— А как было ее полное имя? Она — дочь какого-нибудь аристократа? Может быть, барона?

— Нет, ее звали просто Лизетт. Она была… прачкой, а потом ее увидел король.

«А, — подумал Эль-Каммас, — здесь больше, чем я думал».

— Значит, она была возлюбленной короля? Должен я так понимать, что ты — плод их любви? — продолжал он расспрашивать Алуетт.

— Да, — просто сказала она.

В первый раз она не почувствовала стыда или вины, вспоминая своих родителей по требованию доброго голоса. Так оно было. И она не несет за это ответственности.

— Твой отчим не любил тебя?

— О нет, любил. Когда я подросла и он понял, что я все пойму, он сказал мне, что мой отец — король Людовик, хотя я знала, что не все стали бы гордиться этим. Еще он сказал, что с радостью взял в жены мою мать и очень горевал, когда она умерла. Он полюбил ее и надеялся, что она забудет своего королевского обидчика и тоже полюбит его… Он любил ее больше, чем тот, кто подарил ей знатную дочь. I Еще и теперь она помнила голос графа де Шеневи, когда он рассказывал ей о ее матери, милой маленькой Лизетт.

— Ты когда-нибудь видела своего отца, короля Людовика? Он признал тебя?

— Не публично, чтобы не оскорбить меня. Мой отец… Я хотела сказать, граф… Он сказал мне, что король Людовик подарил мне деньги, которые должны были стать моим приданым.

— Расскажи мне о своих встречах с королем, Алуетт, — потребовал голос.

— Я видела его много раз. Раз в год мы с отцом отправлялись во дворец. Король Людовик был добр со мной…

Едва она начала говорить об этом, как у нее опять разболелись виски, сначала не очень сильно, а потом боль стала нестерпимой.

Эль-Каммас тотчас заметил, как изменилось лицо его подопечной, как она судорожно задышала, как расширились зрачки ее невидящих глаз. Она словно хотела обойти что-то, что лежало на дороге ее воспоминаний. Если поспешить, можно все испортить.

— Мы продолжим в другой день, — успокоил ее голос. — А теперь отдыхай. Я дам тебе лекарство, и ты заснешь. Боль утихнет. Когда же ты проснешься, то будешь помнить, что ты — Алуетт де Шеневи и мы с тобой говорили о твоем детстве. Забудь о том, что причинило тебе боль.

Рейнер и Анри объездили всю Палестину вдоль и поперек в поисках Алуетт. Они купили себе маленьких арабских лошадок у одного сарацина, зная, что местные лошади быстрее и выносливее в пустыне, чем большие европейские кони. К тому же они могли долго обходиться без воды и пить много, когда случалось набрести на колодец.

Рыцари сделали еще одну уступку жаре, сняв свои кольчуги и шлемы и надев белые одеяния местных жителей.

«Рейнер совсем стал похож на сарацина, — думал Анри, когда они ехали от wadi до wadi. Солнце пустыни прокалило ему руки и лицо, и теперь они у него цвета меди, отчего карие глаза кажутся еще темнее, чем раньше. Да, Рейнер вполне может сойти за молодого эмира».

Сам Анри, белокурый и белокожий, очень страдал от ожогов и облегчение находил только в мази алоэ, проданной ему одним из встреченных на пути торговцев.

Передвигались они в основном по ночам, чтобы не мучиться от жары, поэтому встречали мало людей — всего несколько бедуинов да один караван. Те же, кто угрожал им, немедленно исчезали, завидев кольцо Саладина. Анри с обожанием слушал, как жених его сестры разговаривал по-арабски с всадниками, узнавая у них дорогу к колодцу или к следующему монастырю.

Помимо католических монастырей, расположенных в горах и в городах, было еще много других убежищ, основанных разными христианскими сектами. Они посетили монастыри сирийских яковитов, маронитов, коптов, нубийцев, армян и грузин. Через две недели Анри уже с легкостью болтал о местах, где они побывали, о горе Тавор, об Абу-Гоше, Тайибе, Дейр аль-Асаде. Однако нигде не слыхали о слепой женщине, недавно приехавшей из Европы.

Пришлось им повернуть коней в Акру. Стараясь не думать о неудаче, они подсчитали, что вернутся в город крестоносцев восемнадцатого августа, то есть за два дня до назначенного Ричардом срока. — Может, там нас ждет письмо Саладина, — стараясь подбодрить и Рейнера и себя, сказал Анри.

— Дай Бог, — пробурчал Рейнер.

Его взгляд не сулил ничего хорошего. Если Алуетт нет ни в одном монастыре, значит, ей грозит смертельная опасность. Возможно, ее уже нет в живых. Нет, сердце не могло обмануть влюбленного. Неужели он ничего не почувствовал бы, если бы с Алуетт случилось самое ужасное?

А что, если султан ему не напишет, несмотря на обещание? Где тогда искать? Что ж, он будет убивать сарацин до тех пор, пока не доберется до гарема Саладина. Может, Алуетт там?

В Акре было неспокойно. Люди старались не говорить о выкупе, о Святом Кресте, о пленных христианах. Когда Рейнер и Анри въехали в город, казалось, сами улицы вопрошали: как поступит Ричард Львиное Сердце с пленным гарнизоном?

Рейнер приехал к себе, в прохладный каменный дом, и там его ждало письмо от Саладина.

Салах-ад-Дин Юсуф ибн-Аюб, известный как Саладин, султан султанов, приветствует сэра Рейнера де Уинслейда.

От нашего внимания не укрылось, что ты ездишь по нашим землям в поисках леди Алуетт и посещаешь монастыри, которые процветают по милости Аллаха. Нас огорчило, что ты ездил напрасно, если путешествие, какое бы оно ни было, можно назвать напрасным.

Мы с радостью сообщаем тебе, что женщина твоего сердца в безопасном месте, и, если ты выедешь из Акры двадцатого числа на рассвете, я верну тебе ее. Однако ты должен сделать все, как я велю. Пусть будет на тебе милость Аллаха, и да родит тебе Алуетт де Шеневи много сыновей.

Значит, это Саладин виноват в ее исчезновении? Рейнер читал и перечитывал послание и ничего не понимал. Анри был уверен, что Алуетт похитили сарацины. Может, он прав? Но тогда зачем Сала — дину возвращать ее ему?

И зачем Саладину надо, чтобы он уехал из города именно двадцатого? Ах да, в этот день должны освободить сарацинский гарнизон, если будет заплачен выкуп. Интересно, знает ли султан, что Ричард приказал ему двадцатого быть в городе? Неужели он проверяет Рейнера, заставляя его выбирать между верностью сюзерену и спасением любимой?! Или он угрожает безопасности Алуетт? Рейнер еще( раз перечитал письмо. В конце концов он понял одно. Что бы ни случилось, он поедет к ней. Он громко выругался, схватил письмо и отправился во дворец к Ричарду.

Ричард поднял голову, прочитав письмо, и нахмурился.

— Кажется, ты думаешь, что я разрешу тебе положить голову на радость Саладину? Ты же сам понимаешь, что это уловка, чтобы заманить одного из лучших моих людей в капкан. Удивляюсь твоей доверчивости, Рейнер.

Рейнер ожидал, что Ричард взбесится, когда он заговорит об отъезде, но от того, что он обвинил Саладина в хитрости, Рейнер просто онемел.

— Я верю ему, сир. Или она у него, или он знает, где она. Саладин — человек чести.

Он, не мигая, уставился в сверкавшие молниями глаза Ричарда.

— Человек чести? Это он-то? — крикнул Ричард, ударяя кулаком по столу. Казалось, он еще больше взъярился оттого, что Рейнер не шелохнулся. — Этот самый «человек чести» не собирается выполнить условия выкупа, дурак! Нет, я не позволю тебе гоняться за тенью! И так мы потеряли больше месяца, понадеявшись на сарацинского змея, а ведь могли бы уже быть в Иерусалиме. И тебя я ему не отдам, так и знай!

Ричард в ярости ходил взад и вперед по комнате, а после этих слов отвернулся от Рейнера, словно сказал лишнее. Он стоял возле открытого окна и смотрел на город.

Рейнер ничего не понимал. Неужели он действительно слышал ревнивые ноты в голосе Ричарда, когда он обвинил его в том, что он гоняется за тенью. И этот взрыв ярости: «Я тебя ему не отдам!» Да, кажется в этом больше чем простое нежелание короля рисковать своим рыцарем, пусть даже одним из самых верных.

Ричард оглянулся посмотреть на Рейнера. Лицо его побагровело от нахлынувших чувств.

— Прости, Рейнер. Я не хотел… смутить тебя. Я знаю… ты другой. Не бойся, я не стану тебя ни о чем просить. У меня ведь есть мои… Блондели, да и симпатичные пажи не прочь доставить мне удовольствие. — Он с трудом перевел дыхание, словно в комнате не хватало воздуха. Глаза у него опять стали холодными. — Прошу прощения, сэр Рейнер, но мне придется отказать вам. Будьте готовы отбыть из Акры вместе с армией сегодня вечером. Мы разобьем лагерь на равнине, чтобы Саладин не захватил нас врасплох, когда приедет вручать выкуп, чем очень удивит нас, или, если он не приедет, чтобы у нас было достаточно места для расправы с гарнизоном. Вы свободны.

Рейнер сделал еще одну попытку. Он встал на колени перед Ричардом и, стараясь говорить спокойно, сказал: — Сир, я прошу вас…

— Хватит, Рейнер! Не думайте, что вам теперь все позволено. Предупреждаю, я не уступлю. Вы будете под домашним арестом, а потом придете сюда в полном вооружении. Вы поняли?

— Да, сир.

Ричард не бросал слов на ветер. Трое вооруженных воинов проводили Рейнера до дома. Двое остались на улице, а третий ходил за ним из комнаты в комнату, пока Томас помогал ему облачаться в доспехи и собирал вещи. Ричард не сказал, когда крестоносцы вернутся, если они вообще вернутся, в Акру.

Что Ричард намеревается делать с двумя тысячами человек плюс женщины и дети, если Саладин не примет его условия? Оставаться в Акре и сторожить их он не может, во-первых, нет денег, а во-вторых, ему надо ехать дальше, освобождать святыни христиан от неверных. Какая холодная жестокость была в его блестящих голубых глазах, когда он заговорил о Саладине и гарнизоне. Сердце у Рейнера дрогнуло, при воспоминании о мусульманах, которых видел в тюрьме. У многих из них были жены и очаровательные темнокожие детишки, которые тотчас переставали смеяться, когда солдаты смотрели в их сторону. Что Плантагенет собирается делать с несчастными и ни в чем не повинными семьями, втянутыми в религиозную войну?

На другой день Рейнер в полном облачении, на коне и в сопровождении Зевса был на равнине, простиравшейся перед Акрой. Скованных цепями мусульман вместе с семьями со всех сторон окружали христианские войска.