*

Свобода сидела в седле с трёхлетнего возраста: её туда посадили матушкины руки. Первое её осознанное и чёткое воспоминание было связано как раз с этим: огромная тёплая лошадь с атласно лоснящейся на солнышке гривой, шелест серебристо-зелёной листвы и высота, от которой кружилась голова и ныло под коленками. Земля казалась такой далёкой, что маленькая Свобода вцепилась ручонками в луку седла мёртвой хваткой. Лошадь, ведомая матушкой, была очень доброй, спокойной и терпеливой – самое то для обучения юной наездницы. В лошадях матушка знала толк. Она учила и дочь любить и понимать этих изящных, стремительных животных.

Первый свой лук княжна получила в семь лет – маленький, сделанный по её росту и руке, но стрелял он не хуже «взрослого». Матушка учила её попадать в колечко, подвешенное к ветке дерева. Сперва стрелы с шелестом исчезали в листве или вонзались в ствол, и Свобода от огорчения была готова заплакать.

– Не отчаивайся, будь упорной, – звенел голос матушки, словно бы гладя её по макушке солнечным лучиком. – Думаешь, я сразу научилась метко стрелять? Пришлось потрудиться, и ещё как!

Свобода во всём старалась походить на матушку. С самых ранних лет княжна начала понимать её непохожесть на других женщин – от внешности до привычек. Сейрам была дочерью кангельского хана. Князь Полута спас жизнь её отцу, и хан в знак благодарности отдал ему в жёны самую красивую из своих дочек… Но к знойной красоте прилагался дерзкий, свободолюбивый норов, обуздать который князю оказалось не под силу. Жёны его дружинников занимались домашними делами, а Сейрам скакала верхом по лугам, охотилась и была заядлой лошадницей. Обязанности хозяйки княжеского дворца не прельщали её и тяготили, хотя с годами она всё же научилась быть княгиней. Для Полуты это был второй брак; первая его супруга скончалась, не оставив князю живого потомства. Все его дети от неё умерли в младенчестве. Полута мечтал о сыне-наследнике, а Сейрам родила дочь. Рождение Свободы едва не стоило матушке жизни, и повитуха сказала, что снова стать матерью ей вряд ли удастся. Это проложило мрачную складочку на челе Полуты. К дочке он был снисходителен, но Свобода редко удостаивалась его ласки.

Отцовское тепло она получала совсем от другого человека. Могущественный великий князь Воронецкий стал первым, кто взял девочку на руки после родителей; на пиру в честь рождения Свободы он дал Полуте обещание стать для малышки «вторым отцом». Это означало, что в случае безвременной гибели Полуты он возьмёт на себя заботы о ней.

В том, что князь Ворон – колдун, Свобода не сомневалась. Он приходил в её сны – высокий, как башня, сутулый, в чёрном плаще из вороньих перьев на широких плечах. В чертах его лица сияла внутренняя сила – на первый взгляд мягкая, как волна, но обладавшая сокрушительным действием. Светло-серые глаза с чёрными ресницами и бровями могли и обволакивать лаской, и пронзать стальными холодными клинками. В его тёмных волосах, ниспадавших на плечи, серебрились широкие седые пряди – на левом виске и над лбом. Усов и бороды он не носил – наверно, чтобы выглядеть моложе. Когда он впервые пришёл к Свободе во сне, девочка испугалась, но очутилась в тёплых объятиях и ощутила на щеке пронзительную нежность поцелуя.

«Дитятко моё, – сказал бархатно-глубокий, колдовской голос. – Люби меня, как родного батюшку, и я воздам тебе стократной любовью».

Он посадил её к себе за спину и обратился в огромную птицу. Руки раскинулись чёрными крыльями, нос стал клювом, а на голове по-прежнему блестел иней седины. Полёт захлестнул Свободу упругим потоком леденящего восторга. Они мчались над ночной землёй: над лесами и полями, над блестящими лентами рек, над серебряной гладью озёр, в которых отражался лик луны. Вцепившись руками в мягкие пёрышки, Свобода сердцем и душой тонула в звёздных глубинах души человека-ворона.

Эти встречи несли ей свет знаний. Свободу, конечно, учили грамоте и счёту домашние наставники, но Ворон рассказывал ей о том, как устроен этот мир. На любой её вопрос у него находился обстоятельный ответ, который она впитывала с безоглядной детской верой. При мыслях о нём ей приходил на ум облик дождливой ночи – прохладной, мудрой, целительной, располагающей к размышлениям. Сначала она называла его государем, но он просил звать его просто батюшкой, и вскоре в сердце Свободы поселилась дочерняя любовь. Она раскидывала над девочкой оберегающие крылья, с нею она чувствовала себя полновластной владычицей всего на свете. Ей принадлежала эта цветущая земля, ласковое солнышко и ветер, вольный и непоседливый, как она сама.

Эти встречи княжна хранила в самом сокровенном тайнике своей души, не рассказывая о них даже матушке. Матушка была солнцем, тёплым и живительным, а князь Ворон – луной, мудрой и загадочной. Эти два светила никогда не встречались друг с другом на небосклоне её жизни, но оба значили очень много для неё. А батюшка Полута понемногу отходил в сторону, становясь далёкой звездой.

Ей исполнилось восемь лет, но выглядела Свобода намного старше – в первую очередь, из-за необыкновенно высокого роста. Она всюду каталась на вороном скакуне по кличке Леший – коне с сильным, горячим норовом, но матушка не боялась отпускать её одну. Княжна с Лешим нашли друг в друге родственную душу. Чёрный красавец не давался в руки даже опытным конюхам, позволяя ухаживать за собой только Свободе. Княжна сама чистила его, купала, задавала корм и расчёсывала гриву, заплетая её в шёлковые косы. Леший отказывался засыпать в стойле, если юная хозяйка не пришла и не погладила его. Порой Свобода, выскочив из постели, бежала к нему в одной сорочке и сапожках на босу ногу, чтобы успокоить.

– Ну что ты, мой голубчик, что ты! – приговаривала она, гладя чёрную морду своего друга.

Конь клал голову ей на плечо, ласково пофыркивая и издавая тихое умиротворённое ржание, и закрывал глаза. Княжна стояла с ним в обнимку, пока он не засыпал.

Она носилась на нём быстрее ветра, ловя в объятия небо и луговой простор. Однажды, катаясь на вечерней заре, Свобода увидела незнакомку потрясающего роста. В её телосложении сочеталась тёплая и добродушная, но несокрушимая сила и кошачье изящество. Издали её можно было принять за мужчину, но очертания бёдер и проступающая под вышитым кафтаном грудь не давали ошибиться. Из-под шапки на спину незнакомки спускалась густая грива волос, столь же чёрная, как шерсть Лешего, и перевитая крест-накрест тонкой тесьмой.

– Ты кто? – спросила Свобода.

– Смилиной меня звать, – ответила та. – Я с Белых гор.

Её голос рокотал горным водопадом, а из очей лилась чистая голубая прохлада высокого весеннего неба. О женщинах-кошках княжна до сих пор знала только по рассказам, и вид гостьи поверг её в перехватывающий дух восторг, сравнимый по силе впечатления только с ночным полётом на спине князя Ворона. Статная, синеокая краса гостьи дышала спокойствием горных вершин.

Короткий разговор с женщиной-кошкой запал в душу Свободы. Всё в гостье – и голос, и очи, и ясная улыбка – влекло к себе, грело сердце жарким земным огнём. Наутро, выпив только кружку молока, княжна опять отправилась кататься, и эта кошка-великанша занимала все её мысли. Роднила их одна общая черта – рост, но и других, не менее ярких чёрточек, о которых хотелось думать, у кошки было немало. Большие сильные руки, которые запросто разогнули бы подкову, молочно-белые клыки, видневшиеся при улыбке, серебряная серьга в правом ухе… Но всё затмевал тот солнечный восторг, который накатывал на Свободу, лишь едва образ Смилины вставал перед её мысленным взором. Необыкновенная, замечательная гостья завладела её думами.

Вчера в княжеском дворце был какой-то званый обед; Свобода не присутствовала, домашние торжества казались ей скучным занятием и поводом для обжорства. Она больше любила охоту. Яблони в садах дрожали в своих душистых нарядах, озябшие на коварном вешнем ветру, а луга покрылись сочной травкой. Леший с удовольствием щипал её, а княжна бродила, пытаясь понять, что за чувства её одолевали.

Проголодавшись, она повернула коня домой. По пути она заметила пахотный участок, которого ещё вчера не было в окрестностях дворца. И пахала его Смилина, тащившая ярмо на плечах вместо пары волов!.. А неподалёку под открытым небом стояли столы с яствами, за которыми восседал князь Полута со своей свитой. Он уплетал рябчиков и лил себе в рот мёд, настоянный на клюкве, а могучая женщина-кошка, упираясь ногами в пашню, волокла плуг. Жилы вздулись на её лбу и шее, пот тёк ручьями, пропитав рубашку и привлекая слепней.

– Батюшка, что это такое? – вне себя от возмущения, поскакала Свобода к отцу. – Ты пахать на нашей гостье вздумал?

А тот, снисходительно ухмыляясь, ответил:

– Это такая забава. Смилина не задаром пашет, а за уговор. Езжай себе, доченька, катайся.

Хороша забава – пахать на живых людях вместо скотины!.. Со сжавшимся сердцем Свобода наблюдала за работой гостьи. Солнышко пекло Смилине голову, мухи докучали, да и проголодалась она, наверное. Княжна решительно помчалась на кухню, где раздобыла комок свежего творога, калач, мёд и молоко. Крынку она закупорила поплотнее, чтоб не расплескать в дороге.

И снова синие яхонты глаз сверкнули, пронзив сердце. Сейчас они, правда, были слегка затуманены усталостью, а на густых чёрных бровях блестели, скатываясь со лба, капельки пота.

– Я тебе покушать принесла. – Свобода раскладывала на траве снедь, опять до мурашек заворожённая размерами белогорской гостьи.

– А водички нет? – Смилина, отдуваясь, разминала натёртые плечи.

Княжна, отправляясь на прогулку, всегда брала с собой воду в кожаном бурдюке – хватало и умыться, и напиться. Она проворно отцепила бурдюк от седла и протянула Смилине.

– Вот…

– В самый раз. – Та принялась стаскивать с себя пропотевшую рубашку. – Благодарствую. Ты умница.

Часть она выпила, а остатки вылила себе на шею и грудь, утёрлась платком. Расстелив рубашку на траве сушиться, Смилина уселась и принялась уплетать за обе щеки творог с калачом. Своего обнажённого туловища она нимало не стеснялась, а вот Свободе стоило больших усилий не пялиться на неё. При виде потёртостей на её плечах княжна ожесточённо сжала губы.