А Ким из разговора вынес твердое убеждение, что он найдет отца. Вот только сделай последнее усилие, а потом протяни руку – и ощутишь в ней тепло незнакомой ладони. Мысль эта волновала, пугала, голос неведомого наблюдателя шептал: «Дальше не лезь, не к добру, жил без отца, и дальше можешь жить», и сколько ни гнал он от себя этот противный, с прагматическим привкусом голос, сам-то он знал, что косматое чудище, живущее внутри него коммунальным квартирантом, на этот раз, пожалуй, право.

Аркадию Ким позвонил в тот же вечер. Приятный женский голос сообщил, что мужа нет дома, он в экспедиции и когда вернется – неизвестно.

– Позвоните через месяц, молодой человек.

7

А в среду, упредив о своем приезде телеграммой, на голову Кима свалилась сахалинская тетка Варвара. Со стороны матери у Кима имелось непросчитываемое количество родственников, расселенных по бывшему Советскому Союзу. Белорусский прадед, твердый середняк, правильно рассудил, что, покончив с кулаками, возьмутся и за него, поэтому быстро продал дом и лошаденку, коров отдал в колхоз безвозмездно, а сам, прихватив семью, подался в город к старшему сыну-студенту.

Детей было одиннадцать душ, из них восемь девок. Двух сыновей убили на войне, а прочие разъехались кто куда, девицы повыходили замуж и дали могучий приплод. В Москве осел только Кимов дед, профессор всевозможных строительных наук. Он рано умер от инфаркта, но Ким его помнил – высокого, бородатого, шумного. Большинство белорусских родственников обосновалось почему-то в Средней Азии. В Московской квартире всегда жила какая-то транзитная родня, пахло урюком и дынями. Дед говорил, что через его квартиру проходит великий шелковый путь.

Развал Союза внес в жизнь свои коррективы, шелковая дорога жизни была прервана. Из СНГ в столицу не наездишься. Здесь не только на покупки, на билет денег не соберешь. И только двоюродная тетка Варвара с завидным постоянством – раз в три года – совершала вояж в Европу. Она летала через Москву в Черкассы, где проживала ее престарелая мать.

Тетка Варвара была веселым человеком. Сама того не ведая, она следовала в жизни советам американского психолога Уильяма Джеймса, утверждавшего, что эмоции связаны с телом обратной биологической связью: вначале человек расслабляет мышцы лица в улыбке, и только потом понимает, что жизнь прекрасна. То есть вначале засмейся, а потом уж соображай, с чего ты ржешь, как лошадь.

Так, шаманя улыбкой, она и нашла свое счастье в лице капитана дальневосточного траулера, хотя сама по себе жизнь никакого такого счастья не сулила. Первый брак в Черкассах был неудачным. Оставив сына на маму и улыбаясь надменно, мол, не на такую напали, юная Варвара завербовалась на Тихий океан. «Ох, и трудно было, – рассказывала она, возбужденно блестя глазами, – и сайру консервировали, и крабов, в путину работали по шестнадцать часов в сутки. Потом повезло, устроилась буфетчицей на китобое». С этого рабочего места до счастья было уже рукой подать.

Теперешний Варварин муж Шурик, прозванный ею «капитаном Бладом», подкармливал родню по всему «шелковому пути» вплоть до Черкасс. Секрет богатства состоял в том, что горбатился капитан не на отечество, а на Японию, которая уже десять лет, как зафрахтовала вышеозначенный траулер.

Теперь тетка собиралась купить квартиру в Москве, чтобы «быть к маме поближе».

– А муж? – недоумевал Ким.

– Одобряет. Шурик по девять месяцев в море. Забежит на недельку, и опять к себе на корабль. Точно так же он сможет «залетать» в Москву.

– Но уж если вы хотите быть «к маме ближе», то не проще ли купить квартиру в Черкассах?

– Ты что? Я там со скуки сдохну!

Здесь тетка Варвара явно подвирала. Еще не придумано было то место на земле, где она могла бы заскучать. Энергия била в ней камчатским гейзером. Она нисколько не удивилась, что Юлия Сергеевна обретается в Лиссабоне. «И правильно, что дома сидеть? Надо же бабе проветриться», – сказала она таким тоном, словно столица Португалии размещалась рядом с Малаховкой. Выгружая на стол подарки и снедь, среди которой была удивительная какая-то выпивка – граненые с хрустальными пробками штофы в благородных этикетках, – она также не удивилась замечанию Кима: «мне пить нельзя», не стала канючить, мол, ну, капельку-то «со свиданьицем» всегда можно, и тут же убрала штофы с глаз долой. Очевидно, слова «мне пить нельзя» были ей хорошо знакомы, то есть имели двойное дно, с которым не поспоришь.

На следующий день тетка, оглядевшись, сказала: «Как квартиру-то… (дальше нецензурное слово). Юлька всегда была грязнухой, а ты вовсе бомжатник развел» и пригласила в дом лифтершу, молодую бойкую женщину, которая начала уборку с того, что быстро собрала старые рукописи, намереваясь отправить их в мусоропровод. Ким отобрал бумаги чуть ли не силой.

– Зачем тебе эта бумажная рухлядь? – недоумевала тетка. – Эти листы плесенью пахнут.

– Мне нужно это для работы!

– Ты что – в писатели заделался? Им же не платят ни черта!

– Никуда я не заделывался! Это у меня хобби такое – вносить в компьютер старые тексты.

– Ска-ажите пожалуйста! У советского народа сейчас одно хобби – выжить.

– По вас и видно!

– Мы – особ статья! – веселилась тетка. – Нам дружественный японский народ с голоду сдохнуть не дает. – Отсмеялась и спросила мирно: – А сам ты, как деньги зарабатываешь? Смотрю, целыми днями дома сидишь, никуда не торопишься…

Хороший вопрос… Он и себе-то не мог объяснить сущность своей работы.

– Я занимаюсь весьма разнообразными делами, – строго ответил Ким. – Например, помогаю художникам и модельерам устраивать просмотры и выставки.

– А трудовая книжка у тебя есть?

– А у вашего капитана Блада она есть?

– А как же! Нам ведь бухгалтерия начисляет зарплату. Кажется, две тысячи в месяц.

– Кажется, – усмехнулся Ким. – Моего приятеля по жуткому блату, там была сложная система подстав «ты мне – я тебе», устроили на теплое место в таможню. В первый же день его посвятили во все тонкости работы. Приятель мой человек активный, горячий, погрузился в деятельность по охране торговых границ с головой. Живет не тужит, заработки выше ожидания. Только через три месяца посыльному из бухгалтерии удалось поймать его на складах и схватить за руку: «Мария Ивановна ругается, что ты за зарплатой не приходишь. Кто вместо тебя будет в ведомости расписываться? У бухгалтерии могут быть неприятности». Приятель был потрясен: «Так здесь еще и государство платит?» Он, сердечный, думал, что на таможне только на взятках живут.

Тетка расхохоталась.

– Именно так… Очень точно подмечено. Но мы работаем с японцами на законных основаниях.

– У нас рыбы нет, а мы на японцев ишачим.

– Да если бы не японцы, траулер наш давно бы на металлолом распилили. А то и вовсе гнил бы, как «Титаник» на дне океана. Да бог с ними, с японцами. Ты говоришь, на модельеров работаешь. А что сейчас в Москве носят? Нет, не так надо ставить вопрос. Что носят, я и так вижу. Ты объясни, что считается модным.

– Объясняю, – начал Ким тоном телевизионной дивы, – В этом сезоне особенно моден стиль «милитари». Блуза цвета запекшейся крови, брюки оттенка нестираных, гнойных бинтов. В этом стиле чувствуется оттенок жертвенности, героизма. Война, если быть объективным, это очень красиво.

– Тьфу на тебя!

– Ты думаешь я дурака валяю? Да это перепев одного французского модельера. Сам по телеку слышал. А вот с одеждой для мясников мне предстоит работать самому. Красные брызги по белому полю…

– Сдурел народ, – насупилась тетка и тут же отодвинула эту тему как негодную.

Вопрос о Любочке и Сашке был задан только на четвертый день. Это был и не вопрос даже, а приглашение пожаловаться.

– Сбежал из семьи? Почему? Мой Валерка, – имелся в виду сын, – тоже сбежал, но она у нас стерва, невестка-то моя. Сама гуляла, а Валерку выгнала, и теперь к сыну его подпускает только потому, что мы с Шуриком алименты в долларах платим. Я хочу Валерку в Москву перевести, в Черкассах и работы нет, но ведь тогда придется и стерву с собой брать. Куда Валерка поедет от сына. А ты говоришь…

– Я теть, Варь, ничего не говорю.

Киму не хотелось жаловаться. Он был рад приезду Варвары Игнатьевны хотя бы потому, что она на время отвлекла его от навязчивой идеи найти реальные, а не виртуальные следы Софьи Палеолог, но тратить освободившееся от призраков время на перемывание грязного белья – нет уж, увольте. Будем говорить о погоде, модах, демократии, королях и капусте. Меньше всего он сейчас хотел касаться сокровенного, но вопрос сам с языка слетел, как говорится, выпорхнул:

– Вы моего отца знали?

– Павла? Что это ты вдруг заинтересовался? Раньше в вашем доме на эту тему не говорили. Павла я мало знала, но ненавижу его, как их всех.

– Кого – всех?

– Алкоголиков. Считается, они больные. А я тебе так скажу. Больных среди них процентов десять, а все прочее – рабы бесхарактерности, распущенности и попустительства собственному «я». Как ты думаешь, что раньше: яйцо или курица. Характер негодный, потому что пьет, или пьет от того, что плохой характер. Здесь обе формулы подходят. Главная черта алкоголиков – они ответственности на себя не хотят брать. Не хотят отвечать ни за своих близких, ни за себя самого. А от такой жизни – пьяной и безответственной – у людей отрафируются совесть и стыд. Вы все очень любите цитировать этого вашего Достоевского, мол, мир спасет красота. Вранье все это. Я считаю, что мир может спасти только чувство стыда. Для нормального человека стыд вещь непереносимая, и он стремится себя исправить. Я бы и молитву такую придумала: «Господи, пошли мне стыд!»

– А страх? Страх может помочь себя пересилить?

Тетка посмотрела на него строго и внимательно.

– Очень даже может быть, особенно когда за свою шкуру трясешься. У нас на «Академике Курчатове» матрос был с каким-то хитрым кожным заболеванием, то ли экзема, то ли псориаз – не знаю. Во время путины на судах сухой закон. Он работает лучше всех, и кожа у него, как у младенца, ни пятнышка. Как на берег сойдет, весь в красный горох, как заварной чайник, а под мышками и в прочих потаенных местах и вовсе мокнущие раны. А был он холостой, а еще пьяница и бабник. Врач осмотрит его, репу почешет: «Аллергия на безделье». Потом сообразили. На берегу он пьет беспробудно, а печень все эту дрянь, все отходы алкогольного производства на кожу и выбрасывает.