Роксана Гедеон - Великий страх

Прежде чем я успела закричать или что-то сообразить, чьи-то пальцы, как клещи, впились мне в запястья, куда-то рванули. Другие руки пытались вцепиться в мои плечи, волосы.

Меня вытащили из кареты, сбили с головы шляпу, разорвали платье. Обезумев от ужаса и страха за ребенка, я даже не кричала, не думала о сопротивлении. Женщина в сером чепце, пробившись через толпу ко мне, ударила меня кулаком в грудь, потом, размахнувшись, закатила мне две пощечины, разбив в кровь мне губы. В этот же миг какой-то санкюлот сильно, совсем по-зверски ударил меня в живот.

Его оттащили, одернули.

– Ладно, с нее хватит…

– Была бы она одна, а то еще с детьми, да еще беременная…

Я вряд ли соображала, что происходит. Через секунду после того удара в живот резкая боль пронзила меня, как раскаленный прут, рассудок затуманился, и, если бы руки санкюлотов не держали меня, я рухнула бы на землю. Громкий возглас вырвался у меня из груди, и лишь одна мысль посетила меня: «Ребенок! Что будет с ребенком?!»

– Отпустите, отпустите ее!

Санкюлоты, державшие меня, как на грех, отпустили мои руки как раз в тот миг, когда невыносимая боль, еще более сильная, чем прежде, разлилась по моему телу, пронзила меня с ног до головы. Я упала на землю возле кареты, до крови ударившись затылком о подножку.

Больше я уже ничего не помнила.

Открыв глаза, я увидела сперва лишь серый утренний свет, пробивавшийся сквозь чуть раздвинутые занавески.

Я попыталась пошевелиться, но не смогла. Сильная боль появилась в затылке. А в теле я ощутила странную, необъяснимую пустоту – так, будто из меня ушла вся кровь, а вместе с ней и силы.

Я не успела ни о чем задуматься. Пелена беспамятства снова заволокла мое сознание, и я забылась, так и не уяснив, что со мной, и ничего не вспомнив.

Во второй раз меня привела в чувство чья-то рука. Она обтирала меня губкой, смоченной в душистом уксусе. Я лежала с закрытыми глазами, не давая знать, что пришла в себя. Прикосновения были мне неприятны. Почему меня не оставят в покое? Я казалась себе ледяной и холодной, будто меня уже посетила смерть.

– Жанно, – сказала я тихо, не открывая глаз.

– Ну, я же говорил, что кризис позади, – раздался надо мной мужской голос.

Я открыла глаза, втайне удивляясь, как тяжелы стали веки.

– Кто вы такой?

Лицо мужчины я видела как-то смутно. Четко выделялся лишь белокурый парик. Да еще очки на носу.

– Я Эсташ Лассон, мадам, – сказал мужчина, – ваш старый знакомый. Вы слышите меня? Если да, опустите ресницы.

Я слышала его, но ресниц не опустила. Медленно, очень медленно и тяжело я начинала вспоминать то, что случилось. Королевская площадь… крик…. женщина, которая дала мне пощечину…

– Будет упрямиться, – сказал Лассон, – я вижу, что вы все слышите… Но если не желаете говорить, то и не надо. Вам сейчас действительно лучше помолчать. И выспаться. Матильда, – обратился он к сиделке, – дайте мадам де Колонн снотворное.

Мадам де Колонн… Неужели это мое имя? Ах да, я вышла замуж за Франсуа! И вдруг неприязнь – глубокая, инстинктивная – всколыхнулась во мне. Я покорно выпила снотворное, поглощенная лишь своими мыслями, и вопросительно взглянула на Лассона.

– Что со мной? – спросила я с усилием.

– Не разговаривайте, – властно приказал он. – Я провел у вашей постели две недели и не допущу, чтобы все пошло насмарку. Вам лучше ни о чем не задумываться. Спите, мадам, вы тяжело больны.

Он вышел, неплотно прикрыв за собой дверь. И уже через несколько секунд я услышала приглушенный шепот Маргариты:

– Как вы, мадам? Вы меня слышите?

Я ответила утвердительно легким движением век.

– А я как услышала, что вы пришли в себя, сразу к вам забежала… Ох, этот господин Лассон! Он меня и близко к вашей постели не подпускал. Нанял эту проклятую сиделку!

Я молчала, пытаясь вызвать в себе гнев, вспоминая о случае на Королевской площади, но в душе у меня была только пустота.

– Маргарита, я… я потеряла ребенка, да? Затаив дыхание, я пристально смотрела ей в лицо.

– Преждевременные роды были, мадам…

– Он жив? – прервала я ее. Она качнула головой.

– Да, мадам, пока жив. Его сразу же окрестили, как только он родился. Вы были без памяти, но я-то знала, что вы хотите назвать мальчика Луи Франсуа. Кюре так и сделал, мадам.

Я на минуту закрыла глаза.

– Он очень слаб, да?

– А как же вы думаете, мадам? Еще семи месяцев не было… Она снова вытерла слезы. Ее всхлипывания меня утомляли.

– Ну, все, ступай, – сказала я сурово.

– Разве я вам больше не нужна?

– Нет. Ну, иди же!

Тихое отчаяние охватило меня, едва она ушла. Мой ребенок «пока» жив… Что значит «пока»? Что он должен умереть?

Даже Жанно мне его не заменит! Луи Франсуа – это единственная надежда на счастье с Франсуа, если он умрет, меня больше ничто с моим мужем не свяжет! Я заглушила стон, прикусив костяшки пальцев. Только теперь я понимала, откуда взялась эта пустота в теле, особенно под сердцем – я же до сих пор физически помнила, как малыш шевелился во мне, как беспокоился, как дышал… Мы с ним были одна плоть и кровь. О, почему мне так не повезло, почему я потеряла его так рано?!

Снотворное действовало на меня против моей воли. Сон сковывал движения, закрывал глаза, осушал слезы. Я так и заснула в слезах – заснула, будто провалилась в беспамятство.

Следующее пробуждение произошло вечером. Какой сегодня день – этого я даже не представляла, но видела огонь в камине и мерцающее пламя свечей.

– Покажите мне его, – громко проговорила я, сама удивляясь ясности своего голоса.

Лассон сделал протестующий жест.

– Мне очень жаль, мадам, но теперь это невозможно. А сейчас извольте принять лекарство.

– Ничего я не приму, пока вы не покажете мне сына. Лассон с сиделкой переглянулись.

– Мадам, будьте благоразумны…

– Я прошу вас показать мне Луи Франсуа!

– Это утомит и его, и вас. И потом, я же не могу сидеть в этом доме вечно и все время лечить одну вас даже за очень высокий гонорар. У меня много пациентов. Да и королеве не очень по душе то, что я нахожусь у вас.

Мне показалось чудовищным, что в такую минуту он может думать о королеве и каких-то пациентах. Вцепившись пальцами в простыни, я почти выкрикнула:

– Ну и идите! У меня и в мыслях нет вас удерживать! Я хочу лишь увидеть своего сына, и я имею на это право, вы слышите?!

Мне показалось, что от этого усилия комната перед моими глазами перевернулась. Я откинулась на подушку, закрыв глаза. Лассон поднес к моему лицу нюхательную соль, сильный запах ударил мне в голову.

– Ну, убедились сами, насколько вы еще слабы?

– Мне все равно. Я хочу видеть сына.

– Матильда, – приказал Лассон сухо, – принесите мальчика.

Он повернулся ко мне.

– Предупреждаю, я не позволю вам брать его на руки, об этом не может быть и речи.

– Хорошо, – прошептала я, готовая согласиться с чем угодно. – Я все равно не смогла бы его держать.

– Вот он, сударь, – сказала Матильда, входя.

Я взглянула. На руках у сиделки был маленький сверток из кружев и пеленок, такой маленький, что меня бросило в холодный пот. Боже, да ведь в нем не больше трех фунтов… Он не шевелился, не кричал, не плакал, даже не пищал. А личико – крохотное, бледное, сморщенное, оно ясно свидетельствовало, что у этого ребенка нет сил для жизни. Прикусив губу, я с болью ощутила, как заныло у меня сердце от жалости и ужаса.

– Он едва дышит, – в отчаянии прошептала я. – Господин доктор, что же будет? Кто кормит моего малыша?

– Мы нашли кормилицу, не беспокойтесь.

Я не знала даже, может ли этот ребенок взять грудь. Он такой слабый, такой маленький – я в жизни не видела таких маленьких детей! Он не больше мужской ладони!

– Матильда, – сказал Лассон, – унесите ребенка.

– Нет, – вскинулась я. – Не уносите, ну пожалуйста! Если его унесут, я его больше не увижу. Пусть этот хилый мальчик будет со мной, он ничуть меня не потревожит… Слезы появились у меня на глазах, потекли по щекам, вискам, смачивая густые волосы. Я так умоляюще посмотрела на Лассона, что он отвел взгляд.

– Хорошо, – пробормотал он в сторону, – пусть мальчик будет здесь, хотя…

Лассон быстро вышел, так и не договорив. Я заплакала сильнее. Даже врач не верит, что Луи Франсуа будет жить, – это ясно по его безнадежному тону…

Я выпила лекарство, хотя не испытывала никакого желания поправиться, а потом долго лежала без слов и слез, отвернувшись к окну. Мне было плохо, внутри все сжималось от боли. Затылок до сих пор ныл так сильно, что я невольно стонала.

– Дорогая, вы не спите? – раздался женский голос.

Я повернула голову. Это была мадам Лукреция, пришедшая, видимо, навестить меня.

– Да, – сказала я холодно и неприязненно. – Вы тоже пришли сказать мне, что мой мальчик умрет?

Она пораженно смотрела на меня.

– Сюзанна, как вы можете? Я только хотела передать вам, что Франсуа давно хочет повидать вас. А вы сами разве не хотите этого?

Имя Франсуа, произнесенное вслух, вызвало у меня внутри настоящий взрыв. Ненависть – сильная, откровенная – пронзила меня. Ах, этот Франсуа… Я подалась вперед, глядя на мадам Лукрецию горящими глазами.

– Уйдите прочь, убирайтесь! – с ненавистью крикнула я ей в лицо. – Какого дьявола вы здесь живете? Ваше место в Оверни, возвращайтесь туда! Вы же не любите меня, так что смерть ребенка для вас все упростит! А Франсуа… Да он будет последним, кого я захочу видеть!

Закрылась дверь, наступила полная тишина. У меня пропали все силы. Упав на постель и уткнувшись лицом в подушку, я зарыдала. Ярость, сознание собственного бессилия душили меня. Ну что я могла сделать, чтобы спасти Луи Франсуа? Ничего.

Как и все, я могла только ждать.