Прокопий обиженно засопел.

– Оставил князя одного, а ему подпругу и подрезали, – продолжала нянька.

– Да они с коня не слезали. Я видел. Я каждое движение княжеское объяснить могу.

Тут Стеша обнародовала новую подробность, о которой судачили при дворе Елены Волошанки. Может, и сплетня пустая, но как докажешь? Оказывается, конь понес Дмитрия не от дурного норова, а потому, что коня испугали. Что это – шутка или намеренность? Кто-то выпустил сдуру стрелу, и она попала прямо под ноги коню в покляпое дерево. Обычным делом конь-то – хороший ведь конь, отдатливый! – эту корягу просто бы перепрыгнул, а тут взвился, встал на дыбки. Дмитрий Иванович в седле усидели. Тогда конь опал на четыре ноги, да как припустится!

– Не было намеренной стрелы, не было! – возопил Прокопий. – Травили лисицу. Гнались за ней по чисту полю. Вскочили в лес. А там на просеке ловчие приметили перевес с зайцами. Кто поставил перевес – неведомо. Искали-то в этом месте клюпец-капкан, что давеча на лису поставили, а тут полная сеть зайцев. Княжата и боярычи с коней соскочили и ну тех зайцев палками убивать. А царевич казанский молодой, буйный, ну, знаете, сын Мигмет-Аминя, что воевал против шибанского царя, так вот сынок ихний ретивой и вскричал: «Дайте стрелу пустить!» И все луконосцы закричали: «Дай я! Дай я!» – и стали зайцам в головы метиться. Стрелы торчат из сети ежом, зайцы кричат-мяукают! Кому умирать охота? А княжич Поярков – гордый юноша, тут и вскричал: «Разве это охота? Лису надо в поле бить!» И поскакал. И другие за ним бросили, закричали. Конь под Дмитрием Ивановичем испужался и вздыбился. Понес шибко. А потом князь мой светлый эдак ручки воздел, – Прокопий повторил жест юного Дмитрия, – и эдак вот набок… И подломились ножки резвые. А головкой буйной-то об землю, – уже рыдал он.

– Не криков он испугался, а стрелы. И узнать теперь надо, кто ту стрелу пустил. И случайно он сие сотворил или нарочно! – воскликнула в сердцах княгиня.

– Мой тугой лук, мой сердечный друг, – растерянно забормотал Прокопий, явно не въезжая в ситуацию.

– И узнаешь об этом – ты, – добавила Стеша. – Именно ты, и никто другой, понеже на охоте той был и всех отроков приметил.

Прокопий согласился с готовностью. Какое расследование он вел и как – неизвестно. Во всяком случае, ничего нового сообщить он не смог, только говорил с заговорщицким видом: «Я уж побеседовал со многими, и ловщиков спросил. От княжат-то много не узнаешь, они с чужими слугами немногословны».

Меж тем Дмитрий поправлялся. Он уже сидел в постели, и хоть лекарь еще запрещал ему предаваться любимому занятию – чтению, мог говорить и слушать сколько душе угодно.

Возобновились устные занятия по истории, и князь с удовольствием слушал о подвигах Александра Македонского, великого персидского царя Дария, а также про наших русских громовержцев – славных великих князей Александра Невского и Дмитрия Донского. Лекарь Арнольд уже не напоминал Елене мороженого карпа и даже вялые речи его она находила разумными и участливыми.

Видя полную неосуществимость затеи с распознанием стрелка из лука, Елена решила употребить в дело женский ум, как более изобретательный и стойкий. Она попросила Стешу дознаться, откуда пошел слух про пущенную в бревно стрелу. И Стеша дозналась. Оказывается, слух шел из дома воеводы Патрикеева, а туда он залетел с митрополичего двора от некого инока Мефодия, который ходил в Кремль поновлять иконы. А откуда Мефодий знает – неизвестно.

Раз есть имя, то можно привлечь человека из исправы, пусть порасспрашивает строго, но Елена Волошанка решила и дальнейший поиск вести интимно, полюбовно. К Мефодию на митрополичий двор направилась все та же Стеша. Она нашла инока и разговор повела витиевато, наконец добралась и до царской охоты: «Скажи, милок, откуда ты знаешь, что коня под княжичем Дмитрием стрелой напугали?»

Мефодий явно струсил и вначале наотрез отказался отвечать, де, ему и в голову не приходило, что незамысловатая сплетня попадет в царский дворец.

– Так это сплетня была?

– Может быть, и сплетня, но, с другой стороны – зачем ему врать?

– А кому – ему? Ты имя-то назови? Он тоже на охоте был?

– Стрела пущена без умысла, зайцев били. Ну и промахнулся лучник. А кто был тот стрелок – неведомо.

– Я, мил человек, об этом тебя не спрашиваю. Мне интересно знать, кто тебе все это рассказал?

Если бы Стеша подлила масла в огонь излишней строгостью или угрозами, юноша бы от всего сказанного отказался, но умная колдунья подливала только елей в пенный кубок. И вытянула, вытрясла из Мефодия имя – Паолофрязин.

Это было уже что-то. Елена тут же решила, что с Паоло они ни о чем говорить не будут. Он хитрый, от всего отречется. Гуляет-то он с ватагой князя Василия, а служит Софье. Может при случае и сболтнуть царице чего-нибудь. А если Софья прознает о ее непраздном любопытстве, то добра не жди.

Елена решила узнать подробности через дьяка Курицына, с которым Паоло вопреки запрету царицы (а может, как раз и по наущению) поддерживал теплые отношения. Теперь только поймать такой срок, чтобы встреча с Курицыным не выглядела нарочитой. Но случай предоставил им возможность увидеться гораздо быстрее, чем она предполагала.

8

Ясельничий малой конюшни, а именно в ней брали коня на охоту под княжича, а теперь наследника Дмитрия, умер скоропостижно. Здоров был, как бык, кровь с молоком, и вдруг ночью поднял истошный крик. Прибежали, он катается по полу в корчах, а изо рта – пена. Позвали лекаря. Покуда тот прибежал, бедный ясельничий отдал Богу душу.

Лекарь определил существо болезни:

– Грибов переел. Вон на столе грузди соленые. А бывает, что попадает в соленье поганый бледный гриб. И опять же пиво… Попробуйте, только выплюньте. Пиво явно пересуслили. А забродившее пиво может выпускать смертоносные гнили. Смотрите дальше. В миске рыба вяленая – с душком. Рыбой отравиться самое милое дело!

Родня слушала лекаря с сомнением. Стало быть, получается, что русскому человеку ничего есть нельзя. А едим, понеже желудки у нас луженые. Водрузили покойника на стол, прочитали подобающие молитвы, но мерзкая хворь не оставила и мертвое тело. К полудню труп распух, а за ушами, в паху и подмышках появились черные пятна величиной с гривну.

Глядя на это безобразие, лекарь струхнул. Нашлись горлопаны, выкрикнувшие страшные слова – железа это, то есть чума, болезнь до крайности заразительная и смертельная.

Успокоил всех конюх Аким. Он, де, сам видел, как приходила к покойному на конюшню баба знахарка, которую Кутафьей кличут. Лихая баба, ее весь посад знает. Кутафья-шептунья, которая правит и портит людей.

– Зачем покойный бабу эту позвал? Тоже знаешь?

– Да знаю, хоть грех этот усопший скрывал ото всех. Запорами он, горемычный, мучился. Кутафья принесла ему настой в склянке – внутрь принимать. Крутой, видно, был тот настой, но от запоров навсегда излечил, – добавил конюх мрачно.

Стали искать склянку – не нашли. Теперь каждому было ясно – отравили ясельничего. Самовидца отвели к Елене Волошанке, и он повторил рассказ. А тут еще незадача, касаемая белой казны, то есть княжеского белья. Волошанка сама вынимала из ларца чистую сорочку для сына, а как стали ту сорочку надевать, то и обнаружили, что под мышкой, в неприметном месте, две проторчи невелики, то есть дырки. Проторчи были наспех зашиты нитками грязного цвета.

Надо сказать, что в те времена к белью в княжеском обиходе относились с большим вниманием из боязни порчи. Порты, сорочки простые и нарядные, пояса, полотенцы и утиральники хранились в Постельной комнате в специальном сундуке, и доступ к ним имела только сама великая княгиня. В Постельной Елены Волошанки к белой казне разрешалось еще ходить няньке Стеше.

При обнаружении дырок поднялся страшных переполох. Кто белье прохудил – это раз, но главное, кто посмел без предупреждения иголку в руки взять да эдак косо и небрежно гнилыми нитками те дырки приштопать? Княгиня сама производила дознание. Опрошены были все, кто ту сорочку с княжича снимал, и кто в портомойню носил, и кто через катки пропускал. Все плакали, стенали, целовали крест – невиновные, мол! Никто тех дырок не зашивал и не знал, кто бы это мог сделать.

В разгар этой сумятицы и появился Федор Курицын для важного разговора с княгиней. Вид у дьяка был задумчивый, можно сказать – строгий. Он сам начал разговор.

– Как здоровье княжича Дмитрия? Я знаю, что он поправляется. Но нет ли других бед?

– Как не быть! – и она подробно рассказала о всех свалившихся на нее напастях. – И пусть кто-то посмеет мне сказать, что все это – случайности. Я чувствую за всеми событиями чью-то злую волю, и мне не надо объяснять тебе, Федор Васильевич, чью.

– Да и мне не надо объяснять. Я пришел покаяться. На малом тайном совете государь огласил наследника, и им назначен твой сын, великая княгиня.

Елена даже руками всплеснула от восторга и удивления, но не смогла обрадоваться полной мерой. Раз Курицыну каяться приспичило, то, значит, дальше пошло не так безоблачно.

– Да когда же случился тот тайный совет?

– Без малого месяц назад.

– И я ничего не знаю!

– Государь велел хранить дело в тайне, и высокие чины дело подтвердили крестным целованием. И как видишь, сдержали тайну. Я на тот совет призван не был, и узнал обо всем стороной.

– Ах, беда моя. Ты узнал, Софья, по всему видно, тоже узнала, а меня некому было известить?

– Я бы раньше пришел, если б не беда с наследником.

Елена с благодарностью кивнула головой, дожила она до времени, когда ее сына называют как положено.

– Обо всех непотребствах, которые при дворе творятся, необходимо рассказать государю. С Паоло я поговорю. Я уверен, что злосчастная стрела выпущена с умыслом. Но здесь и без этого накопилось смрада выше головы, – Курицын вздохнул, помолчал со значением, потом молвил с заминкой: – И вот еще какое дело. Важное и неотлагательное. Его не мешало бы заодно решить. В Новгороде, в Юрьевском монастыре, ушел к Господу старый настоятель. Обитель осталась без головы. Новгороду против архиепископа Геннадия подсобить надо.