– Что тебя пугает, ладушка? Коснись меня, обними… Я – твоя, – молвила Дунава, не сводя с возлюбленной пристально-нежного взора.

Да, этот голос… Вешенка с теплом в сердце узнавала его. Он окликнул её тогда на каменной лестнице, и с этого всё началось.

– Моя ли?.. Не знаю… – Руки девушки заскользили по груди и плечам Дунавы, ощущая каменную твёрдость мышечной брони.

– Отчего же ты сомневаешься? – Дунава стояла недвижимо, позволяя себя ощупывать и изучать.

– Я же совсем не знаю, как ты жила все эти годы. Что делала, о чём думала. Чему радовалась, отчего горевала. – Пальцы Вешенки исследовали выше – длинную сильную шею женщины-кошки, твёрдые очертания её подбородка, ямочку на нём… Скользнули по щекам вверх, подушечками лаская голову – точно зеркально-гладкий мрамор, нагретый солнцем.

Веки Дунавы дрогнули, трепетно сомкнулись: она будто впитывала эти прикосновения с наслаждением и благодарностью.

– Я всё расскажу тебе, лада. Всё, что ты захочешь знать. У меня нет от тебя тайн. Я принадлежу тебе вся – со всеми помыслами, душой, сердцем. Я открою тебе всё, о чём ты спросишь, у нас с тобой впереди вся жизнь для этого. Но самое главное, что тебе следует знать – то, что думала я о тебе. Радовалась нашей грядущей встрече. А горевала оттого, что не могла сделать тебя своею незамедлительно.

Большой палец Вешенки касался губ Дунавы. Рот избранницы тоже изменился: его очертания стали чёткими, более выразительными. Он пил жизнь со страстью, удовольствием и ненасытной жадностью. Став немного жёстче, он, тем не менее, не утратил и искорки молодого задора в своих уголках.

– Все годы нашей разлуки я помнила и любила тебя тогдашнюю – смешную, робкую, неуклюжую, – шепнула Вешенка в тёплой близости от внимательно изучаемых губ. – Я даже представить себе не могла, какою ты вернёшься. А когда увидела тебя – обмерла. Ты стала новой, незнакомой… Но я чую сердцем, верю: нынешнюю тебя я полюблю ещё крепче.

Руки Дунавы, до этого мгновения сдержанно выпрямленные вдоль тела, поднялись и с трепетной бережностью обняли девушку.

– Какие бы изменения ты ни видела во мне, лада, пусть они тебя не пугают. Самое главное осталось неизменным – моя любовь к тебе.

Объятия Дунавы ощущались каменно-твёрдыми, но «камень» этот дышал солнечным теплом и жизнью. А губы оказались на удивление нежными, но то была не безвольная нежность, растерянная и неловкая – нет, теперь эти губы овладевали устами Вешенки глубоко, красиво, мастерски и победоносно. Хотелось сдаться под эту сладкую власть, растаять в ней, что Вешенка и сделала, прильнув к груди избранницы.

– А я? – спросила она, едва дыша сквозь бурю волнения, которую поцелуй пробудил в ней. – Какой показалась тебе я?

Взор Дунавы окутывал её тёплыми крыльями обожания, равняясь блеском с солнечными зайчиками, прыгавшими с сосновых веток к ним на плечи.

– Ты стала ещё прекраснее, лада моя. Моё сердце едва вынесло твою красу – я думала, оно вот-вот разорвётся… Тогда, двенадцать лет назад, я считала, что прекраснее быть уже просто невозможно, нельзя. Теперь я знаю: можно.

То ли объятия Дунавы стали крепче, то ли волнение слишком разыгралось – как бы то ни было, Вешенке не хватало воздуха. Сердце зашлось в бешеном биении, готовое вот-вот вырваться наружу из-под рёбер, а в ушах стоял сосновый звон.

– Ох… Ладушка, пусти, душно мне что-то, – прошептала она.

Объятия Дунавы разомкнулись, но совсем их единение не разорвалось: пальцы девушки остались нежно сжатыми в руках женщины-кошки.

– Тебе нездоровится, лада? – Дунава с тревогой и заботой заглядывала Вешенке в глаза.

– Ничего… Сердце вдруг застучало, зачастило, – ловя ртом воздух и пытаясь улыбаться, пробормотала та. – Даже стоять трудно стало отчего-то…

Земля ушла из-под ног: в тот же миг Вешенка очутилась у женщины-кошки на руках. Близость губ и глаз, тепло дыхания – всё это волновало ещё сильнее, и её закачало, поволокло в звенящую солнечную круговерть. Только родной голос спасительной нитью связывал её с землёй:

– Ладушка, милая, успокойся! Эх, поймать бы твоё сердечко руками, как пташку малую, расцеловать бы… Да только как? Ну, ну… Дыши глубже. Дыши, голубка.

Длинные, медленные вдохи-выдохи успокоили заполошный стук под рёбрами. Наверно, слишком много счастья привалило, вот и захлебнулось сердечко, не снеся такой радости великой.

Вешенка умылась из родника, выпила студёной водицы. Ветерок обдувал мокрый лоб, в ушах ещё тихонько пищало по-комариному, но в груди стало привольнее и спокойнее.

– Полегчало, ненаглядная моя? – Руки Дунавы опустились на плечи девушки, и сердце опять ёкнуло, но не забилось, а лишь нахохлилось воробышком, точно и правда попав в плен ласковых ладоней.

– Да, ладушка… Видать, на радостях моё сердечко зашлось – оттого, что тебя увидало. – Вешенка устало сникла на плечо избранницы, наслаждаясь теплом её сильных рук.

– Беречь надобно твоё сердечко, – мурлыкнула Дунава, прижимая её к себе. – Отныне я не дам ни горестям его коснуться, ни бедам затронуть, ни тревогам уколоть. Я с тобою, счастье моё.

От согревающего и баюкающего «мррр…» Вешенка вся утонула в уютных мурашках, прильнув к твёрдой груди возлюбленной. Всё-таки она не могла отделаться от ощущения, что Дунава высечена из куска скалы, но не глухой, бесчувственной и мёртвой, а тёплой и живой.

– Ты сама словно камень, лада моя, – шепнула девушка.

– Ну, так ведь сила земной тверди во мне, – объяснила женщина-кошка. – У твоей родительницы – к железу да стали дар, а у меня – к камню. Но и тем, и другим Огунь владеет, оттого и родственны силы наши. – И спросила в свою очередь: – Скажи, горлинка, а что это за нахалка на нас там, на лестнице у кузни, наскочила? Кричала ещё, чтоб я руки от тебя убрала… Она что, ухаживательница твоя?

– Не бери в голову, лада, – засмеялась Вешенка. – Мне многие воздыхательницы проходу не дают, да только я всем отказываю, потому как в моём сердце – лишь ты одна, моя единственная и желанная.

– И их нетрудно понять, – усмехнулась Дунава, нежно скользя пальцами по её подбородку. – Лишь раз тебя увидев, уж не забудешь, и засядешь ты в уме и сердце, как заноза. Ну ничего, с этого дня всякая надежда для них утеряна: я тебя никому не уступлю.

– Это мы ещё поглядим, кто кому уступит! – прогремело вдруг.

Вешенка вздрогнула, невольно прильнув к избраннице и ища у неё защиты. Та нахмурилась, оберегая её в объятиях, а перед ними из прохода показалась Соколинка – легка на помине. Грозно сверля Дунаву враждебным взором, она процедила сквозь белые клыки:

– Ежели ты думаешь, что можно двенадцать лет где-то пропадать, а потом вернуться, и н? тебе – девица твоя, то ты крепко заблуждаешься. Не быть ей твоей! Я её люблю давно и так легко тебе не отдам!

– Соколинка, прости, но не люба ты мне, – холодея в предчувствии беды, сказала Вешенка. – А насильно завладеть сердцем нельзя. Оно ещё задолго до тебя было Дунаве отдано.

– Ты не спеши с решением, милая, – с терпким мёдом в голосе, но с льдисто-стальным блеском в очах молвила Соколинка. – В таких делах спешить нельзя. Оттолкнуть – просто, а ежели потом не вернёшь?.. Наиграется она тобою и бросит – вот тогда-то и пожалеешь обо мне!

– Ты как будто не слышишь, что тебе говорят. – Дунава заслонила плечом Вешенку, закрывая её от Соколинки. – Любви нашей с нею ныне двенадцать лет исполнилось, а твоей – без году седмица. Это вот как раз с тобою неясно, чего ты добиваешься – поиграть хочешь или вправду любишь.

Соколинка мерила соперницу оценивающим, досадливо-злым взором. Видела она, какие чудеса Дунава творила с каменной глыбой: такие руки слабыми быть не могли. Но и себя она хилой не считала: как-никак сама Огунь их обеих вскормила силой своей. Вот только чья сила больше – каменная или стальная?

– Подойди-ка поближе, – поманила она Дунаву. – Дай на тебя поглядеть. Или что, струсила?

Вешенка умоляюще уцепилась за руку избранницы, но Дунава ласково накрыла её задрожавшие пальцы своими:

– Ничего, горлинка.

Соперницы сблизились. Дунава стояла невозмутимо, непоколебимая, как грудь береговых скал под хлёсткими ударами волн, а Соколинка на пружинящих ногах расхаживала кругами – то ли примеривалась для нападения, а то ли не решалась наброситься. Головы обеих сверкали на солнце, но Дунава, в отличие от Соколинки, к маслу не прибегала – это Вешенка изведала на ощупь, когда изучала возлюбленную. Обе были великолепно сложены, высоки ростом, но что окажется прочнее – камень или сталь?

– Ну что, сразимся? – предложила Соколинка, встряхивая кистями и разминая плечи. На её пальцах выросли и загнулись кошачьи когти. – До первой крови. Кто из нас первая окровянится – та и проиграла. А победительнице достаётся девица.

– К чему Вешенку кровью пугать? – Прищур бесстрашных глаз Дунавы был насмешливо-спокоен, мышцы – расслаблены. – Лучше – кто кого на лопатки уложит, раз уж тебе так охота силами помериться. Померимся, изволь. Но девушка всё равно останется с той, кого сама любит. Это я считаю справедливым.

– Перестаньте сей же час! – вскричала Вешенка, чувствуя нутром сжимающую и тянущую ледяную лапу страха. – Соколинка, а ты вообще что тут делаешь в рабочее время? Ты в кузне должна быть! Вот и иди, а то всё матушке Смилине расскажу!

– Я отпросилась по семейным делам, – усмехнулась кошка-оружейница.

– Ты ещё и обманщица! – уперев руки в бока, покачала головой девушка.

– Отнюдь, – холодно блеснула очами та, разминаясь и готовясь к поединку. – Вопрос и правда в некотором роде семейный. О том, будет у меня с тобою семья или нет.

– Будет, но не со мной! – топнула ногой Вешенка. – Дунава, и ты не вздумай драться!

– Ты не бойся, горлинка, – мягко молвила её избранница. – Мы же так, в шутку. Побалуемся да и разойдёмся.

Но по льдистым искоркам в очах Соколинки было ясно, что та отнюдь не шутила. Кошки сцепились, как две надвинувшиеся друг на друга горы; каждая давила на соперницу, пытаясь опрокинуть наземь, но обе стояли насмерть. Вешенка металась из стороны в сторону и грызла ногти, хотя ей не впервой было видеть кошачьи бои: она сама зачастую становилась их причиной. Другим девушкам это льстило, но её лишь раздражало, а сейчас и вовсе испугало: холодной дрожью сидело под сердцем ожидание от Соколинки какого-нибудь подвоха.