— Наши солдаты болеют; начинается зима, а с нею наступает лихорадка, — сказал он наконец.

— Да, — ответил Ибрагим, — и мы потеряли свыше семидесяти тысяч верблюдов, а также много продовольствия и боеприпасов, которые они несли. Несмотря на дождь и болезни, боевой дух наших солдат по-прежнему высок. А город, под стенами которого мы стоим, слаб и вскоре падет.

Сулейман не был уверен в том, что слова великого визиря — правда. Оглянувшись, он увидел дым пожарищ; догорали деревни, которые войско сожгло на пути к Вене. Сулейман вздохнул и закрыл глаза от стыда.

— Если город капитулирует, я запрещаю его жечь. Его прекрасные здания и знатные семьи много пережили на своем веку. Их величие не должно умаляться и при нашем правлении.

Ибрагим кивнул:

— Вена станет хорошим плацдармом для нашего дальнейшего продвижения на север и восток, где мы соединимся с нашими союзниками-французами.

Сулейман согласился, но ему стало не по себе, когда он заметил, как хищно дернулись уголки губ Ибрагима.

— Отправь к старику, который возглавляет оборону города, парламентеров… Пусть объявят: если гарнизон капитулирует к заходу солнца, всех пощадят. Если нет, нам придется разрушить эту жемчужину до основания — они не оставят нам другого выхода.

К вечеру парламентеры вернулись в лагерь османов и направились в шатер султана. Султан вопросительно поднял брови. Парламентеры лишь покачали головой. Сулейман закрыл лицо руками и погрузился в глубокое раздумье. Печаль съедала его изнутри, сжимала сердце.

На рассвете следующего утра, после того как призыв муэдзина разнесся над равниной и были произнесены утренние молитвы, начался штурм.

Триста пушек поменьше, которые удалось доставить из Болгарии, весь день стреляли по крепости. Грохотали барабаны военного оркестра, вселяя ужас в защитников осажденной австрийской столицы.

— Наша тяжелая артиллерия давно снесла бы эти стены! — крикнул Ибрагим, перекрывая грохот канонады.

Сулейман сидел на своем коне и смотрел, как носятся по полю пушечные ядра. Не все долетали до стен крепости, и те, что долетали, не причиняли стенам особого вреда. Некоторые залетали за укрепления и разрушали небольшие здания. Другие попадали в кладку собора Святого Стефана. Тысячи лучников одновременно выпускали стрелы, некоторые из них горящие. Но и стрелы почти не причиняли вреда осажденной крепости.

Не веря своим глазам, смотрел он, как из-за стен города выскочил отряд кавалеристов. Они столкнулись с первыми двумя шеренгами османских воинов. Венцы перебили много пехотинцев и захватили несколько пушек. Так же быстро, как появились, они ускакали под прикрытие крепостных стен.

— Кто командует венцами, если Фердинанд бежал? Кто такой этот фон Зальм? Почему он предпринимает такие решительные действия против нас? Неужели он не ведает страха?

Ибрагим пожал плечами и поспешно прошептал что-то на ухо разведчику-янычару. Султан продолжал беспокойно оглядывать поле битвы. Пушки продолжали безуспешно обстреливать город.

— С такими пушками мы ничего не добьемся, — громко провозгласил он наконец.

— Верно. Однако мы надеемся на подземные траншеи, мой господин. Мы возьмем город с помощью подкопа, как на Родосе. Пушки лишь отвлекают внимание защитников.

Обстрел, предпринятый для отвлечения, продолжался не один день…

Сулейман вернулся в свой шатер, надеясь хоть немного отдохнуть, несмотря на непрекращающиеся атаки. Он не спал уже несколько дней, а ему казалось, что много недель. В шатре его ждал Давуд. Ичоглан до сих пор злился, но продолжал исполнять свои обязанности и любить султана. Его любовь сейчас была особенно нужна и дорога Сулейману.

— Как наши дела, мой султан? — спросил Давуд, помогая Сулейману лечь на подушки, пережившие тяготы пути.

Сулейман поморщился от боли и потер кровоподтек на ноге, но ничего не сказал. Давуд нежно распахнул полы кафтана Сулеймана, спустив его шаровары до лодыжек. Левая нога все еще оставалась черной после событий в Пеште; хотя перелома не было, сильный ушиб досаждал султану. После падения с Тугры у него распухли колено и мужское достоинство. Давуд проворно выбежал из шатра и вскоре вернулся с бальзамом. Он погрузил пальцы в восковую мазь и принялся втирать бальзам в больные места. Ногу он растер от бедра до лодыжки. Затем бережно снял с Сулеймана туфлю и поморщился, когда его господин снова сжался от боли.

Пальцы ноги казались ватными на ощупь; ногти почернели и отслоились; они кровоточили. Давуд провел рукой по бедру, втирая в кожу густой бальзам. Затем легко провел смазанными бальзамом руками по паху Сулеймана, стараясь не задеть больное место. Султан положил дрожащие руки на плечи Давуду и легко сжал их.

— Спасибо, что ты со мной, друг мой.

— Где же еще мне быть? — прошептал Давуд в ответ.

Сулейман улыбнулся и лег отдохнуть на мягкие подушки. Давуд не отходил от султана; он мягко проводил руками по больной ноге, согревая и успокаивая его.

Пока султан спал, румынские и сербские минеры продолжали рыть подкопы под стенами крепости. В вырытые ими траншеи доставляли бочки с порохом.

Сулейман проснулся и вздрогнул. Давуд, лежавший рядом, тоже подскочил в страхе. Вокруг них гремели мощные взрывы.

Давуд помог Сулейману встать на ноги. Оба поспешили к выходу из шатра. Когда они откинули полог, их глазам предстало неожиданное зрелище. Множество шатров и палаток было охвачено пламенем. Другие взрывались с такой силой, что они на время ослепли. Во все стороны летели осколки; оказавшиеся на их пути люди и кони падали как подкошенные.

Султан и ичоглан бросились к ближайшей горящей палатке, не обращая внимания на осколки. Они пытались вытащить раненых солдат. У них на глазах взлетела на воздух еще одна палатка — в нее попал снаряд, выпущенный со стен осажденного города. Сулейман заметил бегающих по лагерю странных людей в темных плащах. Они отступали к ближайшей роще. Вдруг его повалило на землю — Давуд обрушился на него всей тяжестью. Они оба сильно ударились, когда взорвалась еще одна бомба всего в нескольких шагах от них. В воздухе летали осколки металла и обломки камней. Шрапнель жужжала совсем рядом с их распростертыми телами. Сулейман схватился за Давуда и крепко притянул его к себе.

— Не уходи! — жарко попросил он.

Давуд крепко прижимал к себе Сулеймана. Вокруг них один за другим продолжали взрываться шатры. Взрывы сопровождались истошными криками. Повсюду носились обезумевшие от ужаса янычары. Лошади испуганно ржали. Вдруг из шатра выбежала еще одна темная фигура и упала рядом с ними в грязь. Давуд узнал Ибрагима.

— Сулейман, пойдем со мной, — задыхаясь, проговорил он, дергая султана за рукав.

Они втроем побежали по траве, пригибаясь как можно ниже. Вокруг шла резня. Янычары схватились с защитниками Вены, прокравшимися в их лагерь под покровом ночи. Вопли и лязг металла сопровождались грохотом и взрывами.

Глава 85

Хюррем бесцельно бродила по нижнему парку Топкапы. Приближалась зима; листья на самых больших деревьях уже пожухли и опали.

Она медленно поднялась по ступенькам павильона, выходящего на море, чтобы полюбоваться водами, окружившими дворец, но едва увидела легкую рябь на воде, как снова вернулась в уединенный парк. Она бродила много часов, вдыхая аромат последних цветов или окуная пальцы в водопады при декоративных прудах. Сухая листва шуршала у нее под ногами; она сердито расшвыривала листья носком туфли.

Накануне к ней приезжала Хатидже, но Хюррем отказалась ее принять.

Чем больше досада охватывала ее сердце, тем чаще Хюррем отправлялась гулять в парк. Она попробовала напеть какую-то мелодию, но у нее на глазах выступили слезы, и она замолчала. Она сходила в конюшню султана, но конюшня была пуста. Тогда женщина спустилась к пристани, чтобы понаблюдать за рыбаками через небольшую дыру в стене, но рыбаков там не оказалось.

Когда солнце приблизилось к закату и в темнеющем небе послышался призыв муэдзина, она легла на траву недалеко от воды.

— Отец, — прошептала она, — прошу, помоги мне!

Она молча села и стала молиться, обращаясь к своему отцу, к Богу, к Аллаху. Ко всем, кто может помочь ей и ее любимому.

Послышался хруст гравия. К ней приближались чьи-то шаги. Хюррем вздрогнула и обернулась. Босоногий евнух проворно упал перед ней на колени.

— Что тебе? — презрительно и испуганно спросила она.

Евнух тихо ответил:

— К тебе гостья, хасеки-султан.

— Я не желаю видеть Хатидже. Передай, пусть уходит.

— О лучезарная, тебя хочет видеть не жена великого визиря! Это женщина с севера.

Хюррем в ошеломленном молчании смотрела на искривленные ветви бука. За последние десять лет ее не навещал никто, кроме домочадцев султана. Из внешнего мира в гарем допускались лишь старые еврейки, которые занимались торговлей и обменом, а кроме них, не приходил никто.

— Расскажи… об этой женщине, — с трудом выговорила она.

— Она очень красива, госпожа, одета по французской моде, в платье с пышными юбками, и волосы у нее напудрены, — вздохнул евнух.

От изумления Хюррем широко раскрыла глаза. Она подала евнуху руку, и тот помог ей встать и проводил в верхний парк, в жилые помещения Топкапы.

Несмотря на беспокойство, Хюррем бросилась в свои покои и посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться — она выглядит достойно. Она причесалась и надела ожерелье, которое подарил ей Сулейман, перед тем как отправиться в поход. Поспешно надушилась жасминовой водой и пощипала себя за щеки, чтобы они зарумянились.

— Какая она, Шафран?

Евнух ответил:

— Гостья с севера очень красива, но ей далеко до той, что сейчас услаждает мой взор.