– К счастью, от длительного хранения чай не портится, – сказала Софи. – По крайней мере мне так кажется… Или я ошибаюсь?

– Понятия не имею, но скоро мы это выясним, – отозвался Чарлбери. Он принялся прохаживаться по холлу, рассматривая картины и предметы декора. – Будет несправедливо, если такое место безвозвратно погибнет! – заметил он. – Вон там стоят очаровательные дрезденские статуэтки, а Арлекин буквально покорил мое сердце. Хотелось бы мне знать, почему, отправляясь за границу, ваш отец не сдал особняк каким-нибудь респектабельным людям, вместо того чтобы бросать его на произвол судьбы!

– Видите ли, здесь очень долго жила моя тетя Клара, – сказала Софи. – Она была весьма эксцентричной особой, держала нескольких кошек и умерла два года назад.

– Не думаю, что она заботилась о доме, – сказал Чарлбери, поднося к глазу монокль, чтобы получше рассмотреть пейзаж в тяжелой позолоченной раме.

– Да, боюсь, вы правы. Ничего страшного! Сэр Гораций скоро приведет его в порядок. А Матильда подаст нам чай в гостиной, и мы присядем, отдохнем и согреемся. – Софи слегка нахмурилась. – Единственное, что меня беспокоит, – это вопрос с ужином, – призналась она. – Насколько я знаю, Матильда совершенно не умеет готовить, да и я тоже, честно говоря. Вы, конечно, можете счесть это досадной мелочью, но…

– Нет, – решительно прервал ее лорд Чарлбери, – я так не считаю! А разве мы будем здесь ужинать? В этом действительно есть необходимость?

– О да, я уверена, мы задержимся здесь на некоторое время! – ответила Софи. – Не знаю, когда можно ждать Сесилию, но не думаю, что она сумеет добраться сюда раньше семи вечера, поскольку отправилась в Ричмонд вместе с моей тетей и, скорее всего, проведет там весь день. Вас интересует живопись? Если хотите, я могу показать Большую галерею. По-моему, лучшие картины висят там.

– Благодарю, с удовольствием взгляну на них. Вы полагаете, что Ривенхолл прибудет вместе с сестрой?

– Я надеюсь на это, скажем так. В конце концов, едва ли она отправится в путь одна, а он как раз тот человек, к кому она может обратиться за помощью в столь затруднительном положении. Возможно, получится не совсем так, но будьте уверены: если Чарльз не приедет вместе с Сеси, то примчится вскоре после нее. Давайте поднимемся в галерею, пока чай не готов!

Она первой направилась к лестнице, на ходу взяв с кресла свою дорожную дамскую сумочку. В галерее, протянувшейся вдоль северной стороны дома, было темно, как в склепе; тяжелые портьеры на высоких окнах были задернуты. Софи принялась раздвигать их, приговаривая:

– Здесь есть два Ван Дейка и даже полотно самого Гольбейна[98]: так нас уверили, хотя сэр Гораций в этом сомневается. А это – портрет моей матери кисти Хоппнера[99]. Я‑то ее не помню, но сэр Гораций никогда не придавал особого значения сходству – он говорит, что здесь она самодовольно и глупо улыбается, чего никогда не делала в жизни.

– Вы на нее не очень похожи, – заметил Чарлбери, глядя на портрет.

– О нет! Она была настоящей красавицей! – сказала Софи.

Он улыбнулся, но промолчал. Они перешли к следующей картине, а потом к другой, пока не добрались до конца галереи, и Софи заявила, что Матильда наверняка уже накрыла стол к чаю. Она решила, что нужно вновь задернуть портьеры, поэтому Чарлбери подошел к окнам сделать это вместо нее. Он завесил два окна и перешел к третьему, подняв руку, чтобы взяться за занавеску, когда Софи, стоя за его спиной, сказала:

– Задержитесь на секунду, Чарлбери. С этого места вам виден летний домик?

Он застыл с поднятой рукой и начал было говорить: «Да, я действительно вижу что-то среди деревьев, и вполне возможно, что это…» – когда сзади раздался оглушительный грохот. Он отскочил в сторону, схватившись за предплечье, которое насквозь пронзила раскаленная стрела – так ему, во всяком случае, показалось. Несколько мгновений он ничего не соображал, пребывая в сильнейшем потрясении, а потом заметил, что рукав его сюртука порван и опален выстрелом, что сквозь его пальцы сочится кровь и что Софи кладет на столик маленький элегантный пистолет.

Она слегка побледнела, но ободряюще улыбнулась и сказала, подходя к нему вплотную:

– Умоляю вас простить меня! Это был чудовищный поступок с моей стороны, но я подумала, что, если предупрежу вас, все выйдет намного хуже!

– Софи, вы с ума сошли? – в гневе воскликнул он, пытаясь замотать руку носовым платком. – Какого черта вы это сделали?

– Давайте пройдем в одну из спален, я перевяжу вам руку! У меня все наготове. Я боялась, что вы рассердитесь, потому что вам наверняка очень больно. Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сделать это, – сообщила она, осторожно направляя его к двери.

– Но зачем? Ради всего святого, что я такого сделал, что вы решили всадить в меня пулю?

– О, ровным счетом ничего! Вот в эту дверь, пожалуйста, и снимите сюртук. Я очень боялась, что у меня дрогнет рука, но ведь этого не случилось, не так ли?

– Да, вы не промахнулись, разумеется! Это, в сущности, не рана, а царапина, но я по-прежнему не понимаю, для чего…

Она помогла ему снять сюртук и закатать рукав сорочки.

– Да, это всего лишь поверхностная рана, чему я крайне рада!

– И я тоже! – мрачно сообщил его светлость. – Полагаю, мне повезло, что я не убит наповал!

Софи рассмеялась.

– Какой вздор! С такого расстояния? Однако я и впрямь думаю, что сэр Гораций гордился бы мною, потому что рука у меня оставалась твердой, как если бы я стреляла по мишени. Было бы куда хуже, если бы она задрожала, знаете ли. Присядьте, чтобы я могла промыть рану!

Он повиновался, держа руку над тазиком с водой, о котором она предусмотрительно позаботилась. Его светлость обладал несомненным чувством юмора, и теперь, когда первый шок прошел, он не мог не улыбнуться.

– Да уж! – заметил он. – Легко вообразить себе родительскую гордость при виде столь отважного подвига! Но решимость – неподходящее слово, Софи! Неужели при виде крови вы не испытываете головокружения, не говоря уже о том, чтобы упасть в обморок?

Не прекращая промывать рану, она подняла на него глаза и улыбнулась.

– Господи помилуй, нет, конечно! Я не настолько сентиментальна, чтоб вы знали!

При этих ее словах он откинул голову и расхохотался.

– Нет-нет, Софи! Вы действительно не сентиментальны! – с трудом выдавил он, обретя способность говорить. – Великолепная Софи!

– Сидите, пожалуйста, смирно! – строго сказала она, промокая его руку чистой тканью. – Видите, кровь уже почти не идет! Сейчас я смажу рану целебной мазью, а потом перебинтую, и все будет в порядке.

– Я решительно не в порядке, а скоро рана наверняка воспалится, отчего у меня начнется жар. Зачем вы это сделали, Софи?

– Видите ли, – серьезно ответила она, – мистер Уичболд сообщил мне, что Чарльз или вызовет вас на дуэль за эту эскападу, или отправит в нокаут, а мне не хотелось, чтобы с вами случилось что-либо подобное.

Его веселость исчезла в мгновение ока. Схватив ее здоровой рукой за запястье, он воскликнул:

– Это правда? Клянусь Богом, я намерен надрать вам уши! Или вы вообразили, что я боюсь Чарльза Ривенхолла?

– Нет, думаю, что не боитесь, но представьте себе, как было бы ужасно, если бы Чарльз взял да и убил вас из‑за меня!

– Вздор! – вспылил он. – А если бы кто-нибудь из нас настолько спятил, что дело дошло бы до этого, чего, уверяю вас, не случилось бы…

– Да, вы несомненно правы, но я также уверена в том, что и мистер Уичболд был прав, когда говорил, что Чарльз способен – как же он выразился? – уложить вас с одного удара?

– Очень может быть. И хотя я вряд ли могу считаться достойным соперником Чарльзу, постоять за себя сумею, будьте покойны!

Софи принялась бинтовать его предплечье корпией[100].

– Все равно это никуда не годится, – заявила она. – Если бы вы избили Чарльза, Сеси бы это ничуть не понравилось; а если вы воображаете, мой дорогой Чарлбери, что синяк под глазом и сломанный нос помогут вам завоевать ее, то вы крупно ошибаетесь!

– Я полагал, – саркастически заметил он, – что она должна была пожалеть меня?

– Вот именно! Каковое обстоятельство и подвигло меня на то, чтобы ранить вас! – торжествующе заключила Софи.

И вновь он не удержался от смеха. Но уже в следующий миг милорд с унылым видом указал ей на то, что она намотала на его предплечье кучу бинтов, отчего он не сможет просунуть руку в рукав сюртука.

– Что ж, рукав все равно испорчен, так что особого значения это не имеет, – заявила она. – Можете застегнуть сюртук на пуговицы на груди, а вашу руку уложим в перевязь. Конечно, рана у вас поверхностная, но, скорее всего, она опять начнет кровоточить, если не приподнять предплечье. А пока давайте сойдем вниз и посмотрим, приготовила ли Матильда нам чай!

Обеспокоенная и утомленная миссис Клаверинг сделала не только это: она отправила сына садовника в деревню за подмогой, призвав себе на помощь плотную краснощекую девицу, которую с гордостью представила Софи как старшую дочь своей сестры. Та, присев в реверансе, сообщила, что ее зовут Клементина. Софи, предчувствуя, что нынче ночью в Лейси-Мэнор может нагрянуть сразу несколько гостей, отправила ее собирать одеяла и простыни, а потом развесить их у очага на кухне, чтобы они проветрились и нагрелись. Миссис Клаверинг, все еще пытаясь привести гостиную в божеский вид, накрыла столик для чаепития в холле, где огонь в камине горел более-менее ровно. Клубы дыма порой еще врывались в комнату, но лорд Чарлбери, которого усадили в глубокое кресло и подложили ему под раненую руку подушку, счел себя не вправе пенять на это обстоятельство. К чаю, утратившему некоторую толику своего аромата из‑за долгого пребывания в жестяной банке в буфете, служанка подала им бутерброды с маслом и огромный кекс с изюмом, коим от души угостилась Софи. Снаружи по-прежнему хлестал проливной дождь, и нависшее над землей свинцовое небо почти не пропускало в комнату дневной свет. В ходе длительных поисков удалось обнаружить лишь сальные свечи для разжигания, но вскоре миссис Клаверинг принесла в холл лампу, и Софи сообщила лорду Чарлбери, что после того, как на окнах задернут занавески, в комнате станет очень уютно.