Сомерсет Вифль, член парламента: несчастный случай на железной дороге. Спальный вагон и любовная записка. Шестой — Лео Тито, танцор из театра «Амбассадор»: женская месть, чтобы разозлить свою приятельницу, леди Дороги Хопсон. Беспокойная любовь; боязнь за жемчужное ожерелье. Седьмой — матрос: вечер сплина. Восьмой — боксер: вечер джина… Девятый — неизвестный. Девятый бис — английский офицер, чтобы подразнить неизвестного. Десятый — капитан спаги в мавританской вилле… Короткая идиллия. Одиннадцатый — Ахил Скопилос… Левантинец… Кошачья грация и розовое варенье… Двенадцатый — Джимми Баттерворс. На номере двенадцатом леди Диана остановилась. Гондольер поворачивал направо к проходу Морани. Перевернет ли она белую страницу, на верху которой под номером тринадцатым появится новое имя? Леди Диана вздохнула и, укутываясь в мех, прошептала:

«Тринадцатый… тринадцатый!»…

Она не была суеверна, но это совпадение внушало ей страх. Леди Диана наслаждалась заранее радостями и страданиями этой будущей страсти; ей хотелось, чтобы этот тринадцатый затмил всех остальных.

— В Реццонико, — велела она гондольеру. Была половина второго ночи, когда гондола причалила к парадной лестнице. Леди Диана прыгнула на мраморную ступеньку, зеленую от моха, и отпустила Беппо. Она вошла в свою комнату, не спросив у камеристки, вернулся ли Джимми. Выпив стакан ледяной воды, она повернулась к письменному столу, где на ониксовой подставке она находила каждое утро «New-York Herald» и «Daily Mail». На этот раз там лежала «Gazetta di Venezia». Английские газеты прибывали с запозданием на 24 часа. Леди Диана бросила любопытный взгляд на последние новости итальянской прессы. Заголовок, напечатанный жирным шрифтом, привлек ее внимание:


«УБИЙСТВО ЛОРДА СТЭНЛИ»

«Восстание в Каире»


Колониальные дела ее родины мало интересовали леди Диану. Но она знала раньше лорда Стэнли. Она познакомилась с ним на одном из дипломатических приемов в министерстве иностранных дел, куда она сопровождала покойного мужа.

Убийство верховного комиссара британского правительства было серьезным событием. Она с интересом читала телеграмму Агентства Стефани:


«Сегодня утром, во время церемонии открытия памятника лорду Китченеру, неизвестным фанатиком убит лорд Стэнли. Преступление, имеющее бесспорно политическую окраску, рассматривается, как первый сигнал действий, подготовляемых египетскими националистами. По полученным из достоверных источников сведениям, сообщение с Хартумом прервано, и английский гарнизон осажден тысячами восставших».


Леди Диана положила газету, уделив всего несколько минут жертве египетского восстания. Судьбы Египта мало интересовали ее. Еще одна папироса перед сном. Леди Диана накинула белую шелковую пижаму, с искусно вышитым шотландским чертополохом под левой грудью, надела серебряные парчовые туфли и облокотилась о подоконник. На Большом канале теперь не видно было движения. Луна исчезла. Площадь святого Самуила против дворца была поглощена тенью. Венеция спала…

Глава 2

Было десять часов утра, когда Эмма, вывезенная из Женевы горничная леди Дианы, разбудила свою госпожу.

Она внесла завтрак на зеленом стеклянном подносе, с торжественностью церковного старосты, несущего мощи какой-нибудь святой. На подносе были чайник из настоящего фаянса, мармелад из апельсинов и сухой бисквит. Кроме того лежало письмо без марки, с гербом патрицианки на печати. Эмма доложила:

— Миледи, вот спешное письмо от графини Орсоло.

Леди Диана знала только по виду эту аристократку, живущую в соседнем дворце. Она вполголоса прочитала послание:


«Леди Уайнхем, я уверена, что вы не будете на меня в претензии, если я решусь выразить вам самые настойчивые жалобы моей сиамской кошечки Беттины, премированной в прошлом году на выставке в Турине. Вчера вечером я застала возле нее обезьяну мистера Баттерворса в позе, не оставляющей никаких Сомнений относительно ее намерений. Это нечистое животное пыталось воспроизвести род своих предков с моей бедной кошечкой. Мне стоило большого труда прогнать обезьяну и предотвратить ужасную катастрофу. Я была бы вам очень обязана, леди Уайнхем, если бы в будущем вы следили за обезьяной.

Я прошу вас принять мои самые почтительные приветствия.

Дельфина Орсоло».


Леди Диана нашла инцидент смешным, но она искала предлога к ссоре с Джимми. Она позвала Эмму.

— Мистер Баттерворс вернулся?

— Да, миледи, в три часа утра… Господа еще спят.

— Как вы сказали?.. Господа?..

— Да, миледи, мистер Баттерворс вернулся ночью с двумя своими товарищами; один из них спит на постели, другой в качалке, а месье спит на куче подушек, взятых из будуара миледи.

— Что такое?

— Я только что передавала им утренний завтрак: поридж, яичницу с ветчиной, жареную корюшку, маисовый хлеб, молочные лепешки с кленовым сиропом, мармелад, китайский чай и коньяк.

Леди Диана в возмущении выпрямилась на своей постели.

— Попросите ко мне немедленно мистера Баттерворса.

Оставшись одна, она злобно швырнула подушки и пробормотала по-французски:

— Этот субъект становится невыносимым. Мистер Баттерворс вошел, растрепанный, в оранжевом халате чемпиона бокса.

— Алло, Диана, как поживаете, дорогая? Взгляд леди Дианы остановил его прыжок по направлению к кровати.

— Я узнала, мой дорогой, что вы привели вчера ко мне двух незнакомых людей.

— Конечно… Боб Митчел и Фреди Уайчмотт, мои товарищи по колледжу.

— Не принимаете ли вы мой дворец за семейный пансион?

— О, Диана, у вас здесь достаточно места для целого племени дикарей!

— Разве это причина, чтобы навязывать мне присутствие людей, которых я не знаю? Я вижу, дорогой мой, что вы долго еще не будете знать правил приличия. Ваше поведение начинает меня раздражать. Кстати, прочтите письмо. Я только что получила его от графини Орсоло. Она жалуется на безобразное поведение вашей обезьяны. Это отвратительно!

Джимми прочел послание недовольной аристократки, разразился хохотом и объявил:

— Обесчещенная Беттина, или любовные похождения Отелло!.. Отличная тема для юмористического отдела газеты Херста, Диана… Признайтесь, что вас тоже это позабавило… Вы представляете себе возбужденного Отелло, нападающего на кошку старой Орсоло! Я дал бы двадцать долларов, чтобы присутствовать при этой идиллии!

— Во всяком случае, вдова недовольна, и ваша обезьяна делает меня смешной.

— Это ничего, Диана… все равно она явится на бал, который вы дадите в ночь Искупителя.

— Бал?

— Дайте мне договорить, дорогая… Я узнал, что в Венеции всегда празднуют восемнадцатое июля — прекращение страшной эпидемии чумы, опустошившей Венецию, в каком-то там году. В эту ночь все веселятся до потери сознания. И вот мне и моим товарищам и нескольким благородным венецианцам, с которыми я вчера пил за ваше здоровье в баре «Даниэли», пришла в голову идея. Мы решили посвятить вас в догарессы.

— В догарессы?

— Да, отличная мысль, не правда ли? Все мои друзья вас знают и восхищаются вами. Ваша история с принцем Селиманом и трагедия, пережитая вами в вашем шотландском замке, воспламенили венецианцев. Они считают вас самым прекрасным цветком в оранжереях Готского альманаха и самым редким образцом из галереи интернациональных великосветских дам. Они в восторге от моего предложения и считают вас достойной быть посвященной в догарессы. Ведь это замечательно, Диана! Конечно, все расходы — за мой счет. Бал во всю. После бенгальского огня с Джудекки вас посвятят в догарессы. Между прочим, телеграфируйте немедленно в Париж, чтобы вам выслали пурпуровое манто, подбитое горностаем. Вы должны походить на одну из догаресс Веронезе, написанную на Плафоне во Дворце Дожей. Понимаете, дорогая? Старейшина бала посвятит вас в догарессы. Вы изберете дожа по вашему желанию. Меня, конечно, не коронуйте. Я вне игры. Я лишь буду присутствовать в Совете Десяти, десяти тысяч долларов, которые придется выбросить на лимонад, фонарики и ужин.