Из осторожности я оставила детей в Женеве. Там же дожидались моих приказов Дениза и Полина. Если все будет спокойно, управляющий по дороге из Турина должен был забрать их и привезти в Париж. Я не взяла с собой ни одной служанки. Если не считать кучера, я путешествовала совсем одна.

Поздно вечером моя карета подъехала к заставе Сент-Антуан. Октябрьская ночь была не слишком холодной, но хмурой и влажной. То и дело срывался дождь. Белесый осенний туман стлался по земле, слегка рассеиваясь вокруг пылающих больших костров.

– Ваш паспорт, гражданка!

Я неторопливо достала из сумочки паспорт и протянула его капитану национальных гвардейцев, который минуту назад представился мне как капитан Сюрто.

Он отвел мою руку.

– Выходите-ка из кареты. С вами разговаривает должностное лицо, гражданка! Потрудитесь хотя бы подняться.

– По-моему, – сказала я холодно, – вы берете на себя непосильные полномочия.

– Выходите, выходите! Я привык, чтобы меня уважали.

– Я женщина, сударь! – воскликнула я, дрожа от гнева. – Уже одно это не дает вам права предъявлять такие требования.

– Вы, я вижу, хотите, чтобы вас вернули назад, да, гражданка?

Этот мерзавец, возомнивший себя большим начальником, явно решил настоять на своем. Как мне была отвратительна его тупость, его смехотворное самомнение! Высказав про себя все что о нем думала, я вышла из кареты.

– Пожалуйста, взгляните, сударь, – язвительно сказала я, с преувеличенной вежливостью протягивая ему паспорт.

Он взглянул и оторопело посмотрел на меня, моргая белесыми ресницами. Даже при мерцающем свете костров можно было заметить, как багровеет его лицо.

– Принцесса д'Энен де Сен-Клер! – громко выкрикнул он мое имя. – Вот это штука!

– Что еще такое? – сказала я презрительно. – Может быть, вы затрудняетесь прочитать дальше?

– Я отлично читаю, черт побери! И нечего тут насмехаться. Эй, Шодье, взгляни-ка, кто к нам пожаловал! Та самая принцесса из охвостья графа д'Артуа, прямиком из-за границы!

К капитану стали подходить скучающие караульные и просто зеваки, которым негде было приклонить ночью голову. Кровь прихлынула к моим щекам. Я стала понимать, как неосторожно поступила, не взяв с собой даже лакеев. Эта чернь будет бесноваться и осыпать меня оскорблениями, и не в моей власти будет заставить ее замолчать.

Менторским тоном капитан Сюрто читал мне наставления:

– Послушайте меня, дамочка, бросьте вы раскатывать в карете. Нынче ездить в карете – самое последнее дело. А ежели вы аристократка, так сидите себе в Версале, под юбкой у этой распутной красотки Туанон. Щеголяйте себе там своими тряпками, если уж вам больше делать нечего… В Париже голод, дамочка. Хорошим патриотам нынче каждая аристократка – что красный цвет для быка. Знаете, для чего фонари существуют?

– Сударь, – сказала я, сдерживаясь, – я не понимаю, по какому праву вы меня не пропускаете и не даете продолжать путь. Я добровольно вернулась во Францию, и мне кажется, такой поступок заслуживает одобрения. Предупреждаю вас, король будет рассержен, если вы сейчас же не пропустите мою карету.

Для меня невыносимо унизительным был уже сам факт, что я разговариваю с этим сбродом, который следовало бы разогнать палками за то, что он не соблюдает даже свои революционные законы. Но я знала свое бессилие. Мне оставалось только терпеть.

– Гм, пропустить вашу карету? Карету мы у вас конфискуем, гражданка.

Я остолбенела. Такое намерение вообще выходило за всякие рамки закона.

– Мне кажется, сударь, вы забыли, что права собственности – священны. Об этом свидетельствует даже ваша Декларация. Национальному гвардейцу особенно не пристало ее нарушать.

При мысли о том, что мне придется ночью преодолевать путь через весь город, идти через враждебное Сент-Антуанское предместье, у меня мороз пробежал по коже. Я оглянулась на козлы – кучер-швейцарец, которого я наняла в Женеве, уже куда-то сбежал.

– Будете кричать, дамочка, мы и вас арестуем! – пригрозил мне капитан Сюрто.

– Ваши аргументы очень убедительны! – проговорила я в крайней ярости. – Но вряд ли они вам помогут, когда я буду на вас жаловаться! Да-да, я буду жаловаться в Ратушу… и еще… и еще адмиралу де Колонну!

Имя Франсуа, произнесенное мною, заставило гвардейцев переглянуться. Очевидно, они знали адмирала и, кажется, неплохо к нему относились. Но мне было досадно сознавать, что Франсуа пользуется симпатией у таких негодяев.

– Ах, вот как, дамочка! Вы нам угрожаете! Что ж, прекрасно. Раз уж вы всерьез собрались жаловаться, мы вас тоже арестуем как шпионку эмигрантов. Ведь тогда нажаловаться вы не сможете, правда?

– Вы сами окажетесь за решеткой. Маркиз де Лафайет, который вами командует, освободит меня и живо засадит в Аббатство вас самих!

Я выпалила это на одном дыхании, вне себя от бешенства. Мой тон, похоже, был вполне убедительным.

– Ого, – воскликнул капитан, – она знакома с Лафайетом! Послушай, Шодье, я не хочу рисковать. Тысяча чертей! Пускай эта аристократка катится на все четыре стороны – не хватало мне сцепиться с самим Лафайетом из-за какой-то дамочки! Вот что, гражданка, арестовывать вас мы, само собой, не собираемся. Мы погорячились, это со всеми бывает… Вы можете убираться, только оставьте здесь свою карету.

– Ее вы можете вернуть себе хоть завтра, только пришлите сто ливров, – добавил гвардеец.

Проклиная Национальную гвардию на чем свет стоит, я поспешила покинуть Сент-Антуанскую заставу. Злость душила меня. Мне не жаль было экипажа, но как можно было смириться с унижением? И это они называют революцией! Да это наглый грабеж, разбой на глазах у всех.

У развалин отеля де-Турнель я даже обернулась и погрозила гвардейцам пальцем. Я не оставлю этих нахалов безнаказанными! Едва облачившись в военную форму, эта неотесанная чернь мнит, что ей все позволено! Слава Богу, у меня есть связи, и с их помощью эти гвардейцы узнают, что такое грабить женщин. Но как все-таки понять то, что Франсуа считает такое вопиющие беззаконие лучшим, чем Старый порядок?

А как они грязны и некрасивы, как сальны их волосы, как грубы от пьянки голоса, как неряшлива форма и как воняет от них дешевым табаком! Да и не только табаком… А их усы? Зачем таким грязным субъектам обременять себя усами?

Все, все в них вызывало у меня отвращение. Чернь, настоящая чернь, а никакое не третье сословие! Моя Дениза – принцесса по сравнению с ними.

Я шла по улице Тиксандери, освещенной кострами, вокруг которых топтались оборванцы. Мне становилось холодно, а из одежды я имела на себе только черное бархатное платье да отороченный золотом черный кашемировый шарф, наброшенный на плечи. Накрапывал дождь. Шляпка моя быстро промокла, и мокрые волосы прилипали к лицу. Лужи на мостовой увеличивались, и в моих туфлях начала чавкать вода. Ноги заледенели. Ни разу в жизни мне не приходилось брести ночью по парижским улицам… Квартал был такой бедный, что я не видела ни одного извозчика. Разозленная, я еще больше раздражалась, размышляя о революции. К чему они привели, эти бесчисленные бунты? К произволу гвардии и голоду? Франсуа просто безумен, поддерживая все это!

Было уже около полуночи, когда я, смертельно уставшая, промокшая до нитки и злая, добрела до Гран-Шатле. На набережной были такие огромнейшие лужи, что мне пришлось задуматься, как бы ловчее их перейти. Несмотря на то что я изрядно промокла, мне все-таки претила возможность оказаться по щиколотки в воде. Я быстро выбрала место помельче и уже подобрала юбки, но какой-то высокий субъект в темном плаще стоял у меня на дороге и, кажется, любезно махал рукой какой-то даме на другом берегу. Я подождала несколько секунд, и терпение мое иссякло.

– Вы уйдете когда-нибудь или нет? – бесцеремонно спросила я, ничуть не скрывая своего раздражения. – Вы стоите у людей на дороге и не даете им пройти!

Он обернулся и заинтересованно посмотрел на меня. Почти бархатным тембром прозвучал в темноте его голос:

– Святая пятница, какая удача! Ведь это вы, мадам де Тальмон, – какими судьбами?

Это был Рене Клавьер. Ну, конечно! Если удача мне изменила, то вполне естественно было ожидать встречи с ним. Одному Богу известно, какую жгучую я испытала досаду. Мне всегда не везет… Я встречаю его всегда, когда попадаю в нелепую ситуацию. Это просто неприлично с его стороны – попадаться мне на глаза! А я-то сама? Во-первых, я вела себя, как прачка. Во-вторых, мой вид сейчас так жалок, что я предпочла бы ни с кем из мужчин не встречаться. Я словно увидела себя со стороны: продрогшая, дрожащая, спотыкающаяся женщина с растрепанными волосами, бредущая по ночным улицам самого бедного квартала. Да уж, победительная красавица, нечего сказать. В эту минуту я желала Клавьеру всего самого плохого.

– Ах, это вы, – сказала я довольно неприязненно.

– Я не знал, что вы вернулись. Куда это вы идете?

– Иду на бал, как видите! – воскликнула я в бешенстве. – К судейским в Гран-Шатле![7]

– Не шутите так мрачно.

– Мне не до шуток. Нужно быть очень проницательным человеком, чтобы спрашивать меня, куда я иду.

– По-моему, вы уделяете слишком много внимания моим словам, – любезно заметил он.

Я замолчала. До моего сознания понемногу доходило, что я веду себя очень скверно. Не так, как полагается аристократке.

Но ведь я так расстроена, у меня так взвинчены нервы… я готова расплакаться!

– Вы, наверно, идете от заставы. И конечно, гвардейцы отобрали у вас карету. Я знаю их штучки. Не беспокойтесь. За углом стоит мой экипаж, он к вашим услугам. Дайте мне руку, принцесса.

Он издевался, называя меня принцессой. Шмыгнув носом, я не нашла ничего лучше, чем дать ему свою руку. Он помог мне перейти лужу. Его пальцы были такие теплые – настоящий огонь по сравнению с моими ледяными руками.

Мы шли к его карете, а он поддерживал меня под локоть. И за талию. Я знала, что этого не следует позволять, но пересилить свою усталость не могла. Я знала и то, что это позор – ехать в карете банкира. Но ведь я скорее умру, чем добреду пешком по такой погоде до самой площади Карусель. Непременно надо принять его помощь. Ведь об этом никто не узнает.