Сулейман коснулся губами ее щеки, но ничего не ответил, он отчаянно старался сдержаться от проявлений своего горя.

Тело Хюррем сотрясалось в схватках; она снова закричала от боли.

Хафса наклонилась к ее ногам, глядя, как во второй раз показываются черные волосы ребенка, слипшиеся от крови.

Она нахмурилась и посмотрела на Хюррем и Сулеймана. Затем жестом подозвала к себе Давуда.

— Давуд! Подойди сюда. Мне понадобится твоя сила, чтобы извлечь ребенка.

Его передернуло; лицо побелело от страха, но он выполнил приказ валиде-султан. С трудом подойдя к ней, он положил ладони на внутреннюю поверхность бедер Хюррем. Скоро его руки стали скользкими от крови. Он как мог помогал любимой. Вот его пальцев коснулся затылок ребенка… Он ахнул от ужаса.

Хюррем заплакала от бессилия. Сулейман нежно обнял ее, беспомощно глядя на валиде-султан и Давуда. Вдруг фаворитка обмякла и потеряла сознание в его объятиях. Он в страхе вскрикнул.

— Сулейман! — закричала Хафса. — Надави ей на живот! Нельзя допустить, чтобы ребенок снова ушел внутрь, иначе мы потеряем обоих!

Она вскочила и выбежала в соседнюю комнату. Через несколько минут вернулась с острым кинжалом. Наклонившись к Давуду, она заглянула ему в глаза.

— Я рассчитываю на тебя, Давуд. Готовься принять ребенка.

Он кивнул.

Валиде-султан приложила острие кинжала к плоти Хюррем — над самой головкой ребенка. Сулейман надавил ей на живот. Лезвие прорезало плоть, и ребенок, захлебываясь, вышел на свет… Хрустнула смещенная кость Хюррем.

Давуд держал на руках маленький комочек. Его жгли слезы радости и горя. Хафса бросила кинжал на диван, выхватив у него младенца, подняла его в воздух и ловко хлопнула по спинке. Вначале он не подавал признаков жизни — как и его мать. Хафса еще раз шлепнула новорожденного. Малыш дернулся, закашлялся и задышал. Потом громко, пронзительно закричал, отчего все находящиеся в комнате вздрогнули. Обессиленная Хафса передала ребенка Давуду и, перевязав пуповину, перерезала ее острым кинжалом. Затем жестом приказала Давуду отойти. Теперь ей предстояло позаботиться о роженице. Давуд молча расположился на диване. Пока Хюррем лежала без сознания, мужчины согревали ее тело своим теплом и прижимали ребенка к ее едва бьющемуся сердцу. Слезы градом лились из глаз обоих.

Хафса как могла постаралась остановить кровь и обработать рану, которую сама же и нанесла. Она покрыла поверхность раны густым слоем целебной мази и как можно глубже затолкала в зияющую рану тампон. Схватила Хюррем за левую ногу, глядя в лицо лежащей без сознания женщины, а затем перевела взгляд на охваченных ужасом мужчин по обе стороны от нее.

— Держите ее крепче, — прошептала она.

Убедившись в том, что они оба крепко держат Хюррем, она дернула ее за ногу, вправляя сустав. Послышался щелчок; Хюррем передернуло, и она громко вскрикнула, не приходя в сознание.

Младенец взял материнскую грудь и принялся сосать ее.

— Больше я ничего не могу сделать, — с трудом проговорила Хафса. — Нам остается лишь любить ее и просить Аллаха, чтобы Он, если хочет, забрал Хюррем к себе в свой дворец… быстро и без мучений. — Валиде-султан подошла к изголовью дивана и взяла на руки ребенка. Нагнувшись, она поцеловала Хюррем и своего сына. А затем коснулась губами щеки Давуда, замешкавшись лишь на миг, чтобы взглянуть в его заплаканные светло-карие глаза. Круто развернувшись, она вышла из комнаты.

Глава 102

На небе показался молодой месяц. Сулейман, покачивая Хюррем на руках, нес ее по парку Топкапы. Она безвольно льнула к нему, но все же слабо улыбнулась, прижавшись щекой к его груди.

— Морской воздух пойдет тебе на пользу, мой сладкий тюльпан, — прошептал Сулейман, которого еще тревожило состояние любимой.

Они медленно двигались по парку, под ветвями величественного бука. Сулейман то и дело останавливался, чтобы любимая могла насладиться красотой и ароматом цветов. Когда они дошли до Прибрежного павильона, он крепче обхватил ее обессиленное тело и взошел по ступенькам на закрытое со всех сторон возвышение. Хюррем посмотрела на панораму Золотого Рога и Босфора, которая раскинулась перед ними, и улыбнулась, увидев Давуда, который сидел на мягких подушках, держа на руках маленького Джихангира. Сулейман уложил Хюррем на диван, а затем, после того как Давуд передал ей младенца, оба мужчины обняли хрупкую жизнь, которую они едва не потеряли.

Сулейман пытливо вглядывался в лицо ребенка, он провел указательным пальцем по маленькому ротику, с радостью глядя на пухлые крошечные губки, которые сразу присосались к его пальцу. Потянувшись к Давуду и взъерошив ему волосы, он с удовлетворением заметил, что у младенца такие же изогнутые пухлые губы, как у него. Он широко улыбнулся.

Давуд тихо погладил Хюррем, Джихангира и тыльную сторону ладони Сулеймана. В личике младенца он видел сходство лишь с Хюррем и Сулейманом, но вместе с тем…

Никто из сидящих в беседке не произносил ни слова; они нежились на солнце и слушали, как волны с шумом накатывают на защитный вал. Мужчины исполняли все желания Хюррем, осыпая ее нежными поцелуями, ласками и улыбками, когда она подносила к груди проголодавшегося младенца.

Глава 103

— Глупый мальчишка, — прошипела Хафса, быстрым шагом обходя фонтан и направляясь к Сулейману. Султан с изумлением оторвался от письма; упрек матери как будто озадачил его.

Валиде-султан много дней думала, сидя в уединении своих покоев или ухаживая за Хюррем и Джихангиром. И как бы она ни поворачивала свои мысли, она неизменно приходила к одному и тому же выводу.

— Глупый мальчишка! — повторила она, с силой ударяя его по лицу.

Сулейман в замешательстве потер щеку.

— О чем ты, матушка? Что я еще натворил?

— Ты прекрасно знаешь, что творится в твоих покоях весь последний год. Доказательством твоих поступков служит Джихангир. Разве ты совсем не думаешь о доме Османов и о будущем империи? Ты всегда слушал только свое сердце, и оно в конечном счете станет причиной твоего падения — если не падения всей империи!

Губы Сулеймана изогнулись в усмешке, однако она лишь больше воспламенила валиде-султан.

— Мама, никто и никогда ни о чем не узнает. Я очень осторожен, так что никто не знает, когда оба моих любимых находятся вместе со мной.

Валиде-султан села рядом с сыном и презрительно хмыкнула:

— Значит, сын мой, ты принял все меры предосторожности?

Сулейман кивнул.

— И никто не знает о твоих… забавах?

Он снова кивнул.

Хафса снова влепила ему пощечину.

— Тогда почему мои наушники сообщают мне все пикантные подробности?

Сулейман задумчиво потер щеку.

Хафса прижалась к сыну и, положив руку ему на плечо, зашептала ему в ухо:

— Мы должны действовать быстро и пресечь все сплетни о том, что происходит! Ни у кого не должно возникнуть и тени сомнения насчет происхождения Джихангира — как, собственно, и насчет происхождения всех твоих сыновей. Подданные не должны думать плохо о тебе и твоих наследниках. Вы — наместники Бога на Земле. Твои подданные должны думать, что все твои сыновья — потомки пророка Мухаммеда.

— К черту сплетни, пусть болтают, что хотят, — хрипло прошептал Сулейман, так же пылко, как и валиде-султан. — Они будут думать так, как мы им прикажем, матушка. Наши подданные готовы на многое закрывать глаза, лишь бы у них были набиты животы, а на базарах и в хамамах к их услугам имелись все мыслимые удовольствия. Мои предки, как известно, наслаждались и обществом одалисок, и обществом своих пажей. То, что происходит за стенами гарема, никого не касается, кроме меня и моих любимых.

Хафса отодвинулась от сына и задумалась. Она вспомнила своего султана Селима, который часто приглашал к себе красивых молодых придворных. Она прогнала из головы неприятные мысли.

— Сулейман, ты не понимаешь. Твое… безрассудство подрывает наш род. Ты ослеплен своими желаниями. Да, ты прав: многие твои предки наслаждались ласками красавцев обоего пола, однако никто из них не позволял своим любовникам-мужчинам отведать изысканных угощений гарема. И уж точно никто из них не обладал даже малой толикой той власти, какой обладаешь ты в Европе, Азии и Африке.

Сулейман внимательно слушал мать.

— Хотя ты их не видишь, любимый, твои враги очень близко и готовы воспользоваться малейшей оплошностью, чтобы коварно нанести тебе удар в спину!

— Но Ибрагим и наши янычары снова выступили в поход на север, — возразил султан, — и сейчас сдерживают Габсбургов у их границ. Даже если Габсбурги узнают о моих любимых и о том, чем мы занимаемся, им все равно.

Валиде-султан вздохнула и снова покачала головой:

— Сулейман, ты величайший султан из живших на земле, а Ибрагим — величайший из великих визирей. В этом нет никакого сомнения. Но ты должен усвоить, что твой враг — не воин, который несется на тебя, размахивая саблей и целясь в тебя из пистоли. Воин вражеской армии сражается за то, во что он верит; не он твой истинный враг.

Сулейман вопросительно выгнул брови и стал ждать продолжения.

— Твой соперник, друг мой, — тот, кому ты больше всех доверяешь. Он всегда рядом; ты считаешь его своим самым близким другом. Хотя его тепло и близость, возможно, и утешают тебя, ты не замечаешь, как он, поглаживая рукоятку кинжала, только и ждет удобного случая всадить кинжал тебе в горло и злобно повернуть его в ране.

Сулейман отпрянул:

— Не понимаю, о чем ты говоришь! Я полностью доверяю всем моим визирям и пашам! Они всю жизнь преданно служат мне и империи!

Хафса понимала, что ей не удастся поколебать веру Сулеймана в своих приближенных. Он ни за что не поверит в истинные замыслы Ибрагима, пока не будет слишком поздно. Она вздохнула и решила сменить подход.