П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

А потом подумала о Дариуше. Он умер, но навсегда остался в ее сердце.

Дворцовый комплекс в Эдирне раскинулся на укрепленном острове посередине реки Тунджа. Зимой река в некоторых местах промерзала насквозь. В плане дворец в Эдирне напоминал Топкапы; огромный парк окружал многочисленные здания, беседки и внутренние дворы. Самые пышные покои, отведенные султану, располагались на опушке просторных лесных угодий, где в изобилии водились дикие кабаны и олени.

Почти все дни и многие ночи Сулейман проводил на охоте со своими пажами и ичогланами. Он очень гордился тем, что добытая им дичь попадала на общий стол.

Хюррем и другие фаворитки, к которым присоединилась Хатидже, ужинали нежной олениной, которую совсем недавно добыл Сулейман. Они ужинали в трапезном зале, но были отделены от мужчин ширмами. Хюррем макала кусочки хлеба в мясную подливу, а Хатидже отщипывала нежное фазанье мясо и внимательно прислушивалась к разговорам Сулеймана и Ибрагима, сидевших по другую сторону толстого расшитого занавеса.

— В Европе беспорядки — ширится движение Реформации… Рим пытается подавить сторонников новых движений, которые противятся католичеству, но ему не хватает сил, — заметил Ибрагим между двумя большими глотками красного вина.

— А, эти католики двуличные. Убивают собственных пророков, а потом объявляют их же избранными и уверяют, что те вознеслись на небеса… Они гораздо больше думают о пышности своих храмов, чем о спасении душ своих подданных.

Хюррем, не переставая слушать разговор мужчин, покосилась на Хатидже.

— Мы сорвем золотое яблоко до того, как оно перезреет. В Рим, в Рим! — проревел Сулейман. Очевидно, выпитое вино ударило ему в голову. Хюррем обрадовалась: похоже, Сулейман снова становится самим собой.

Хатидже улыбнулась и, нагнувшись к Хюррем, прошептала:

— Милая, он давно уже вынашивает великие планы… По-моему, ему первому из династии Османов суждено добиться своей цели.

На той стороне долго молчали; затем зашуршала материя одной из пышных подушек. Хюррем показалось, что ее любимый прошептал: «Потом, друг мой», — но она ни в чем не была уверена.

— Что они говорят? — обратилась она к Хатидже.

Сестра Сулеймана пожала плечами и, отпив глоток тюльпанового шербета, прилегла на груду подушек.

— Сейчас нам нечего бояться Рима, господин, — произнес через какое-то время Ибрагим.

— Да, но от этого женственного мальчишки, которого сделали королем, меня с души воротит, — признался султан.

— Ты говоришь о Лайоше Втором, которого еще называют Лудовитом, о короле Венгрии и Чехии? Этот прыщавый юнец больше интересуется своей крайней плотью, чем судьбами своего королевства!

Сулейман брезгливо поморщился:

— Бр-р-р! Если уж суждено испытывать страсть к мужчине, то к настоящему, а не к такому… женоподобному созданию.

— Да здравствует королева венгерская Лудовита! — хихикнул Ибрагим.

Сулейман звонко шлепнул друга по бедру, и Хюррем снова услышала шепот за ширмой.

Она покосилась на Хатидже, но та ответила на ее озабоченный взгляд беззаботной улыбкой.

— И все же, — продолжал Сулейман, вставая и меряя комнату шагами, — этот молодой выскочка устраивает вылазки против наших янычар на севере.

— Потому что за его спиной стоят Габсбурги, которым не терпится захватить побольше земли и угнетать живущие там народы, — вторил ему Ибрагим.

— Эта собака, Карл, закончит свое правление на острие моего меча! Мы освободим от него Испанию. Мы освободим от него Северную Италию и Германию! Во имя Аллаха, — вскричал Сулейман, и женщины затихли, — мы положим конец его деспотическим притязаниям на Новый Свет — Америку!

Хюррем услышала, что Ибрагим встал и подошел к ее любимому.

— Да будет так, господин!

Последовало молчание; Хюррем слышала лишь шорох шелка.

— Да будет так, господин, — снова прошептал Ибрагим.

Наступил двенадцатый день Рамадана. Хатидже и Хюррем нежились в хамаме.

— У меня в животе урчит от голода, — негромко призналась Хатидже, поглаживая живот.

Хюррем улыбнулась и, поглаживая свой растущий живот, ласково проговорила:

— Милая, скоро стемнеет, и я лично накормлю тебя сладостями, которые ты так любишь.

Хатидже ласково усмехнулась; в гулком помещении ее смех отразился от стен и сводчатого потолка. У них над головами сверкал и переливался огромный светильник из разноцветного стекла и драгоценных камней; подвешенный на цепях, он слегка покачивался в удушающей жаре. Хатидже осторожно села на скользкую мраморную плиту и подвинулась так, чтобы прикасаться к Хюррем. Провела руками по натянувшейся коже, под которой рос еще один ребенок Сулеймана; ее пальцы задержались на том месте, которое служит предметом вожделения всех мужчин. Затем, наклонившись, она поцеловала свою любимицу в щеку.

— Однажды ты спросила меня, не страдаю ли я от одиночества, — негромко произнесла она, любуясь мраморными скульптурами вокруг фонтана и рассеянно гладя пальцем белую кожу сидящей рядом с ней фаворитки.

Хюррем пытливо заглянула в глаза Хатидже и нежно погладила черные кудри, касающиеся ее груди. Глаза Хатидже были такие же черные и задумчивые, как у Сулеймана, но в них светились любовь и обожание, которые не до конца способны понять мужчины. Она полюбовалась полными, чувственными губами Хатидже, ее пышной и упругой грудью — она сохранила хорошую форму, несмотря на то что родила нескольких детей. Ближе придвинувшись к Хатидже, она провела руками по ее спине и талии. Пальцы Хатидже скользнули по ноге Хюррем туда, где позволительно было находиться лишь султану. Но она ласкала Хюррем с нежностью, не доступной ни одному мужчине. Они хихикали и перешептывались, не переставая нежно ласкать друг друга.

День в хамаме тянулся медленно. Светильник, украшенный драгоценными камнями, поблескивал в дымке, освещая тени ярким светом, переливающимся даже в самых мелких изумрудах и рубинах, окружающих их. Затем мерцание перешло в сияние, способное затмить даже Тень Бога на Земле, очутись он вблизи этих лучей.

Голова Хюррем лежала на коленях Хатидже, она ласкала губами ее нежную грудь. Зажмурившись от удовольствия, Хатидже гладила Хюррем по огненно-рыжим волосам.

Вдруг Хюррем спросила:

— Что имел в виду Сулейман позавчера, когда говорил о любви друг к другу настоящих мужчин?

— Милая, Сулейман давно любит Ибрагима… как мы с тобой сейчас любим друг друга.

Хюррем не слишком удивилась, и все же ей стало неприятно.

— Хюррем, нет никакого сомнения в том, что Сулейман любит тебя всем сердцем. Но он по-своему, так, как может любить только мужчина, любит и Ибрагима. Они прожили вместе почти всю жизнь. Тебе никогда не приходило в голову задуматься, почему Ибрагим занимает во дворце покои рядом с нашим господином?

О такой странности Хюррем на самом деле ни разу не задумывалась.

— Но что делает мужчина с мужчиной?

Хатидже игриво провела пальцем по губам Хюррем.

— Сладкая моя, то же самое, что и женщина с женщиной… Кто, кроме женщины, может лучше знать, что больше всего способно доставить удовольствие другой женщине, так же точно и у мужчин. Их соединяет прочное чувство, основанное на взаимном уважении… Они вместе видели смерть и победу, знали печаль и радость, видели такое, что нам с тобой и не снилось. И нам следует радоваться их любви; благодаря ей мы можем быть уверены, что наши мужчины искренни по отношению к самим себе и к нам.

— Наши мужчины? — удивилась Хюррем.

Хатидже покраснела, и Хюррем вдруг догадалась: ее подруга любит Ибрагима.

— Какой он? — с улыбкой спросила она.

— Ах, милая, он напоминает бога, спустившегося с высочайших вершин горы Олимп и очутившегося в нашей империи. Кожа у него смуглая, глаза черные, он воплощение мужественности. Красивые черные волосы доходят до плеч, а лицо по красоте способно затмить и ангела.

Хюррем заметила, что лицо Хатидже засияло — такого она никогда раньше не видела.

Две женщины затихли; они думали о своей любви к самым могущественным мужчинам на земле… и друг к другу.

Обе повернулись, когда кто-то вошел в хамам и откашлялся.

В дверном проеме стоял Гиацинт; он пытался привлечь к себе их внимание. Хюррем вдруг встревожилась. Давно ли он прячется в тени и слушает их разговоры? Заметив, что они повернулись к нему, он подошел к ним и присел рядом на мраморную плиту.

— Красавицы, на охоте с нашим господином произошел несчастный случай.

Обе женщины резко выпрямились.

— Сулейман! — воскликнула Хюррем.

— Он жив и здоров, но дикий кабан пропорол ему клыком ногу.

Хюррем вскочила на ноги, не обращая внимания на свою наготу и не стесняясь великана.

— Погоди, красавица. Сейчас его осматривает врач; в его покоях также находится начальник Тайного совета Ибрагим-паша, — придержал ее великан.

Хюррем замялась, но потом выбежала из зала, оставив Хатидже и Гиацинта одних.

— Пусть идет, — шепнула Хатидже, кладя руку на бедро Гиацинта.

Хюррем пересекла двор и взбежала наверх, в свои покои. Холод пронизывал ее до костей, но она его не чувствовала. В своей спальне она пробыла всего лишь несколько секунд, которые понадобились на то, чтобы кое-как накинуть на себя свободные шаровары и рубаху, едва прикрывавшие большой живот. Она выбежала на галерею и спустилась по другой лестнице, ведущей в покои Сулеймана.

Очутившись у личных покоев султана, она ловко поднырнула под руки охраняющих двери евнухов и бросилась к любимому. Полы рубахи развевались на ходу, обнажая круглый живот. Она вскочила на диван, на котором лежал Сулейман.