А наутро, когда ушел, спрятав колотушку, на покой ночной сторож, когда отзвонили колокола у «Иоанна Святого на пяти углах», и голоса торговцев пирогами, квасом и малосольной рыбой уже заглушали скрип телег, ведущих товары на Торг, по улице проехал крытый возок и остановился. Пристав прошел в горницу и сообщил Курицыну, что тот арестован.

15

Он боком протиснулся в отворенную Паоло дверь и застыл, озираясь. Это был высокий, могучий человек с толстой шеей, пышной окладистой бородой, с лицом широким и простецким, которому полагалось выказывать только уверенность и добродушие. Но сейчас это ясное лицо было смято испугом и удивлением, словно обладатель его сам недоумевал, как это он осмелился явиться сюда в столь поздний час.

Паоло узнал гостя, сердце его тревожно дернулось, кровь прилила к голове и отозвалась шумом в ушах. Дьяк Аким Софонов ранее служил в Посольском приказе, но потом его забрали в застенок для ведения сыскнух дел. Месяц назад Паоло узнал, что именно Аким снимает допросы с Курицына. Теперь Паоло очень хотелось задать упреждающий вопрос. Тугодум Аким долго будет бродить вокруг и около главной темы, а сущего не скажет. Но дьяк молчал, поэтому хозяин решил – пусть все идет своим чередом, не надо ему забегать вперед телеги.

– Здравствовать тебе. Проходи в дом.

Дьяк продолжал нерешительно толочься на пороге, прислушиваясь к тому, что делается на улице. Потом опомнился, поклонился Паоло и последовал за ним в горницу. Сели за стол. Паоло вежливо спросил, не желает ли гость чего-нибудь откушать или выпить. Гость только глаза таращил – ни да ни нет. Мысленно обругав дьяка, Паоло позвал слугу, приказал принести только что сваренной медвяной браги и чего-нибудь съестного.

Все свои трудом заработанные деньги, каждую копейку, Паоло вкладывал в дом. Ему нравилось жить семейной жизнью и очень хотелось, на радость Ксении, обставить жилье сообразно флорентийским вкусам. На Руси это было сложно сделать. В рубленой избе стояли все те же столы и лавки, но тем не менее много бытовых мелочей ему уже удалось перетащить в свое гнездо. Он уговорил отъезжающего на родину немца-литейщика расстаться с резным креслом и дорожным сундуком, у итальянского муреля купил ларцы, нарядную ткань – ей он задрапировал супружеское ложе. Заезжая металлическая посуда украсила поставец и даже карта Европы, намалеванная пестро и грубо, но облаченная в красивую раму, украсила стену. Смущенный непривычным великолепием, Аким втянул голову в плечи, уменьшился в размерах и стал вполне соразмерен довольно тесному помещению.

Выпитая одним духом брага придала дьяку силы, он отер усы и выпалил заранее приготовленную фразу:

– Спасать надо учителя твоего, мил человек. Вот так.

– Ты про Курицына? – быстро спросил Паоло, просчитывая в голове все варианты – подвох, обман, предательство, желание заработать… а иначе с чем явился великан в его дом?

– А про кого же? Про Федора Васильевича.

– Что значит – спасать?

– А то значит, что болен он. Если в застенке останется – помрет. А есть люди, которые погибели его не хотят, – добавил Аким веско.

– И что же это за люди?

– Так тебе и скажи, – видно было, что дьяк совершенно освоился с положением, поэтому позволил себе даже усмехнуться. – Эдак мы с тобой ни о чем не договоримся.

«А я и не хочу с тобой ни о чем договариваться! – хотелось возопить Паоло, – я тебе не верю ни на грош, продажная ты душа!» Ничего этого он не возопил, а сказал спокойно и делово:

– Ладно. Не буду спрашивать об этих некто, которые погибели не хотят. Но ты же не по своей воле ко мне пришел? Раз эти некто тебя послали, значит, у них есть по этому поводу какие-нибудь соображения.

– Они сказали – сам думай. И еще сказали: флорентиец Паоло – царицын человек, он не побоится. И еще они сказали: как он сам нашел путь от смерти убежать, так и Курицыну пусть тот путь покажет.

– Я тебе не верю, – раздельно и четко сказал Паоло.

У него уже был один разговор с Акимом. Как только Паоло узнал, кто пишет за Курицыным опросные листы, он сразу решил поговорить с Акимом и справиться о судьбе учителя. Он тосковал по Курицыну, скорбел о нем, и еще клял себя за болтливость. Посмотреть учителю в глаза, а потом все объяснить – это казалось жизненно необходимым. Иначе Паоло не успокоится до своего смертного часа, иначе и Ксения будет несчастной, и дети их, ведь пошлет же Господь приплод, и несчастные эти Божьи создания до седьмого колена будут числиться предателями.

Паоло решился на отчаянный шаг. Он решил подкараулить Акима в безлюдном месте и с помощью денег вынуть из него все необходимые сведения. Ну а дальше – как Бог даст. Предприятие это было опасным. Каждый неосторожный шаг его мог быть замечен кем-нибудь при дворе. А уж если об этом проведает Софья!.. В лучшем случае Паоло ждут нарекания, может быть, опала, а в худшем – участь Курицына, и без того горькая, может стать нестерпимой.

А если с другой стороны посмотреть, то дело и вовсе оборачивалось полной безнадежностью. Царица ненавидела Курицына, похоже, он отвечал ей тем же, но для Паоло она была благодетельницей! Он не мог и не хотел лгать деспине Софье. И томилась душа. Она хоть и едина, а иной раз и двоится, готовая треснуть пополам. Поэтому лучше смотреть на арест Курицына с одной только стороны, а другую из головы словно бы и выкинуть.

Дьяка он встретил ночью в проулке. Ждал его чуть не час, а потом выскочил из-за угла, схватил за грудки и прошипел в ухо – молчи! Аким молча скинул его с себя, как муху, а когда увидел, кто накинулся на него в тупике, то и присмирел. Разговориться дьяка заставили не деньги – он отмахнулся от них, как от ядовитой жабы, а страх. Паоло пригрозил, что донесет на Акима куда след, де, у него в Приказе есть люди верные. При этом не было сказано ни слова, о чем именно Паоло напишет в доносе, но, видно, богатырь имел свои причины кой-кого бояться, поэтому с готовностью стал отвечать на все вопросы.

Допросы ведутся раз в неделю, не чаще. Арестованный Курицын не бунтуется, на все вопросы отвечает охотно, ни в чем виновным себя не признает, еду и питье получает в достатке. Паоло хотел спросить про пытки, но язык к гортани прилип. Утешился только тем, что раз Аким по доброй воле про дыбу и кнут ничего не сказал, то, значит, пока не пытают.

– Увидеться с Курицыным? Ни боже мой, там стража на каждом шагу.

После разговора с Акимом Паоло скрытно, в ночи навестил брата Курицына – Ивана Волка. Ночного гостя долго не хотели пускать, со всеми слугами через дверь пришлось побеседовать. Дверь, наконец, отворил сам хозяин. Прошли те благие времена, когда Волк вместе с Траханиотом ездил с посольством в Европу, а дома вел жизнь разумную, государству нужную, всегда у дел и обласкан сильными мира сего. После ареста Волошанки с сыном, а потом и брата, Иван Волк жил потаенно, как бестелесная тень. Паоло знал, что Иван принадлежит к тому же вольнодумному кружку еретиков, о которых Курицын говорил ему при последней встрече.

Ничего нового о брате Иван Волк не сказал, только подтвердил предположение Паоло – Курицына не пытают. И еще Волк выказал удивление, что сыск долго тянется. Обычно царь скор на расправу, а тут пять месяцев арестанта допрашивают и ни туда ни сюда. Курицын не велика птица, чтобы в кремлевском застенке место занимать. Разговор с Паоло Волк закончил жутковатой фразой:

– Грядут на Руси жестокие времена. Скоро с нами со всеми посчитаются, а каков будет счет, ведает только Господь Бог. Может, брата моего для того судилища и берегут, чтоб уж всех – одной петлей.

И после всего этого Аким является ночью с тайными предложениями! Было от чего Паоло прийти в смущение.

– Тебя ко мне Иван Волк послал?

– Свят, свят… – глаза дьяка уткнулись в икону, а рука сотворила размашистый крест. – Нет, нет!

Больше Паоло ничего не мог добиться от Акима Софонова. Да и что он мог рассказать? Одни только догадки, предчувствия темные и некий реальный князь, имя которого Аким не назвал бы и под пыткой.

Можно было бы живописать этому нахальному флорентийцу необычайное событие – приход царя в застенок, но Аким не посмел этого сделать. А дело было так. В полдень или около того, в окошко над потолком – крохотное, ладошкой закроешь – бил солнечный свет, царь вошел в камору, где под иконой Богоматери сидел арестант. Курицын, казалось, не удивился, но вместо того, чтоб повалиться в ноги, встал во весь рост и стал неторопливо приводить себя в порядок: поправил кафтан, огладил волосы и бороду. Видимо, не хотелось ему выглядеть в глазах царя испуганным и растерянным. Сам Аким хотел бежать из каморы, но не успел, а потому вначале спрятался за стол, а потом стал сзади царя и словно размазался по стене – это при его-то могучей фигуре! Но государь его и не заметил.

Курицын стоял, опустив голову, а потом вскинулся, чтоб смело встретить взгляд царя. Но не получилось гордого, спокойного взгляда. По лицу и телу арестанта пробежала как бы мелкая судорога, может, от напряжения, а скорее всего, от болезни – ноги распухли и плохо держали.

Иван стоял молча, ждал, что пленник разомкнет уста и вымолвит свою последнюю просьбу, а может, и упрекнет в чем, и такое случалось. Долго они стояли, и словно поединок творился меж двух стариков, одного равного по положению самому Богу, а другого безродного и верного, и виноватого уже тем, что слишком был предан. Потом Иван развернулся круто и вышел, а Курицын сел на лавку и сказал вслух: «Вот и попрощались».

Сцена эта произвела сильнейшее впечатление на Акима, и хоть он был ее единственным свидетелем и по характеру человеком отнюдь не болтливым, о приходе царя к Курицыну скоро узнал весь двор. Люди, живущие вблизи государя и благосостояние коих зависит от умения понимать недосказанное, домысливать неуслышанное, обладают как бы третьим глазом. Так было и в XV веке и в XXI. «Угадать и угодить» – вот лозунг, на котором строится их благополучие. Умные сразу поняли, что у государя нет гнева на Курицына, а потому он не хочет лишать дьяка жизни. Проще всего было бы сослать Курицына в дальний монастырь, но для этого надо кончить сыск, а всякий государев сыск кончается пыткой. Похоже, что государь пытки для своего верного дьяка тоже не желает. Курицын должен исчезнуть, словно и не было его никогда. И царица Софья в этом не будет помехой, поскольку больна и думает больше о Боге, а не о мести вредному дьяку.