Роксана Гедеон - Великий страх

– Он так занят, дорогая! Вам следовало бы учитывать это.

– Оставьте меня в покое! – раздраженно воскликнула я. Уже выйдя из комнаты и спустившись вниз, я вспомнила ее слова и усмехнулась. Франсуа занят? Ах, Боже мой! Можно подумать, он зарабатывает деньги для своей семьи.

Из детской доносились веселые голоса Жанно и Авроры. Я пошла туда, присоединилась к ним и, не выдержав, привлекла детей к себе. Две головки – одна светло-русая, другая черная – доверчиво прижались к моей груди. И я успокоилась.

Как бы там ни было, вот оно, мое сокровище, которое всегда останется со мной. И уж в нем-то я никогда не разочаруюсь.

Он вернулся в два часа ночи, когда я, так и не сумев уснуть, лежала, уставившись глазами в потолок. Дверь ему открыла Дениза. Я прислушивалась, слышала их голоса. Потом они стихли, и мне показалось, что Франсуа поднимается по лестнице.

Почему он вернулся так поздно? Праздник уже наверняка давно закончился, если вообще проводился под таким проливным дождем. И где же мог бродить мой муж до таких пор? Я привыкла, что из Собрания он возвращается поздно, но все-таки тогда речь шла о заседаниях, а теперь заседаний не было. Я приподнялась на локте, взглянула на каминные часы. Как поздно… Я вспомнила все, что случилось, нашу недавнюю ссору, и меня вдруг пронзила боль – уже не душевная, а физическая. Так сильно закололо в боку, что я невольно вскрикнула. Неужели что-то с ребенком? Я стала шарить рукой возле себя, пытаясь найти шнур звонка.

В этот миг ручка двери звякнула и повернулась.

Вошел Франсуа. На какую-то долю секунды сердце у меня радостно екнуло – неужели он пришел мириться? Но почти сразу же я заметила в нем что-то странное. Он как-то неуверенно и бесцеремонно двигался, и шел ко мне, хватаясь за стены. Он что, болен? Его кто-то избил на этом проклятом празднике?

– Сюз, – пробормотал он глухо. – Сюз, ты здесь?

Он почти упал на краешек постели, чуть не придавив мне ногу, и я вдруг ошеломленно поняла: он пьян! Он напился до потери рассудка… Это показалось мне настолько возмутительным, что я на миг лишилась дара речи. Никогда в жизни, если признаться честно, я не имела дела с пьяными. Пьянство вообще казалось мне чем-то вульгарным, низким, достойным разве что какого-нибудь сброда…

– Где же мне быть, как не здесь? – ответила я наконец.

– Сюз, я так рад, что нашел тебя. Знаешь, ты очень красивая, и вообще, это поразительно, что ты так любишь меня. Мать говорит… не следовало на тебе жениться… думает, ты мне будешь мешать или скомпрометируешь… Но она не права, честное слово…

– Да? – спросила я, впервые слыша о таких настроениях мадам Лукреции.

– Да… Ты и наш ребенок… Я весь день думал о тебе. Ты такая красивая, когда сердишься, и я так хотел тебя…

Не договорив, он потянулся ко мне, и я вдруг поняла, что только за этим он явился сюда – пьяный, заговаривающийся… Он не мириться пришел. Просто я была у него под рукой, своя, удобная, теплая, – женщина, с которой можно облегчить самую примитивную половую потребность. Да, потребность, даже не желание! И уж конечно, не любовь… Он пришел сюда, ни о чем не спрашивая, не заботясь, хочу ли я этого, будет ли мне приятен его пьяный вид. Он обхватил меня за плечи, а когда я сделала попытку освободиться, не удержал равновесия и просто-таки повалился на меня, грубо и неосторожно.

– Ну, Сюз! Перестань! Позволь мне!

Я сжала зубы, впервые ощутив, что сейчас Франсуа мне неприятен. Просто какой-то чужой пьяный мужчина… Что было делать? Позвать на помощь, устроить скандал, позволить, чтобы сюда сбежались слуги и стали свидетелями столь позорной сцены?

– Такая тугая и теплая, что ты себе и представить не можешь…

Я отвернула голову в сторону, чтобы он не целовал меня. Впрочем, все это было и не нужно: на этот раз он, похоже, решил действовать вообще без всяких прелюдий. Я отдалась ему без желания, без нежности, даже без элементарной симпатии, скрепя сердце, а он был так груб, неловок и неосторожен, что, казалось, начисто забыл, в каком я положении. Он даже причинял мне боль, чего никогда не было раньше, и, может быть, потому, что он был пьян, все это длилось неимоверно долго. Ничего, кроме боли душевной и физической, я не испытывала. Мне не хотелось ни на секунду дольше ощущать его дыхание, и, едва он закончил, я, собрав все силы, столкнула его с себя, отвернулась и, почувствовав, что не могу больше терпеть, зарыдала.

Это был кошмар… За кого он меня принимает? За проститутку в борделе, которая вынуждена терпеть любые проявления страсти своих клиентов? Да такое поведение внушит отвращение любой женщине, даже самой чувственной. Ничего себе – любовь, вечный праздник чувств! Он просто пользуется тем, что женат, для того, чтобы всегда иметь меня под рукой, иметь как объект удовлетворения. И подумать только, своей холодностью и безразличием он завоевывал воображение стольких женщин! Как же они глупы! Они просто не ценят своего счастья, не ценят того, что не имеют такого подарка в своей постели. Он такой законченный эгоист, что вообще о женщине не заботится. Да вдобавок ко всему он просто-таки пятиминутный мужчина. А воображение у него в постели не больше птичьего!

Я могла не опасаться, что он услышит мои рыдания. Он, как всегда, спал, тяжело и беспробудно. Я молча встала, набросила на себя пеньюар и, превозмогая боль, внезапно возникшую внизу живота, вышла на лестницу. Пусть этот бесчувственный человек спит сам, мне его присутствие только мешает… Я спустилась в диванную, прилегла на мягкие подушки, натянула на себя плед… Так-то будет лучше. Если бы только не эта боль…

Она не утихала, как бы я ни ворочалась и какую бы позу ни принимала. Наконец, пот выступил у меня на лбу; приподнявшись и опираясь на одно заледеневшее от тревоги запястье, я дрожащими пальцами отбросила плед, приподняла полы пеньюара. Ужас пронзил меня. Кровь! Кровотечение, и несомненно, что-то нехорошее творится с ребенком… Вероятно, я была слишком расстроена, а Франсуа своим проклятым появлением только помог всему этому. Я вдруг ощутила яростную, самую настоящую ненависть. Нет, ребенка мне нельзя потерять, ни за что…

Я попыталась встать, чтобы дотянуться до звонка, но в этот миг на пороге появилась Маргарита в своем ночном одеянии. Я была так испугана, что даже не удивилась, увидев ее в такой час.

– Я услышала шаги на лестнице и решила поглядеть, что тут происходит… Скверно все это, мадам! Ваш муж лежит обутый на постели, как какой-нибудь сапожник пьяный, и поза у него самая что ни на есть неприличная… А вы? Что это вы оттуда ушли?

Она увидела мое искаженное болью лицо и враз осеклась, прервав свои обвинительные речи.

– Маргарита, я… я больна… течет кровь… возможно, я теряю ребенка.

Лицо ее побагровело. Она всплеснула руками.

– Господи! Да вам же врач нужен!

Как пушечное ядро, она выскочила из комнаты, и через мгновение, подобно грому, звенели все звонки в доме. Вся дрожа, я откинулась на подушки. Боже, Маргарита – просто золото… Мне даже как-то стало легче оттого, что все заботы переложены на ее плечи. Мне сейчас же окажут помощь, сейчас же сюда приедет Лассон… И как странно, что опять же она обо мне заботится, а не Франсуа!

– Арсен, бегом за доктором! – громовым голосом командовала Маргарита. – Колетта, неси горячую воду, она может понадобиться! Да пошевеливайся, ленивая девка!

От одного ее голоса боль, казалось, отступала. Я легла свободнее, смогла даже отнять руки от живота, и, когда Маргарита появилась вновь, я могла бы ручаться, что лицо у меня было уже не такое отчаявшееся.

– Ну, мадам? Похоже, вам лучше?

– Пожалуй, что да, – сказала я, пытаясь улыбнуться. – Надеюсь, это не выкидыш…

– Фи! Выкидыш! Это у вас-то – такой молодой и сильной? У дамы из семейства де ла Тремуйль? Да такого отродясь не бывало.

Говоря, она ни на минуту не прекращала действовать: поудобнее сложила мои подушки, зажгла свечи, распахнула окно, ибо в комнате было душно, а потом положила мне на лоб холодный компресс.

– Ты позвала Лассона? – шепнула я.

– А то как же? Вас никакие другие доктора пока не лечили.

Она болтала и дальше о всяких пустяках, ее болтовня успокаивала меня и заставляла улыбаться, но больше всего я была благодарна Маргарите за то, что она не задает мне ни одного вопроса, не интересуется тем, что произошло. А между тем не могло быть сомнения, чтобы эта проницательная старая дама не заметила, что Франсуа был пьян.

Эсташ Лассон, разбуженный среди ночи и все-таки явившийся на зов, был не в духе, но осматривал меня долго и тщательно.

– Ну, так в чем же дело? – спросила я дрожащим голосом. Он щелкнул пальцами, подзывая к себе Денизу, что стояла с кувшином в руках, и долго, ужасно долго мыл пальцы в серебряном тазу. Перебросив тонкую салфетку через плечо и вытирая руки, он наконец-то обернулся ко мне лицом и усмехнулся.

– Моя прелестная пациентка, совет может быть только один. Избегайте волнений и станьте на те несколько месяцев, что вам остались, монахиней. Это вам поможет.

– Вы… вы думаете, все дело в этом?

– Да. Держите супруга на расстоянии. Не может быть и речи о бурных ночах.

– А ребенок? Я не потеряю его?

– После сегодняшнего кровотечения я сомневаюсь, что вы способны доносить ребенка до положенного срока. Но если вы станете вести более спокойную жизнь, он может родиться вполне жизнеспособным.

Он посоветовал мне не вставать целые сутки с постели и только потом понемногу начать ходить. Никаких танцев, высоких каблуков или верховой езды… Успокоенная его словами и зная, что Лассон разбирается в своем деле, я уже перед рассветом уснула.

Проснулась я от прикосновения Франсуа. Было уже поздно – десять часов утра, и я поняла, что в Собрание он сегодня опоздает.

– Я уже знаю, что было ночью, Сюз… Мне очень жаль.

– Вам жаль? – переспросила я медленно.