– Мой дорогой Чарльз, уверяю тебя, ты преувеличиваешь! – успокаивающе проворковала мисс Рекстон. – Ты не должен и не можешь нести ответственность за поступки своих братьев!

– Ты ошибаешься, Евгения. Я на шесть лет старше Хьюберта, и поскольку мне известно – лучше, чем кому бы то ни было! – что нашему отцу нет до нас ни малейшего дела, мой долг состоит в том, чтобы заботиться о младших братьях и сестрах! Я открыто говорю об этом, потому что тебе известны наши обстоятельства!

Она ответила без малейших колебаний:

– Я твердо убеждена, что ты всегда исправно исполнял свой долг! Я видела, как ты пытался привить в доме своего отца принципы достойного поведения, дисциплины и подчинения. Поэтому Хьюберт просто не должен был усомниться в твоих чувствах, и оправдывать его поведение – которое мне представляется поистине шокирующим – неуместно и предосудительно. Вмешательство мисс Стэнтон-Лейси, которая наверняка руководствовалась самыми благими намерениями, явилось следствием минутного порыва и не могло быть продиктовано ее совестью. Каким бы болезненным ни явилось для нее это решение, у меня нет сомнений, что ее обязанность состояла в том, чтобы рассказать тебе все, без утайки, причем немедленно! А выплатив подобным образом долги Хьюберта, она лишь потворствовала ему в порочных азартных наклонностях. Полагаю, что по здравом размышлении она и сама поняла бы это, но, увы, невзирая на все ее добродетели, мисс Стэнтон-Лейси, на мой взгляд, не склонна прибегать к рациональному мышлению!

Чарльз посмотрел на нее, и в его глазах появилось очень странное выражение, истолковать которое при всем желании она так и не смогла.

– Если бы Хьюберт доверился тебе, Евгения, ты рассказала бы мне эту историю? – вдруг спросил он.

– Безусловно, – ответила она. – Я не колебалась бы ни минуты.

– «Не колебалась бы ни минуты»! – эхом повторил он. – Даже если бы это было признание, сделанное в полной уверенности, что ты не обманешь оказанного тебе доверия?

Она улыбнулась:

– Все это, мой дорогой Чарльз, сплошная ерунда. Я не терплю колебаний в подобных вещах, когда мой долг мне предельно ясен! Забота о будущей карьере твоего брата послужила бы мне оправданием и залогом уверенности в том, что мне не остается ничего иного, кроме как сообщить тебе о его проступке. Подобные губительные наклонности следует безжалостно подавлять, а поскольку твой отец, как ты сам сказал, совершенно не интересуется…

Он перебил ее и даже не извинился:

– Подобные рассуждения делают честь твоему уму, Евгения, но никак не сердцу! Ты женщина, и, возможно, в силу этого не можешь понять, что оказанное доверие никогда – никогда! – не должно быть обмануто! Я сказал, будто жалею о том, что она не пришла ко мне, но это неправда! Я бы никому не пожелал обмануть чье-либо доверие! Господи милосердный, а сам бы я как поступил?

Это признание, похожее на крик души, окрасило щеки мисс Рекстон легким румянцем. Она резко бросила:

– Значит, мисс Стэнтон-Лейси – полагаю, она тоже женщина – понимает это?

– Да! – ответил он. – Понимает. Вероятно, это тоже следствие ее воспитания! И оно вызывает у меня восхищение! Пожалуй, она знала, каким должен быть итог ее действий; быть может, она пришла на помощь Хьюберту только из жалости – это мне неизвестно, я не расспрашивал ее! Но конечный результат оказался превосходным, причем намного лучше того, который получился бы, если бы она явилась ко мне и рассказала обо всем! Хьюберт – настоящий мужчина, он не стал прятаться за спиной своей кузины и признался мне в содеянном!

Мисс Рекстон улыбнулась:

– Боюсь, твоя пристрастность делает тебя слепым, Чарльз! Узнав о том, что мисс Стэнтон-Лейси продала свои бриллианты, ты рано или поздно узнал бы и обо всем остальном! А вот мне интересно, признался бы Хьюберт в своем проступке, если бы я не уведомила тебя о том, чему была свидетелем?

Он упрямо заявил:

– Подобные речи не делают тебе чести! Не знаю, отчего ты так несправедлива к Хьюберту или почему столь старательно добиваешься, чтобы я думал о нем дурно! А ведь я действительно был о нем невысокого мнения, но оказалось, что я крупно ошибался! И вина целиком лежит на мне: я обращался с ним, как с маленьким ребенком, и вел себя, как умудренный опытом ментор и наставник. Хотя мне следовало довериться ему и даже прислушаться к его мнению. Ничего бы этого не случилось, если бы мы с ним были друзьями. Он сказал мне: «Если бы мы знали друг друга лучше!» Ты легко можешь представить мои чувства, когда я услышал такое от своего брата! – Он коротко рассмеялся. – Это был сокрушительный удар! Сам Джексон не смог бы отправить меня в столь полный нокаут!

– Боюсь, – сладчайшим голосом заявила мисс Рекстон, – что если ты и дальше будешь использовать ваш боксерский жаргон, то я потеряю всякую надежду понять тебя, Чарльз. А вот твоя кузина, которая так хорошо во всем разбирается, сполна оценила бы этот язык!

– Я бы этому ничуть не удивился! – раздраженно воскликнул он.

Превосходное воспитание не помешало мисс Рекстон язвительно заметить:

– Я смотрю, ты питаешь большое уважение к мисс Стэнтон-Лейси!

– Я? – вскричал он, словно громом пораженный. – К Софи! Помилуй Бог! Я полагал, что мое отношение к ней не является секретом! Я всей душой желаю поскорее избавиться от нее, но, думаю, не должен относиться к ней настолько предвзято, чтобы закрывать глаза на ее достоинства!

Мисс Рекстон устыдилась.

– Нет, конечно, и я тоже, надеюсь! Какая жалость, что она не хочет серьезно отнестись к ухаживаниям лорда Бромфорда! Он прекрасный человек, хорошо воспитанный, умеренный в словах и поступках, и его рассудительность оказала бы благотворное влияние на любую женщину. – Тут она заметила, что он с изумлением смотрит на нее, и добавила: – Я полагала, что ты намерен приветствовать их отношения.

– Мне все равно, за кого выйдет замуж Софи! – сказал он. – Но она никогда не станет женой Бромфорда! К счастью для него!

– Боюсь, леди Бромфорд придерживается такого же мнения, – заявила мисс Рекстон. – Она ведь, знаешь ли, дружна с моей матерью, и я несколько раз беседовала с ней на эту тему. Она поистине замечательная женщина! Она рассказала мне о слабости здоровья лорда Бромфорда и о том, что боится за него. Я просто не могла не проникнуться сочувствием! Невозможно не согласиться с ней в том, что твоя кузина не способна стать ему хорошей женой!

– Какая жалость! – со смехом заметил он. – Одному Богу известно, с чего бы этот кладезь добродетелей вдруг вздумал влюбиться в Софи! Можешь представить, как из‑за этого над ней потешаются Сесилия и Хьюберт! А какие легенды они сочиняют о его похождениях в Вест-Индии – над ними даже моя мать смеялась до упаду! Он смешон и забавен до неприличия!

– Не могу с тобой согласиться, – возразила она. – В любом случае очень печально, когда здравый смысл достойного мужчины становится предметом неуместных шуток.

Подобный упрек заставил мистера Ривенхолл вспомнить о срочной деловой встрече, вследствие чего он незамедлительно простился с мисс Рекстон. Никогда прежде разногласия между ним и его невестой не достигали такой остроты.

В то время как его отношения с кузиной еще никогда не были столь благожелательными и оставались таковыми почти целую неделю. Мистер Ривенхолл даже снизошел до того, что пошел навстречу ее неоднократно высказанному желанию посмотреть на игру Кембла[88]. Не делая секрета из того, что аффектации великого актера кажутся ему нелепыми, а его неправильное произношение губит даже самые выдающиеся образчики его сценического мастерства, он тем не менее заказал ложу в театре «Ковент-Гарден» и пригласил туда Софи вместе с Сесилией и мистером Уичболдом. Софи разочаровалась в актере, о котором слышала столько хвалебных отзывов, но вечер прошел очень мило и завершился в фешенебельной гостинице «Звезда» на Генриетта-стрит. Здесь мистер Ривенхолл проявил себя внимательным и предусмотрительным хозяином, заказав банкетный зал, в котором им подали изысканный ужин. Он пребывал в настолько благостном расположении духа, что даже воздержался от уничижительных замечаний в адрес Кембла и его актерской игры. Мистер Уичболд оживленно болтал и был сама любезность; Сесилия выглядела просто потрясающе; Софи умело дирижировала общей беседой, с самого начала задавая тон. Прощаясь с братом перед сном и пожелав ему спокойной ночи, Сесилия откровенно призналась, что впервые за последние несколько месяцев получила неподдельное удовольствие от выхода в свет.

– Я тоже, – сказал он. – Не понимаю, почему мы так редко бываем вместе, Силли. Как ты думаешь, наша кузина захочет посмотреть на Кина? По-моему, он играет в новой пьесе в «Лейн».

Сесилия нисколько не сомневалась в этом, но мистер Ривенхолл не успел приступить к осуществлению намеченного плана, поскольку ему помешали непредвиденные обстоятельства, и возникшее между ним и Софи взаимопонимание начало стремительно улетучиваться. Лорд Чарлбери, в точности следуя указаниям своей наставницы, пригласил леди Омберсли в театр, попросив ее взять с собой дочь и племянницу. Мистер Ривенхолл отнесся к этому с полным пониманием, но когда позднее выяснилось, что одним из приглашенных будет мистер Фэнхоуп, его хладнокровие дало трещину. А ведь ничто, казалось, не предвещало беды. Вечер удался на славу! Даже леди Омберсли, поначалу явно смущенная неожиданным присутствием мистера Фэнхоупа, поддалась общему обаянию их предупредительного хозяина и своего старого друга, генерала Ретфорда, который был специально приглашен для того, чтобы развлекать ее. Пьеса «Бертрам» оказалась, по общему мнению, очень трогательной; Кин играл выше всяких похвал, и вечер закончился замечательным ужином в «Пьяцца». Большую часть этих подробностей мистер Ривенхолл узнал от матери, но кое-что рассказала и Сесилия, которой не терпелось поделиться с братом своими восторгами. Она сообщила, что Софи пребывала в прекрасном расположении духа, но при этом забыла упомянуть, что это выражалось в неприкрытом флирте с их хозяином. Сесилия, естественно, была рада видеть, что ее отвергнутый поклонник не страдает из‑за разбитого сердца, и получила не меньшее удовлетворение оттого, что сочла для себя невозможным предаться тому веселому времяпрепровождению, которое выставляло ее очаровательную кузину в нелестном свете. А когда лорд Чарлбери предложил показать Софи фокус своего отца, знаменитого повесы, который имел привычку нюхать табак, высыпав его на запястье своей очередной пассии, и кузина тут же протянула ему свою руку, то это, по мнению Сесилии, перешло уже всяческие границы! Она с удовлетворением подумала о том, что Огастес никогда не станет предаваться столь низменным забавам. По крайней мере в тот вечер он не выказал такого устремления. Трагедия, которую он увидел на сцене, разожгла в нем честолюбивое желание написать лирическую драму, и, хотя в качестве гостя он вел себя безукоризненно, Сесилия подозревала, что его мысли были весьма далеки от нее.