Давуд рыдал и никак не мог остановиться; ага продолжал прижимать его к груди и нежно утешать. Давуд еще долго плакал. Наконец, его рыдания сменились тихими, жалобными всхлипами.

Еще долго после того, как служитель вышел из зала, главный ага продолжал обнимать и утешать Давуда. Факелы почти догорели…

Когда погас последний факел и они вдвоем остались почти в полной темноте, ага прижался губами к уху Давуда и прошептал:

— Ты истинно верующий, мальчик мой, и доказал свою несгибаемую преданность нашей империи и нашему султану. Твоя воля сильна; внутренняя сила проявляется не только в твоей стати, но и в том, на что ты готов был пойти.

Давуд молча положил голову на грудь аги; от слез он по-прежнему не мог ничего видеть ясно.

— Клянусь Мухаммедом, тебя не оскопят ни сегодня, ни в другой день. Ты настоящий мужчина, который исполнит свое предназначение и послужит Тени Бога на Земле.

Давуд ничего не понял. Он был совершенно опустошен и лишь жадно вслушивался в шепот главного аги.

— Мальчик мой, я направляю тебя в корпус ичогланов — телохранителей султана. Ты войдешь в число приближенных султана Сулеймана и его домочадцев. Твое желание исполнится: ты будешь служить величайшему правителю на земле, но служить как мужчина.

Крепко обхватив Давуда за ноги и плечи, главный ага легко, несмотря на преклонный возраст, поднял ослабшего юношу с плиты и вынес из зала.

— Пойдем, мальчик мой! Прежде чем ты будешь готов предстать перед султаном, тебе придется многому научиться.

Глава 40

Примерно тридцать всадников галопом объезжали поле для игры в джирит. Из-за дождей поле превратилось в настоящее болото, по которому опасно было скакать, и все же игра продолжалась даже под проливным дождем.

Время от времени всадники метали дротики, сбивая своих противников на землю. Кого-то сбрасывал поскользнувшийся или упавший конь. Почти все участники уже выбыли из игры и терпеливо ждали у края поля, гадая, кто же победит и заслужит одобрение султана. После того как еще одного всадника сбили на землю, Сулейман подбежал к перилам своего павильона, чтобы лучше видеть.

— А я был уверен, что его сбросят последним!

Последние десять игроков пустили лошадей рысью. Полетели дротики, и еще двое упали. Они быстро откатились в сторону, чтобы их не растоптали лошади, скользящие в жидкой грязи.

Сулейман жестом подозвал к себе Ибрагима. Тот не спеша встал с дивана.

— Иди сюда, Ибрагим, ты упускаешь самое интересное!

— Не хочу промокнуть под дождем, как ты, господин, — ответил Ибрагим. — Мне и здесь удобно; к тому же отсюда видно не хуже.

Сулейман улыбнулся другу и снова вернулся к игре. Перегнулся через перила, не обращая внимания на то, что его кафтан промок насквозь. Игра продолжалась, пока игроков не осталось двое. Сулейман внимательно наблюдал, как они кружат и кружат по полю. Он прищурился, пытаясь разглядеть их сквозь пелену дождя. Вот блеснул летящий дротик; он едва не попал во всадника, но пролетел мимо.

— Не повезло! — закричал Сулейман, хлопая в ладоши над головой.

Наконец последние два игрока съехались напротив Изразцового дворца. Тот, у которого дротик еще оставался, легко ткнул им в грудь своего соперника. Тот склонил голову в знак поражения и позволил столкнуть себя в грязь у копыт своего коня. Сулейман расхохотался и бросил победителю мешочек с дукатами.

— Спасибо, мои ичогланы! Вы действовали отважно и сыграли красиво! — закричал он, перекрывая шум дождя.

Ичоглан ловко поймал мешочек, низко поклонился, не спешиваясь, и натянул поводья. Наклонившись, вздернул своего последнего противника в седло за своей спиной и галопом поскакал по полю к остальным, радуясь победе.

Сулейман снова расхохотался, а затем, отвернувшись, подошел к дивану, распахивая мокрый кафтан. Ибрагим лениво подвинулся, когда Сулейман снял кафтан и сбросил его на пол. Словно ниоткуда появились два немых раба; они быстро обтерли султана.

Ибрагим улыбнулся, когда рабы принялись растирать голое тело Сулеймана. Когда они закончили, тот, что был повыше, поднес Сулейману сухой кафтан, чтобы тот мог продеть руки в рукава.

— Нет-нет. Оставьте тут, у дивана. Дождь идет, но все еще жарко. Я полежу в чем есть… Мой друг согреет меня своим теплом. — Он подошел к дивану и лег на живот, на вышитую разноцветную материю.

— Брат мой, я не видел тебя таким счастливым много лет.

Сулейман поднял голову; в его глазах сверкнула искра.

— Да, Ибрагим, я счастлив. В моем гареме засверкал драгоценный камень, такой великолепный и яркий, что у меня замирает сердце всякий раз, как я вижу эту красоту.

— Очень рад за тебя, господин. Расскажи о своем сокровище.

Сулейман охотно начал рассказывать; он поднялся с дивана и сел, скрестив ноги. Лицо его просветлело, губы разошлись в улыбке. Ибрагим тоже улыбался, слушая описание красавицы: пламенеющие волосы, кожа цвета слоновой кости, нежные черты…

— Похоже, она в самом деле достойна Тени Бога, — сказал он, едва султан замолчал. — А по выпуклости между твоими ногами я вижу, что она доставляет тебе большую радость, даже если не находится с тобой рядом.

Сулейман без всякого стыда положил на колени подушку. Ибрагим откинулся на валик и заглянул в кубок шербета, лаская губами его край.

— Да, — прошептал он, — нет ничего прекраснее, чем ласки женщины и ее сладость. — Он отпил большой глоток и, подняв голову, стал рассеянно смотреть на залитый дождем парк.

Глава 41

Последние три дня Давуд провел в заточении, в полной темноте, тишине и одиночестве. Перед тем как его поместили сюда, несколько белых евнухов привели его в надлежащий вид в отдельном хамаме для ичогланов. Он как следует пропотел, а затем с него смыли пот, растерли. После того как все его тело покрыли грязью с восточных берегов Черного моря, на нем не осталось ни одного волоска. Голову ему также выбрили, оставив лишь две длинные пряди у висков.

В темноте он водил руками по своему ставшему необычно гладким голому телу. Пальцы пробежали по груди, спустились к животу. Лаская бархатную мягкую кожу, безволосую, ниже паха, он нащупал рану, оставленную острым кинжалом служителя из Эдирне. Рана уже затянулась, хотя прикосновение было еще немного болезненным.

В темноте и тишине мысли его блуждали. Прошлое ушло куда-то в мрачные глубины его подсознания. Перед ним маячили образы новой жизни, и он мечтал о том, чтобы полностью утонуть в лучах ее отраженного света…

В конце третьего дня за ним пришел главный белый евнух и снова отвел в хамам. Снова группа белых евнухов принялась трудиться над его телом. Его массировали и терли, пока кожа не стала красной.

Лежа на возвышении в центре зала, он косился на мраморную плиту под собой. Сколько же в нем, оказывается, еще оставалось грязи и пота! Его снова покрыли густым слоем прохладной жирной грязи; евнухи черпали ее из большой чаши и щедро плескали ему на грудь, живот, бедра и ноги. После того как и эту грязь удалили, вместе с ней исчезли и волоски, выросшие после первой процедуры. Евнухи катали и мяли его, как тесто, пока он не утомился и не стал таким чистым, что кожа скрипела.

Потом он спал — так глубоко, как никогда раньше.

Утром чья-то рука грубо дернула его за плечо, пробуждая от сна. Давуд повернулся; перед его глазами все плыло. Ичоглан подавал ему знаки руками.

— А? — спросил Давуд, не понимая смысла этих жестов.

Ичоглан нагнулся к самому уху Давуда и зашептал:

— Пойдем, Давуд, тебя представят султану и запишут в журнал.

Давуд быстро съел кусок хлеба, а ичоглан помог ему надеть рубаху и штаны. Обуви не дали; представляться он пошел босиком.

Несмотря на хлеб, в животе у Давуда продолжало урчать от голода, когда его проводили в зал для аудиенций.

Он вошел в просторное помещение следом за агой. На шею ему надели поводок; старый евнух толкнул его на роскошный пол, украшенный жемчугом и аметистами.

Султан сидел на возвышении. Рядом с ним стояли Ибрагим и великий визирь; их обоих Давуд уже видел прежде многократно.

Дойдя до середины комнаты, ага дернул за поводок и надавил на бритую голову Давуда, призывая того лечь на живот.

Люди на возвышении невозмутимо смотрели на происходящее.

— Господин, Тень Бога на Земле, представляю тебе Давуда из Галиции.

Сулейман кивнул и подал знак великому визирю. Тот вписал имя нового ичоглана и место его рождения в большую книгу.

Давуд рассматривал цветную прожилку, вьющуюся по мрамору перед его глазами. Великий визирь громко провозгласил:

— Давуд из Галиции, тебе назначено пособие в размере четырех акче в день. Ты определяешься в первую оду ичогланов.

Ага дернул за поводок, и Давуд встал на ноги. Голову он по-прежнему держал низко опущенной и упорно смотрел на роскошный мраморный пол, поэтому не заметил, как Ибрагим и Сулейман разглядывали его. Он не видел, как они переглянулись и обменялись улыбками.

Ибрагим подмигнул Сулейману и сказал главному белому евнуху:

— Ага, ты сделал правильный выбор. Вижу, этот новичок займет прочное положение среди слуг внутренних покоев султана, когда пройдет все четыре оды обучения. — Ибрагим положил руку на плечо Сулейману.

Султан задумчиво поглаживал подбородок, продолжая разглядывать стоящего перед ним молодого человека.

Глава 42

Начало обучения оказалось не таким трудным, как думал Давуд. Да, некоторые евнухи жестоко обращались с молодыми ичогланами, но он понимал: суровость необходима при обучении и отборе тех, кто в конечном счете будет охранять самого султана. За глупость и лень наказывали ударами по пяткам. Другим наказанием служил многодневный пост. Давуд заметил, что некоторые их наставники получают сладострастное удовольствие, наказывая учеников. Правда, в основном их наставники все же были добрыми и терпеливыми.