— Как ты смеешь! Ты лжешь, дикая гиена! — презрительно произнесла Хюррем, отталкивая от себя Махидевран.

Та вспыхнула, и на ее лице отразились ее истинные чувства. Гнев, давно копившийся внутри ее, вырвался наружу.

— Я не лгу! Ты уродлива, Хюррем, — и даже больше, чем ты думаешь! Посмотри, какой у тебя огромный живот и как отекли твои ноги! Лицо у тебя покраснело, а груди уже отвисли от молока. Любому мужчине противно было бы смотреть на тебя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к тебе в таком состоянии.

Хюррем вскрикнула и замахнулась, собираясь влепить злобной джиннше пощечину, но та оказалась проворнее. Она легко отшвырнула руку Хюррем и, сжав кулак, с силой ударила ее в живот. Хюррем тяжело осела набок и с глухим стуком упала на мраморную плиту. Она ахнула от острой, пронизывающей боли. Живот словно наполнился невыносимым жаром. Между ног стало мокро… Извиваясь от боли, Хюррем в ужасе смотрела на мраморные плиты. У нее отошли воды, окрашенные темной кровью. Кровь испачкала ее одежду и растеклась по мрамору. Она хотела закричать, но от ужаса и боли у нее отнялся голос.

Занеся над головой дрожащую окровавленную руку, Хюррем повернулась к Махидевран. Ангел смерти летал над нею; перед глазами все поплыло. Оставалась только боль. Она продолжала смотреть на Махидевран, чье улыбающееся лицо растворилось в мучительной темноте. Хюррем потеряла сознание.

Мать наследника улыбнулась, глядя на неподвижную окровавленную женщину у своих ног, а затем, презрительно хмыкнув, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и отправилась в хамам.

Глава 100

Сулейман и Давуд неслись по коридорам Топкапы; по пятам за ними бежали несколько черных евнухов. От спешки они то и дело спотыкались в полумраке, освещенном лишь факелами.

Они резко остановились у двери, ведущей в гарем.

— Туда тебе нельзя, любимый. Подожди в моих покоях, а я вернусь, как только что-то узнаю, — быстро прошептал Сулейман, сжав плечо Давуда.

Сулейман скрылся за дверью и зашагал по Золотому пути, ведущему в гарем. Оставшись один, Давуд вздрогнул и, не стесняясь, заплакал. Он прислонился к стене и в ужасе закрыл рот дрожащей ладонью.

Сулейман пересек Двор фавориток и взлетел по лестнице в покои Хюррем. Настежь распахнув дверь, он остановился на пороге, тяжело дыша и глядя на открывшуюся ему сцену. Над диваном, на котором лежала Хюррем, склонилась валиде-султан. На полу растеклась лужа крови; белое покрывало на его любимой тоже окрасилось в красный цвет. Сулейман застыл, охваченный горем. Он прижал руку к груди и медленно подошел к матери.

Глаза Хафсы покраснели от слез. Она положила руки на плечи сыну, уткнулась лицом ему в грудь. Затем, взяв его за руку, она вывела его на открытую галерею.

Мать и сын крепко обнялись и заплакали.

Через несколько минут к Сулейману наконец вернулся дар речи.

— Что случилось, матушка? Как все это произошло?

Хафса прижалась губами к уху сына и что-то зашептала.

Сулейман сжал кулаки; кровь бросилась ему в голову. Все его тело окаменело от ярости. Он выпрямился в полный рост и ударил кулаком по каменной стене. Хафса встревоженно следила за ним. Он круто развернулся и побежал вниз.

— Махидевран! — хрипло кричал он. — Махидевран!

Сулейман распахивал двери ногой и обыскивал все покои по очереди.

Спустившись в нижний ярус, он обошел еще несколько комнат. От ярости он весь дрожал, но продолжал искать. Когда он выбежал в нижнюю колоннаду, Махидевран, пританцовывая, вышла из небольшой библиотеки. Она что-то напевала и радостно улыбалась.

— Ты звал меня, любимый? — весело произнесла она.

Сулейман замер на месте и стиснул кулаки. Ему стоило больших усилий не пустить их в ход.

— Что ты натворила, джиннша? — спросил он, приблизив свое лицо к ее лицу почти вплотную.

— Не знаю, о чем ты говоришь, дорогой. Что-нибудь случилось? — проворковала Махидевран, гладя его по плечу.

— Ты прекрасно знаешь, что ты натворила! — закричал он, передергиваясь от ее прикосновения.

— Ах, Сулейман, ты о Хюррем… Как жаль. Но все же, мой милый, не забывай, что у тебя есть я и другие фаворитки, а также множество девиц, которые скучают в общих спальнях. — Она коснулась его сжатого кулака. — Пойдем со мной, любимый, и я напомню тебе, на что я способна.

Сулейман вырвался и замахнулся, собираясь ударить Махидевран по лицу. Она испуганно сжалась, но султан не стал ее бить. Рука его упала вдоль тела. Радостно улыбнувшись, Махидевран провела рукой по своим волосам. Они заблестели на солнце.

— Господин мой, я знаю свое место и помню наши обычаи. Как мать наследника престола, я занимаю первое место среди всех женщин гарема… кроме валиде-султан. — Она не спускала глаз с султана.

Сулейман опустился на мраморную скамью и горестно закрыл лицо руками.

— Я доставлю тебе радость и удовольствие, которое вряд ли способна доставить тебе эта сука со своими чарами.

Сулейман резко выпрямился и, исполненный ненависти, бросился на Махидевран. Дрожащим от гнева и горя голосом он выговорил:

— Ты больше никогда не войдешь в мою спальню! Ты никогда не прикоснешься ко мне и никогда, никогда больше не будешь наслаждаться роскошью этого дворца. А теперь оставь меня. Прочь!

Махидевран надменно ответила:

— Что ж, так тому и быть! Чары рыжей шлюхи ослепили тебя! Мой сын взрослеет; я буду сидеть в своих покоях и ждать, когда ты испустишь последний вздох. Я стану следующей валиде-султан, и мы с Мустафой, который будет во всем мне послушен, расширим нашу империю через много лет после того, как ты превратишься в прах в своей могиле. Пусть собаки рвут твой труп и черви грызут твою плоть!

Султан грубо схватил ее за горло.

— Ты не поняла, что я сказал, моя сладкая Махидевран, — процедил он, смыкая пальцы. — Я велел тебе не показываться мне на глаза… Ты покинешь не только дворец Топкапы, но и Стамбул!

— Но ты не имеешь права так поступать. Я — мать наследника престола! — с трудом, корчась от боли и ужаса, прошептала Махидевран.

— Гиацинт! — закричал султан, по-прежнему крепко держа ее за горло. Лицо Махидевран побагровело, а тело обмякло.

Главный черный евнух выбежал во двор и опустился на колени перед своим господином.

— Немедленно отправляйся на базар! — закричал Сулейман. — Купи там самого грязного и вонючего верблюда, какого найдешь. Это будет мой последний подарок моей красивой фаворитке перед тем, как она навсегда нас оставит.

— Ты не имеешь права, — прошептала Махидевран, падая на колени.

Сулейман гневно посмотрел на Гиацинта и жестом велел ему выполнять приказ.

— Гиацинт, у тебя двадцать минут; не медли, иначе ты присоединишься к этой мерзкой шлюхе и отправишься в ссылку вместе с ней! — Он снова повернулся к Махидевран, которая заливалась у его ног бессильными слезами. Задрав голову, она обхватила ноги султана и принялась умолять простить ее.

Сулейман по-прежнему дрожал от гнева.

— Ты поедешь на грязном верблюде и будешь ехать до тех пор, пока он не падет от истощения и не сдохнет от жажды. Если я еще когда-нибудь увижу тебя или услышу, что ты продолжаешь существовать, я собственными руками задушу тебя и уничтожу плод твоих чресел. А теперь вон отсюда!

Он выпустил обезумевшую от горя женщину и понесся назад, в покои Хюррем.

Глава 101

Прячась в самых темных углах покоев, валиде-султан с тяжелым сердцем наблюдала за происходящим; ее грызла мучительная тревога.

Сулейман стоял на коленях рядом с диваном Хюррем. Молясь Аллаху, он подносил ее безвольную руку к своим губам и плакал. Изгнав из Стамбула Махидевран, он переселил Гюльфем, Ханум и всех черных евнухов в другие покои, чтобы никто не мешал ему быть с любимой. Давуда он поселил у себя; по ночам они оба сидели у постели любимой.

Хафса с ужасом смотрела на Давуда. Открывшаяся ей правда наполняла ее ужасом.

Всю ночь они сидели молча. Сулейман прижимался губами к руке и запястью Хюррем; он радовался, когда слышал слабый пульс, и не переставал молиться. Молитва вселяла в его душу пусть небольшую, но надежду.

Давуд положил дрожащую руку ему на плечи.

Вдруг Хюррем приподнялась и громко закричала.

Мужчины в тревоге отпрянули. Хафса подбежала к дивану и принялась укачивать роженицу. Хюррем застонала и, открыв глаза, наполненные слезами, потянулась к Сулейману и Давуду. Оба взяли ее за руки. Гневно глядя на мужчин, Хафса провела рукой по тугому животу Хюррем.

— Ребенок выходит, — встревоженно прошептала она. С сомнением покосившись на Давуда, она сдернула с Хюррем покрывало. Огромный живот ходил ходуном.

Мужчины сидели, оцепенев от ужаса. Они чувствовали себя совершенно бесполезными, никчемными.

— Сынок, поддержи свою любимую, иначе я не смогу сделать свое дело.

Сулейман поспешно влез на диван и лег рядом с Хюррем. Роженица, раздираемая мучительной болью, всей тяжестью навалилась ему на грудь, а он крепко обнял ее и прижался щекой к ее щеке. Хафса встала в ногах дивана и нащупала головку ребенка.

Хюррем чуть слышно застонала, и головка скрылась в ее лоне, и почти сразу хлынула кровь. Сулейман старался держать ее как можно нежнее; его слезы падали на ее измученное страданиями лицо. Давуд погрузился в мрачные раздумья, сжимая ее руку в своей.

— Хюррем! — плача, позвала Хафса. — Тужься, дорогая. Выталкивай ребенка наружу!

Роженица пробормотала что-то нечленораздельное, слабо хватаясь за Давуда и поворачивая голову, чтобы посмотреть в глаза Сулейману.

— Ребенок важнее меня, любимый. Пожалуйста, помоги ему появиться на свет… — с трудом прошептала она.