Анри изменился в лице.

— Я боюсь ехать один, — признался он после недолгого молчания. — Потом, даже если я ее найду, она все равно не вернется, если вы ее не попросите. И еще я об одном подумал… откуда мы знаем, что она в монастыре? Сама написать она не могла, значит, все может быть. А вдруг ее похитили.

— Я думал об этом, обыскал все французские корабли, но ее там не было. Я осмотрел все, залез в каждую бочку, заглянул под каждую простыню. Ее там не было, — удрученно сказал Рейнер.

— Значит, если ее похитили не французы, могли похитить сарацины. А что, если она уже гареме Саладина, этого неверного пса?

При мысли, что какой-нибудь сластолюбивый сарацин сейчас трогает его Алуетт, кровь бросила в лицо Рейнеру.

— Саладин ее не возьмет, — убежденно сказал Рейнер, хотя на самом деле вовсе не был убежден в том, ведь Саладин знает о ее красоте и музыкальном даре. — Султан — честный человек. Он верит в законы рыцарства.

Но он всего лишь мужчина. А может даже честный мужчина остаться честным, если речь идет о Жаворонке?

— Я пошлю письмо Саладину. Если она у нег он не будет этого скрывать, — сказал Рейнер, доставая из кошеля на поясе заветное кольцо.

Может, какой-нибудь эмир попроще похитил его любимую? Тогда Саладин прикажет вернуть ее. Но если это сам султан и он уже вкусил прелесть обладания ее телом, как бы она этому ни сопротивлялась, ничто не убедит его отпустить ее. — Мы не должны ждать, — вдруг заторопился Рейнер и стал натягивать на себя тунику — м пройти несколько дней, пока письмо дойдет до султана. Нам лучше пока проехаться по монастырям и убедиться, что Алуетт там нет.

— По монастырям? Там, где хозяйничают сарацины? — Анри судорожно сглотнул слюну и побледнел. — Но как?..

— Все будет в порядке, — сказал Рейнер и показал ему кольцо. — Я запечатаю им письмо султану, а потом надену на палец, и мы отправимся в путь. Саладин сказал мне, что оно защитит меня. Честно говоря, ему я доверяю больше, чем Филиппу.

Как Рейнер и ожидал, Ричард Львиное Сердце излил на него весь свой гнев.

— Плевать я хотел на кольцо Саладина! Какое мне дело до того, что Саладин пообещал тебе безопасность! — рычал Ричард. — Почему это я должен рисковать одним из лучших моих рыцарей и французским аристократом, которого Филипп «любезно» оставил мне… — Он иронически улыбнулся и отвесил поклон в сторону Анри. — Пришли, чтобы я разрешил вам затеять бессмысленные поиски в пустыне? А вам не приходило в голову, что у меня на вас другие планы? Хватит вам бегать за дамами!

Рейнер знал, что с Ричардом опасно спорить. Он был сам не свой, потому что уже кончился июль и наступил август, а Саладин не дал никакого ответа на его требования о выкупе. Еда для пленных мусульман обходилась недешево, да к тому же они задерживали его в Акре.

Однако Рейнер тоже не в силах был играть роль УЧТИВОГО придворного и пошел в лобовую атаку.

— Сир, нам здесь нечего делать, кроме как сторожить пленных, пока вы ведете переговоры. Закон рыцарства обязывает меня защитить мою даму если ей нужна моя защита.

— Она выбрала монастырь, — проворчал Ричард. — Так что защита земного рыцаря ей, кажется, не очень-то нужна.

— Я не могу доверять записке, ваша милость. Пусть она сама мне скажет. Если все так, как там написано, я немедленно вернусь и буду делать все, что вы мне прикажете.

Он, не уклоняясь, встретил взгляд Ричарда, что было по силам только ему одному.

— Вы хотите сказать, что ничего не побоитесь, если она вам откажет? — недовольно переспросил Ричард. — Скажите на милость! А мне-то зачем самоубийца? Ладно, поезжайте, черт с вами!

Рейнер и Анри раскланялись и уже повернулись было, чтобы уйти, как Ричард сказал:

— Эй, сегодня второе августа. Вы должны вернуться до двадцатого, чтобы там ни случилось. Больше времени я вам дать не могу, потому что двадцатого жду окончательного ответа от Сала — дина. Потом мы отправимся в Иерусалим.

На другой день после того, как Фулк принес Алуетт к сарацину, он стоял возле ее кровати и смотрел на нее. Она все еще не приходила в себя, но иногда двигала то рукой, то ногой и даже стонала.

Он не слышал, как в комнату вошли двое. Когда же обернулся, повинуясь шестому чувству, они уже стояли возле двери.

Закутанные до самых глаз, они смотрели на него холодным взглядом черных, с покрасневшими белками глаз.

— Кто вы? Что вам надо от меня? — крикнул Фулк, хватаясь за кинжал.

— Мы от Рашид эд-Дин Синана, пусть его имя живет вечно… Тебе он известен как старый Владыка гор. Мы пришли за тобой, Фулк де Лангр.

Человек говорил странным, словно сонным, голосом, и Фулк унюхал непонятный едкий запах, исходивший от обоих мужчин, которые подходили к нему все ближе и ближе, пока он безуспешно пытался вытащить меч.

Глава 28

Алуетт мало что понимала, разве лишь что изменился голос человека, заботившегося о ней, и исчезло нечто зловещее, пугавшее ее.

Она все еще плыла на облаке над землей, хотя глаза у нее были открыты и она подчинялась самым простым приказаниям, например: «Сядьте», — или: «Повернитесь на бок, чтобы я мог осмотреть рану на голове», — или: «Съешьте суп, пожалуйста». Она подчинялась, потому что вдыхала вкусный запах и чувствовала ложку у своих губ. Постепенно силы возвращались к ней, и голова перестала кружиться, когда она садилась. Даже боль в висках сошла на нет.

Она не могла сказать, кто она и как здесь очутилась, где бы это здесь ни было, но два человека с добрыми голосами были заботливы с ней и поили ее горькими отварами, после которых она чувствовала себя крепче. Ее память была как чистый лист бумаги.

Алуетт знала, что голос одного из тех, кто заботился о ней, слышала раньше, хотя она не могла бы сказать, когда слышала его. Может быть, если бы они говорили не по-арабски, она бы вспомнила. Алуетт очень хотела вспомнить, но потом решила, что раньше или позже они ей сами все скажут.

— Я пришел, как только получил твое послание, Омар Аль-Карим. Как приятно видеть тебя снова. — И мне приятно, дорогой учитель. Почтенный Эль-Каммас, не та ли это женщина, слепоту которой ты хотел попытаться исцелить? Это ее похитил Фулк де Лангр?

— Та самая. Франки называют ее Алуетт де Шеневи. Она в самом деле слепая, но мне кажется, что ее слепота скорее от душевной раны, чем от болезни тела. Она была без сознания, когда французский рыцарь принес ее к тебе?

Аль-Карим коротко описал ее состояние, не забыл и о ране на затылке.

— Ей уже гораздо лучше.

Старый мавр взглянул на красивую женщину, лежавшую на кровати, на блестящие черные волосы, закрывавшие белые худенькие плечи. Она была в сознании и наслаждалась легким ветерком от опахала, которым размахивал над ней Гассан.

— А где франк, который принес ее?

— Я сделал, как ты велел, Эль-Каммас. Здесь были хашашины. Не думаю, что он еще живой.

Эль-Каммас удовлетворенно вздохнул, хотя как лекарь он не чувствовал радости при мысли о тех испытаниях, которые пришлось перенести Фулку де Лангру перед смертью. Интересно, его убили в Тире или ассассины-убийцы решили позабавиться с ним и утащили его с собой, чтобы сам старый Владыка гор мог распорядиться coup de grace.

Де Лангр был воплощением зла и потому заслуживал смерти. Теперь Алуетт свободна от него и можно взяться за исцеление ее души. Если Аллах пожелает, Эль-Каммас вернет ей зрение. Когда придет время, он пошлет за юным возлюбленным этой женщины, и, если Рейнер такой, как он думает, женщина исцелится полностью.

— Учитель, ты будешь лечить ее травами или сном? — спросил старого мавра его бывший ученик.

Эль-Каммас ответил не сразу. — Твои отвары успокоили ее, предотвратили воспаление и конвульсии, которые могли случиться от давления на мозг. Ты многому научился. А сон хорош, только если больной в сознании и можно не считаться со временем. Нет, я попытаюсь действовать гипнозом. Этому искусству меня научили греки. Смотри.

Он уселся на стул рядом с кроватью, на которой лежала Алуетт, как будто услышавшая что-то.

— Алуетт… Алуетт де Шеневи… Слушай меня, Алуетт. Меня зовут Эль-Каммас. Я помогу тебе, но ты должна все делать, что я тебе скажу. Не напрягайся. Твои веки тяжелеют, Алуетт. Закрой глаза. Слушай меня….

Его приятный низкий голос подействовал на Алуетт успокаивающе. У нее не было сил сопротивляться ему, да и зачем, если он обещает ей только хорошее. Тени от ресниц легли ей на щеки, когда она опустила веки. Ей казалось, что она плывет, следуя за голосом, что она совсем легкая и прошло всего несколько мгновений, а может, несколько недель, прежде чем тот же голос спросил ее:

— Ты помнишь, что ты леди Алуетт де Шеневи? Что ты была придворной дамой Филиппа Французского, а потом фрейлиной Беренгарии, королевы Англии?

Каким-то образом она поняла, что это правда, но сейчас это не имело для нее никакого значения.

— Да, — тихо сказала она.

— Хорошо. Мы еще вернемся к этому в свое время, а теперь я хочу, чтобы ты вспомнила свое детство. Скажи мне, Алуетт, какое у тебя самое раннее воспоминание?

Алуетт послушно отправилась в путешествие по времени и вспомнила замок Шеневи, расположенный на берегу реки. Она может рассказать о себе. Щеки у нее цвета вишни, волосы черные, и она все время смеется, потому что играет в прятки с братом Анри, а потом делает вид, что кричит от страха, когда он находит ее в старой башне.

— Ты улыбаешься, когда рассказываешь о замке и об Анри. Ты была счастлива?

— О да. Все меня любили. И Анри, мой сводный брат, и мой отец, и моя няня Эрменгарда…

— А твоя мать, Алуетт?

Морщинка пересекла белый чистый лоб Алуетт.

— Ее нет. Она… Она умерла, когда родила меня.

— А что твой отец рассказывал тебе о матери? Как ее звали?

— Лизетт. Он говорил, что она была очень красивой… И у нее были такие же черные волосы, как у меня, такие же голубые глаза и припухлые губы.