Он боролся с самим собой. Слова замирали на его губах. Она заставляла его открыться во всем и сказать то, что он скрывал до сих пор от самого себя. А она, не отрываясь, глядела на него, уверенная в том, что скажется сила прежней любви. Желая скрыть от нее выражение своего лица, он отвернулся, но она обошла кругом него и снова заглянула в его глаза.

— Взгляни на меня, Дэйв, я умоляю тебя взглянуть на меня. Я все та же, что была… Я нисколько не изменилась. И ты… ты тоже не изменился. Мы остались теми же.

Она положила свою руку на его плечо, а он не замечал этого, почти не слышал того, что она говорит. Его привел в себя треск спички: Винапи, не принимавшая никакого участия в том, что происходило в двух шагах от нее, зажгла масляную лампу, которая стала очень медленно разгораться. Ее фигура четко обрисовалась на черном фоне, и внезапно вспыхнувшее яркое пламя обратило бронзу ее чудесного лица в царственное золото.

— Ведь вы видите… сами понимаете, что это невозможно… — простонал он, слегка отталкивая от себя белую женщину.

Он повторил:

— Это невозможно… это невозможно…

— Послушайте, Дэйв… Ведь вы понимаете, что я не девушка и что я очень далека от девичьих иллюзий. — Она говорила тихо, не решаясь подойти ближе к нему. — Я уже взрослая женщина и прекрасно все понимаю. Конечно, мужчины всегда и повсюду остаются мужчинами. Уж так водится. Я нисколько не поражена и почти предвидела это. Но ведь этот ваш брак недействителен? Он не законный?

— Здесь, на Аляске, подобных вопросов не предлагают, — тихо произнес Дэвид.

— Да… но…

— В таком случае не о чем говорить. Здесь других браков не бывает.

— А у вас есть дети?

— Нет.

— Нет… И не…

— Не знаю. Во всяком случае, то, что вы предлагаете, невозможно.

Она снова совсем близко подошла к нему и ласково и любовно стала проводить рукой по его загорелой шее.

— Значит, это вовсе не брак… Насколько я понимаю местные порядки, здесь все мужчины так поступают. Да и не только здесь. Мало кто из поселенцев намеревается здесь остаться на всю жизнь. В таком случае девушку или женщину, с которой мужчина прожил известное время, обеспечивают на целый год всем необходимым, дают некоторое количество денег — и все!

Она пожала плечами.

— Девушка вполне довольна, а мужчина… Вы точно так же можете поступить. Мы можем обеспечить ее не только на год, но и на всю жизнь. Скажите, пожалуйста, чем она была в то время, когда не знала вас? Самой обыкновенной дикаркой, которая ровно ничем не отличалась от остальных туземок. Летом она питалась рыбой, а зимой — олениной… Большую часть года она голодала, но зато в праздники наедалась до отказа. Нечего говорить о том, что вместе с вашим появлением для нее началась настоящая жизнь… Только через вас она узнала, что такое счастье. Вы ей дали узнать много хорошего, и теперь, когда вас уже не будет с ней, ей все же будет лучше, чем до того, как вы вошли в ее жизнь…

— Ах нет… нет, — запротестовал он. — Вы страшно ошибаетесь.

— Не я, Дэвид, ошибаюсь, а вы, только вы. Вы совершенно забываете о том, что, в сущности говоря, вы с ней — абсолютно разные существа. Вы принадлежите к разным расам. Она — местная жительница, которая слишком привыкла ко всему, с чем срослась с детства. Ее невозможно безболезненно оторвать от родной почвы. Она — дикий, первобытный человек, который умрет точно таким, каким родился. Совсем другое — мы с вами. Мы — господа, мы — украшение вселенной, больше того — ее представители. Дэвид, мы созданы друг для друга. В нас звучит высший голос, голос расы, голос рода. Все в нас подсказывает, что нам должно делать. Вам это подсказывает ваш собственный инстинкт, и вы не станете отрицать этого. Множество поколений стоит позади вас, и вам необходимо волей-неволей считаться с этим могучим фактом. Ваш род насчитывает тысячи поколений — быть может, сто тысяч поколений, — и вы не смеете допустить, чтобы он прекратился. Против этого восстанут все ваши предки. Против этого восстанет самый ваш инстинкт, который уж во всяком случае сильнее воли. Раса же сильнее вас, как отдельного человека. Опомнитесь, Дэйв. Придите в себя, возьмите себя в руки — и уедем. Мы еще так молоды, и нас зовет жизнь, которая так хороша…

Он в это время глядел на Винапи, которая собиралась выйти из хижины покормить собак. При этом он несколько раз медленно покачал головой.

Карина провела рукой по его шее и прижалась щекой к его щеке. И вдруг перед ним встала вся его жизнь. Он в одно мгновение вновь пережил все перипетии борьбы с безжалостной природой, все тяжелые годы беспрерывного голода и мучительного холода, годы бесконечных и жестоких стычек с дикой, первобытной природой. И вдруг к нему пришло искушение — искушение в образе любимой им некогда женщины… И это живое искушение стало нашептывать ему сказки про теплую, с мягким климатом страну, где так много радости, света, наслаждений… И помимо его собственной воли пред его глазами воскресло все прошлое, все пережитое, и, как живые, предстали знакомые, давно позабытые лица, как в калейдоскопе замелькали былые события, ожили веселые часы, зазвучали милые песни и ясный смех…

— Дэвид! Идем со мной. Я теперь достаточно богата, нам не надо будет ни о чем заботиться… Идем же, Дэвид.

Она стала оглядываться.

— У нас будет средств более чем достаточно, у нас не будет никаких забот, — наша единственная забота будет заключаться в том, чтобы как можно больше наслаждения взять от жизни. Идем!..

Последние слова она произнесла уже в его объятиях. Она вся дрожала от безграничной любви к нему, а он, забывшись, крепко прижимал ее к себе.

Сквозь толстые стены хижины доносились в комнату крики Винапи, разнимавшей сцепившихся собак. Голос Винапи и глухое ворчание собак напомнили Дэвиду другую картину. Он вдруг увидел себя в лесу, в схватке с огромным медведем. Вместе с ревом страшного зверя смешались остервенелый лай собак и точно такие же, как теперь, крики Винапи, натравливавшей собак на медведя. Он сам почти на краю смерти… Едва-едва переводит дыхание… Сердце бьется со страшной силой… В двух-трех шагах от него, в предсмертных муках, с распоротыми животами, с переломанными позвонками бьются и жалобно воют собаки… Девственную белизну снега осквернили ярко-красные потоки смешавшейся крови человека и животных… Но всего ярче ему в эту минуту представляется сама Винапи, в каком-то безумном опьянении бьющая медведя огромным охотничьим ножом.

От этой картины холодный пот выступил на его лбу… Он освободился из объятий Карины и отступил от нее на несколько шагов.

А она не могла точно определить, что именно произошло с ним, но ее изощренный женский инстинкт тотчас же подсказал ей, что Дэвид уходит, навсегда уходит от нее. Она воскликнула:

— Дэвид… Дэвид, я не уйду от вас, я не оставлю вас. Хорошо, вы не хотите уехать отсюда, мы останемся здесь… Я останусь здесь и буду жить вместе с вами. Зачем мне весь остальной мир, раз вас там нет? Я останусь как ваша жена. Я буду готовить вам пищу, кормить ваших собак, повсюду сопровождать вас… Я способна на все, я могу грести… Уверяю вас, что я очень сильная.

Он прекрасно знал это, знал в то время, как, не отрывая от нее взгляда, отстранялся от нее. Его лицо побледнело и приняло холодное, жесткое выражение.

— Я сейчас расплачусь с Пьером, и пусть он убирается отсюда вместе с лодочниками… Я же останусь здесь с вами. Ничто не в состоянии испугать меня. С вами я готова идти хоть на край света. Послушайте меня, Дэйв… Я вполне согласна с вами в том, что в прошлом я допустила страшную ошибку, но дайте же мне возможность теперь исправить ее. Я всей душой стремлюсь к тому, чтобы искупить свой тяжкий грех. Очень может быть, что тогда я не совсем понимала, что такое любовь, позвольте же мне теперь показать вам, насколько я выросла в этом отношении…

Она зарыдала и, упав на пол, обняла колени любимого человека.

— Хоть на секунду вдумайтесь в мое положение и пожалейте меня. Как я провела эти годы! Сколько я выстрадала, сколько перенесла! Вы не поверили бы, если бы я все рассказала вам.

Он склонился и поднял ее с земли.

— Выслушайте, Карина, внимательно то, что я скажу вам, — произнес он, открывая дверь и помогая Карине выйти на свежий воздух. — Все это невозможно. Мы не смеем думать только о себе, и поэтому вам необходимо уехать, и уехать как можно скорее. От души желаю вам счастливой дороги. Не скрою от вас, что переправа через Шестидесятую Милю сопряжена с очень большими трудностями, но у вас прекраснейшие на Юконе лодочники, с которыми вам нечего бояться. Попрощаемся, Карина.

Она уже овладела собой и смотрела на Дэвида без всякой надежды в глазах.

— Но если Винапи… — Ее голос дрогнул, и она отказалась от последней попытки.

Он понял не высказанную ею мысль и ответил:

— Даже и в таком случае.

Пораженная его странным тоном, она едва слышно прошептала:

— Это положительно непостижимо… Невероятно. Но не будем больше об этом говорить.

— Поцелуйте меня, — сказала она еще тише и подошла к нему ближе. Затем повернулась и ушла.

— Мы сейчас снимаемся, — сказала она, обращаясь к Пьеру Фонтену, который в ожидании своей госпожи не спал. — Мы уезжаем.

Его зоркие глаза тотчас же заметили выражение горя на ее лице, но все же он сделал самый невинный вид. Создавалось впечатление, точно он не сомневался, что именно такое распоряжение последует из уст миссис Сейзер.

— Oui, madame, — согласился он. — А какой дорогой мы поедем? На Доусон, что ли?

— Нет! — очень спокойно ответила она. — Мы поедем не на Доусон, а вверх по реке, в Дайэ.

Пьер Фонтен, не медля ни секунды, нисколько не церемонясь, стал расталкивать проводников, стаскивать с них одеяла и торопил их взяться за дело. Его громкий энергичный голос разносился на далекое расстояние вокруг.