— Работаешь? — Голос Стасика изображал бодрость, но из него исчезла его всегдашняя нотка превосходства.

Лариса собрала бумаги и вернулась к компьютеру.

— А я тебе витаминчики принес.

— Спасибо. Положи на кухне. Обедать будешь?

— Сиди, работай! — засуетился Стасик. — Я сам!

Лариса чуть заметно улыбнулась. Кроме пачки пельменей, Стасик не найдет в холодильнике ровным счетом ничего. А ведь он даже готовый обед разогреть не мог.

Через минуту из кухни послышался бодрый грохот кастрюль. Стасик не молчал. Он весело вешал ей с кухни сплетни о своих клиентах. У нотариуса вообще жизнь «веселая». Он знает о людях то, что скрыто от других глаз.

Лариса набирала текст. Она плохо слушала Стасика. А между тем в его голове происходил сложный мыслительный процесс. Больше всего ему не хотелось принимать решения. Он любил, когда все происходит само собой. И сейчас, пристраиваясь к совершенно новой, изменившейся Ларисе, он чувствовал, что все происходит само собой. А ему только нужно плыть по течению. Но, плывя по течению, иногда так приятно обозревать окрестности!

В Ларисе появились черты, о которых Стасик не подозревал. И вопреки его намерениям эти черты притягивали, волновали. Стасик не спешил признаться себе, что получает некое эстетическое наслаждение, наблюдая ее отрешенный, самоуглубленный взгляд, ее округлившуюся фигуру. Он мог бы приходить сюда реже, гораздо реже, но уже считать себя образцом порядочности. Но приходил почти каждый день — носил продукты, пылесосил ковер и выносил мусор. Чем больше времени проходило, тем больше тянуло его сюда. Он не переставал удивляться себе, своим непонятно откуда взявшимся чувствам.

Сегодня Стасик принес свой спортивный костюм и домашние тапочки с намерением оставить веши здесь.

— Я положу тут, не помешают?

Стасик хотел, чтобы Лариса видела, что он оставляет свои вещи. Но она, казалось, вся была поглощена работой. Стасик подошел к окну, чтобы оказаться в поле ее зрения. За окном шел снег. Стасик сразу увидел скамейку, единственную в их дворе. Сейчас рядом с ней была припаркована его машина. На скамейке сидел мужчина без шапки. Снег изрядно засыпал его волосы. Это был Петров. До Стасика дошло, что тот сидит там все время, пока он находится у жены. Нотариус задернул тюль, вернулся к шкафу и молча выложил свои вещи на полку.

* * *

Бежала Чина к холму, не хотела верить проказнице-дочке. Не могли ее дали гореть! Там осталась старая мать-Прародительница, дед Пикульник… Там остались все, кого сердце Чины не смогло, не сумело забыть…

Нет, не ошиблась глазастая Черника. Еще находясь у подножия холма, Чина увидела страшные лапы дыма, вздымающиеся кверху.

Задыхаясь от боли предчувствий, взбиралась она по холму. Страшная картина открылась ей: вся сторона, вся ее близкая сердцу даль была объята пламенем. Упала Чина на желуди и заголосила, изливая священному дубу свою боль. Дуб зашумел в ответ, густо зашелестел листвой. Острые ветры собрались вокруг женщины и принялись зло швырять листву клочьями по поляне. Нельзя было выть и причитать у священного дуба. Знала об этом Чина, да не удержалась. А когда подняла глаза к небу, поняла, что натворила: тучи, словно взбитые из перьев дыма, собрались у нее над головой, деревья гнулись, шумели, ветви трещали.

Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Духи леса бушевали и негодовали вместе с Чиной. Ее душа рвалась туда, где бушевало пламя. Но и лес, и священный дуб, и небо, и ветер напоминали ей, что она принадлежит им.

Она теперь на этом берегу и поклоняется богам этого леса. Чернота нависла над холмами, трепала все вокруг, норовя порвать в клочья. Небо прорезывали всполохи огня.

Чина все еще сидела на траве под дубом, вся устремленная туда, где свирепствовал огонь, когда сильные руки подхватили ее и понесли прочь.

— Детям нужна мать, а вождю — жена, — сказал ей муж, закутывая ее, мокрую, в тепло шкуры.

Они были внизу, когда он поставил ее на ноги и заглянул в глаза.

— Горе моему роду, Ясень! — сказала Чина, дрожа не от холода, а от волнения и горя. — Горе мне, непокорной дочери! Я должна быть там, с ними!

— Не гневи богов! — оборвал ее муж. — Ты здесь, и отныне твой род здесь. Когда окончится гроза, мы отправимся к твоим. Если еще можно чем-то помочь — поможем. Но теперь…

Он не договорил. Они обернулись одновременно, и то, что они увидели, заставило их пасть ниц в священном ужасе. Небо раскололось, и вырвавшееся оттуда копье белого огня врезалось в густую листву священного дуба. Дерево вспыхнуло, как щепка, брошенная в костер.

— Это я прогневала богов, — сказала Чина.

Раскаты грома перекрывали все звуки, но муж услышал слова жены. Он понял ее. Ему и самому мнилось, будто лохматый дымный зверь мечет стрелы с огнем на их берег. Но он знал, что это не так.

Он уводил жену дальше и дальше от опасного места, а она все оглядывалась назад. И ночью, в пещере, где подле костра на медвежьей шкуре вповалку спали дети и было тепло и спокойно, она все вздрагивала и звала:

— Ясень, Ясень…

— Мне больше нравится, когда ты называешь меня Чужак, — сквозь сон отвечал он.

Как долго бушевала гроза! Река поднялась, подползла к самой траве.

Наконец солнце побороло тьму. Чина не могла больше медлить. Ясень сдержал свое обещание — сам с ней пошел и взял еще нескольких мужчин из племени. Мало приятного было в этой прогулке. Мокрый папоротник исхлестал ноги. Чужой лес не торопился раскрыть объятия пришельцам. Но Чина ничего не замечала. Она летела впереди всех, узнавала места, где девчонкой собирала травы и лазила по деревьям. Но чем ближе она подходила к родным местам, тем больнее сжималось ее сердце. Все чаще попадались следы, оставленные огнем, — обугленные деревья, черные залысины земли. С тяжелым сердцем подходила она к священному месту. С укором смотрела на блудную дочь круглая каменная баба. И грудь каменной бабы, и ее огромный живот — все было покрыто пеплом. Серые хлопья пепла кружились в воздухе, словно в насмешку над Чиной. Обняла Чина каменную бабу и уронила слезу той на щеку. Видела — нет больше поляны, нет летних шалашей и костровища. Нет ничего, кроме долгой черноты, усыпанной пеплом.

— Есть еще пещеры, — напомнил ей муж.

Она кивнула. Но сердце уже догадалось: не злой огонь виноват здесь и не гнев богов. Люди. Здесь были чужие люди. Они сожгли деревню и увели ее сородичей. Она еще не нашла подтверждения своим мыслям, но чувствовала: это так. И знала, что Ясень знает. Но, утешая ее, тащит к пещерам. Не противилась, пошла. И в пещере-то нашла подтверждение своим догадкам: пояс чужой, украшенный мехом нездешнего зверя, и обломок копья, заточенного по-чужому.

Вскинула Чина глаза на мужа-вождя. Понял Ясень жену без слов.

— Нет здесь твоей вины, не смотри так. Родом должен править мужчина. Тогда и отпор врагу будет достойный.

Прав Ясень, но разве от этого легче? Вышли на волю, а воля глаз не радует. Стоит Чина и взором жадно округу озирает.

— Есть еще лесное убежище, — упрямо напомнила она и рванула в лес не оглядываясь.

Ясень двинулся следом.

…К вечеру Чернику как кто толкнул. Она выскочила из пещеры и подбежала к самому краю. Туда, откуда открывались глазам дальние дали и виден был кусочек реки Подбежала и замерла: там, вдалеке, среди кустов она разглядела своих. Отец шел впереди, немного погодя — мать. И еще двое мужчин из племени. Но с ними… Черника не сразу поняла, в чем дело. За матерью семенила кучка детей. Отец и другие мужчины несли на руках мальчиков, не больше Черникиных братьев. Черника кошкой вскарабкалась на дерево. Вот чудо так чудо! Слыхивала она сказки как добрые боги одаривают племя богатым потомством, но видела такое впервые. У Черники не хватило пальцев на двух руках, чтобы пересчитать детей, которых вели сюда ее родичи.

Черника соскочила с дерева и вприпрыжку помчалась навстречу. Она радовалась возвращению матери, отца. ОНИ готова была отдать тепло своего сердца малькам из чужих мест. Она не знала, что там, за лесами, в ночь щербатой луны кончило свою жизнь последнее племя, которым управляла женщина. Племя Желтого Цветка…

ГЛАВА 20

— Андрей! Мы опаздываем! — нервно напомнила Инна Викторовна и отключила мобильник. Они должны были быть в роддоме полчаса назад, а Андрей до сих пор возится с машиной. А ведь нужно еще успеть заехать за цветами. И кто знает Стасика, догадается ли он купить конфеты и шампанское для медперсонала? Вообще вся эта неопределенность, возникшая вокруг рождения Ларисиного ребенка, ужасно раздражала Инну Викторовну, заставляла нервничать.

— Мам, успокойся, — сразу же посоветовал сын, едва они выехали за ворота дома. — Ты — сторонний наблюдатель. Твое дело маленькое.

— Как — наблюдатель? — вскипела Инна Викторовна. — Вот так дела! Я ей вместо матери теперь, я должна позаботиться о ней.

— О ней есть кому позаботиться.

— Ты имеешь в виду Стаса? Я лично до сих пор не поняла, что у них за отношения. Она не позволила ему пока вернуться. Сказала, что все решит после рождения ребенка. Ты представляешь? Мы все как на пороховой бочке.

— Это не твоя печаль, мам. Твое дело поздравить. Ну, еще принять ее, если она так ничего и не решит и захочет прямо из роддома вернуться под крылышко любимой тетушки…

А я разве против? — живо отозвалась Инна Викторовна. — Я только не терплю неопределенности. — Я вчера ее по телефону спрашиваю: колыбельку с чердака снять? Ну ту, Машенькину. А она сделала вид, что не слышит меня, и заговорила о постороннем. Ну вот, я так и знала — теперь застрянем.

Прямо на перекрестке возле роддома перекрыли дорогу машины ГИБДД. Шли разборки: «Газель» столкнулась с «Жигулями». Когда наконец подъехали к роддому, Андрей вдруг решил не парковаться возле крыльца, а поехал дальше и встал за киоском, напротив больницы.

— А что, ближе нельзя? — раздраженно поинтересовалась мать. Снег, нападавший вчера, дружно таял, образовав кругом противные лужи. — Пока доберешься до крыльца — сапоги промокнут.