Теплый летний ветерок принесся с окружающих холмов, лаская тысячи шатров, раскинувшихся в широкой долине; хотя солнце еще не взошло, одни янычары чистили лошадей и оружие, а другие разводили костры, на которых быстро закипели большие котлы с пилавом. Тысячи поваров помешивали рис, специи и кусочки мяса; им предстояло накормить двухсоттысячное войско.

Давуд поднялся на вершину холма, где стоял шатер султана. Спина у него затекла оттого, что он спал на голой земле. И все же настроение у него было хорошее; он был охвачен возбуждением перед битвой. Последние несколько месяцев они побеждали в мелких стычках, а теперь им предстояло сражение с главным войском Лайоша. Давуд кивнул двадцати телохранителям, стоящим у входа. Они расступились, давая ему пройти. Внутри шатер ярко освещали несколько светильников. Два белых евнуха, которые всю ночь бдели у изножия дивана, обернулись, когда Давуд вошел. Они оба кивнули и снова повернулись к спящему султану. Давуд присел у небольшого костерка, чтобы заварить чай для своего господина, и покосился в сторону дивана.

Несмотря на дневную жару, Сулейман спал укутанный в меха. Шкуры закрывали нижнюю половину его тела; однако торс был обнажен. Султан что-то пробормотал во сне и, повернувшись на бок, обнял Ибрагима, крепко спавшего рядом. Продолжая заваривать чай, Давуд позволил себе посмотреть на двух голых мужчин. Сулейман крепко прижался к своему другу и уткнулся носом в его длинные черные волосы. Он обвил рукой торс Ибрагима и, не просыпаясь, провел ладонью по густой поросли волос на груди великого визиря. Ибрагим сонно вздохнул, бессознательно сбрасывая с ног жаркий мех. Ичоглан заметил, что оба любовника возбуждены. Он смотрел, не отворачиваясь. Ибрагим, ниже ростом, чем Сулейман, отличался крепким сложением греческого воина. Почти все его мускулистое смуглое тело было покрыто густой порослью черных волос. Сулейман, напротив, был белокожим и гладким, хотя и он был великолепно сложен. И длина его мужского достоинства соответствовала высокому росту. Детородный орган Ибрагима, как и все его тело, был коротковатым и толстым; видимо, толщина с лихвой искупала недостаточную длину.

Ичоглан разлил чай в два кубка и подошел к спящим. Молча опустился на колени сбоку от султана. Белые евнухи пристально смотрели, как он ставит кубки на поднос и, осторожно наклонившись, тихо гладит султана по плечу, чтобы разбудить.

Сулейман откатился от Ибрагима, положил голову на колени Давуда и обвил рукой его талию. Однако он по-прежнему не просыпался. Ичоглан погладил господина по голове и пытливо следил, как Сулейман медленно открывает глаза и смотрит на него. Он улыбнулся, но по-прежнему лежал головой на коленях Давуда и прижимался к нему.

— Доброе утро, Давуд, — сказал он наконец, зевая и дотрагиваясь до тугой плоти между ног. Когда он отпустил свой жезл, тот мягко ударил его по животу.

Давуд продолжал гладить длинные густые волосы, распутывая сбившиеся кудрявые пряди. Сулейман сонно и довольно улыбнулся, заметив, что плоть ичоглана все крепче прижимается к его щеке. Небольшая щетина на подбородке Сулеймана колола нежную кожу сквозь тонкую материю. Давуд увидел красиво изогнутые губы и нежный овал лица, и сердце у него забилось чаще. Его смущение постепенно проходило. Он понимал, что его влечет к султану. Он робко опустил лицо навстречу черным глазам. Губы жаждали дотронуться до других губ — тех, которые так часто ласкала Александра. Сулейман приоткрыл глаза и приподнял голову. Давуд почувствовал на своем лице его жаркое дыхание.

Ибрагим лениво зевнул и потянулся.

Давуд отпрянул, и Сулейман скатился с его коленей в мягкие подушки, а Ибрагим сел на мех. Он продолжал зевать и тереть лицо. Остановившись с руками, поднятыми вверх, он вопросительно посмотрел на двух белых евнухов, а затем на Давуда и Сулеймана.

Сулейман первым нарушил молчание:

— Пора просыпаться, друг мой.

Давуд поднял два кубка с чаем. Сулейман принял свой кубок с благодарностью, Ибрагим метнул на ичоглана подозрительный взгляд. Давуд присел у догорающего костра. Ибрагим одним глотком выпил чай, а кубок швырнул Давуду, который легко поймал его. Затем великий визирь лег и прильнул к Сулейману, который продолжал пить свой чай мелкими глотками. Давуд и два белых евнуха молча наблюдали, как Ибрагим прильнул к султану и обхватил руками свой возбужденный жезл. Извиваясь, он ласкал сам себя. Вскоре шатер наполнили его хриплые стоны. Остальные продолжали молча и почтительно наблюдать за ним. Сулейман поставил пустой кубок на поднос и провел пальцами по спине друга. Великий визирь продолжал доставлять себе удовольствие.

— Брат мой, похоже, ты уже немало потрудился во время наших ночных утех, — ласково прошептал Сулейман. — Оставь, впереди у нас длинный день, и тебе понадобятся все твои силы.

Не обращая на его слова никакого внимания, Ибрагим смочил пальцы слюной и снова приступил к бесплодным попыткам удовлетворить себя. Поняв, что ничего не получится, он злобно зарычал, покосившись на Давуда, вскочил и выбежал из шатра в утренний сумрак, накинув на голое тело кафтан. Он отрывисто выкрикивал приказы телохранителям, стоящим снаружи, одного в припадке ярости сбил кулаком на землю.

Сулейман смотрел ему вслед без всякой тревоги.

— Сегодня от руки великого визиря падет много солдат Лайоша, — пробормотал он себе под нос, снова поворачиваясь к ичоглану. Протянув к нему руку, он сказал: — Иди сюда, Давуд. Мне нужно смыть ночной жар с тела. Восходит солнце; наступает день, который войдет в историю.

Августовская луна лениво уплыла за горизонт; над венгерской равниной показались первые лучи солнца. Сулейман быстро вышел из шатра. Давуд по его просьбе следовал за ним по пятам. Над долиной плыл призыв муэдзина на молитву. Огромное войско янычар по всему лагерю или на вершинах холмов, окруживших долину, повернулось к Мекке и упало на колени.

Сулейман и Давуд тоже опустились на колени там, где стояли. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его…» Давуд ощутил тепло от стиха Корана: ему было еще теплее оттого, что рядом с ним молился сам султан.

Завершив утреннюю молитву, султан вскочил, подняв и Давуда, и быстро зашагал к Тугре. Два ичоглана уже оседлали безупречно белую кобылу, а также коня Давуда и теперь ждали их приближения.

Сулейман взлетел в седло. Давуд вопросительно поднял брови.

— Пошли, Давуд. Садись на коня. Сегодня ты будешь моим оруженосцем и примешь участие в победе над этим напыщенным венгерским ублюдком!

Давуд вскочил на своего жеребца. Еще один ичоглан поднес султану саблю, отделанную драгоценными камнями; Давуд с гордостью принял ее. Они с Сулейманом пришпорили коней и поскакали по лагерю к выходу из долины. Они быстро проносились по густой летней траве, перескочили ручеек, а затем, пришпорив коней, погнали их наверх, по пологому склону.

Сулейман обернулся и улыбнулся ичоглану, подгоняя Тугру. Давуд просиял; его конь догнал кобылу и держался рядом. Султан рассмеялся, видя, как ловко скачет ичоглан, и потянулся к его руке. Они продолжали подниматься по склону холма.

Давуд схватил руку Сулеймана и крепко сжал ее, открыто радуясь близости своего господина. Тепло и радость мужского пожатия наполнили их обоих, а их кони продолжали взбираться по каменистому склону.

Почти у вершины они хлопнули друг друга по рукам в знак дружбы и проскакали последние несколько шагов, оставшиеся до вершины.

Великий визирь сидел на своей лошади и задумчиво смотрел на султана и ичоглана, которые радостно поднимались к нему. Оба тяжело дышали, но улыбались, остановившись перед ним.

Ибрагим отвернул от них коня и посмотрел на широкую равнину. Сулейман подъехал к нему и огляделся по сторонам. Утреннее солнце светило им в спины и отбрасывало их тени на всю длину долины в сторону лагеря Лайоша.

— Вон он, наш малыш, — сухо заметил великий визирь, показывая на вершину холма на той стороне долины.

Две дюжины лошадей кружили по гребню холма. Посередине стоял белый жеребец, на котором сидела фигурка в золотой кольчуге. Золото сверкало на солнце, но не придавало сил заключенному в доспехах тельцу. Сулейман посмотрел на юношу, а затем обшарил глазами склон холма, внимательно осмотрел лагерь противника и недоверчиво покачал головой.

Ибрагим кивнул:

— Наши разведчики обследовали все окружающие долины. Это их единственный лагерь; по-моему, у Лайоша всего двадцать тысяч войска. Резерва нет. Судя по всему, князь Трансильванский Запольяи оттягивает силы Лайоша на востоке.

Сулейман осмотрел войска противника и, обернувшись, бросил взгляд на долину у себя за спиной, где в строю стояли двести тысяч янычар. Лошади поднимали большие пушки на окружающие холмы; в долине уже слышался оглушительный грохот шестидесяти барабанов военного оркестра Мехтер.

— У мальчишки ни единого шанса, — с неподдельной заботой прошептал Сулейман, наклоняясь ближе к великому визирю.

— Куда подевались его зятья Габсбурги после того, как втянули его в эту катастрофу?

— Мы перехватили посланца папы с письмом к Лайошу. Папа ободряет его, но не обещает никаких подкреплений. Поэтому мы отпустили посланца, надеясь, что Лайош вскоре сам поймет, насколько бесплодны все его усилия. Можно надеяться, что мы еще до полудня сметем этого мелкого венгерского выскочку с лица земли.

Давуд задумчиво следил за жестами и словами султана и великого визиря. Даже он понимал: положение Лайоша безнадежно. Он навострил уши, когда снова заговорил Сулейман:

— Отправь к нему послов. Пусть попробуют его уговорить. Пусть скажут, сколько у нас войска, — может быть, он капитулирует.

— Я предвидел твой приказ, господин, — отвечал Ибрагим, жестом показывая в сторону перехода в широкую долину. Четыре всадника вырвались со стороны янычарского войска и поскакали к Мохачу. Давуд следил, как они несутся по равнине, перескакивая низкие живые изгороди и переправляясь по дамбе через реку. Всадники направились прямо в лагерь Лайоша, где и оставались верхом, пока молодой король и его придворные медленно спускались с противоположного холма. Когда Лайош приблизился к послам, ему помогли спешиться, и он вошел в шатер. За ним по пятам следовали его советники и османские послы.