Внезапно он подумал: как хорошо, что ему встретилась только Маргарита, а не требовательные, шумные сыновья Алиеноры.

За сдерживание бури пришлось заплатить свою цену. На границе сознания, словно на горизонте, как во время летней грозы, сверкнула молния, у Вильгельма затуманилось в голове, он почувствовал, как давление внутри черепной коробки за глазами нарастает и отказывается спадать, потому что он нарушил естественный ход событий. Постепенно приходя в себя, Вильгельм избегал людей, как только мог, и на вопросы отвечал односложно.

Вскоре после вечерни он зашел в церковь святого Илария. Солнце садилось у него за левым плечом и отбрасывало длинные тени на землю, покрытую пыльной листвой, как и обычно в середине лета. Вильгельм ни о чем не думал, пока шел, потому что так было легче. Он старался оставаться наедине с собой и ни о чем не думать. Ему потребовалось какое-то время, чтобы связно ответить привратнику, который дежурил у ворот. Слова вылетали из него беспорядочным потоком, словно он напился, и монах посмотрел на него неодобрительно.

В конце концов Вильгельм взял себя в руки и более твердым голосом повторил, кто он и зачем пришел. Привратник позвал другого монаха, чтобы тот отвел юношу к могиле Патрика из Солсбери. Их шаги эхом отдавались в храме. Свет вечернего солнца проникал в арки, на стенах сверкала позолота, и ее блеск отражался от пола. Все было спокойно и безмятежно.

Монах молча указал на гробницу, пока ничем не украшенную, за исключением красного шелкового покрывала с золотом по краям. В каждом углу, в специальных углублениях, горели свечи. Скульптурное изображение святого все еще находилось в работе. Вильгельм с благодарность кивнул и встал на колени перед гробницей. Монах ушел, тихо ступая по плитам, и Вильгельма остался один. Солнце село, спустились сумерки, потом наступила ночь. В церкви стало значительно темнее. Лампы у главного алтаря прорезали тьму, свечи отбрасывали круги света. Вильгельм услышал, как у монахов идет вечерняя служба. Потом наступила тишина, такая же глубокая, как темнота между островками света. Вильгельм оставался один и, прижавшись лбом к покрывалу, заставлял себя плакать в память о гордом человеке, которого убили ударом в спину. Но слез не было. Они высохли где-то на пути от покоев Алиеноры к церкви, а буря с грохотом отступила далеко на задворки сознания.

Глава 7

Саутуорк, Лондон, июнь 1170 года

Вильгельм часто слышал про тушеное мясо, которое готовят на окраине, расположенной вдоль южного берега Темзы, но до этого дня никогда не заходил в печально известный район борделей, бань и харчевен. В том, что он вообще оказался здесь, был виноват Вигайн, приписанный к кухне Алиеноры для ведения учета продуктов. Вигайн заявил, что ни один человек не может считать себя достойно прожившим жизнь, если не попробовал гуся Эммы, запеченного с шалфеем и луком и подаваемого со сладкой пшеничной кашей на молоке. Конечно, именно описание еды заманило Вильгельма в Саутуорк, да еще желание хоть ненадолго сбежать от путаных дворцовых интриг и церемоний. Вильгельм был рабочей лошадью, но в этот вечер сбросил ярмо и стал молодым человеком двадцати трех лет, который решил отдохнуть и получить удовольствие в обществе друзей и родных. Компания состояла из Вигайна, Вальтера Мэна, одного из королевских секретарей, Болдвина де Бетюна, который, как и Вильгельм, был рыцарем при королевском доме, и братьев Вильгельма, Иоанна и Анселя.

Прежде всего Вильгельм поразился, узнав, что Эмма – это мужчина ростом больше двух ярдов и волосатый, как медведь. На шее у него висело огромное количество ярких стеклянных бус, ожерелий и жестяных безделушек, одна из которых представляла собой огромный фаллос с крыльями в состоянии эрекции. Вигайн рассмеялся, увидев выражение лица Вильгельма.

– Не беспокойся. Да, он предпочитает мужчин, но только когда они ему сами предложат.

– Это успокаивает, – язвительно заметил Иоанн Маршал. – Не думаю, что он получает много предложений.

– Вы удивитесь, – широко улыбнулся Вальтер Мэп, глядя на запачканные чернилами пальцы. Он постоянно вел записи о жизни при дворе и людях, занимавших важные посты, которые давали власть. – Я знаю по крайней мере одного барона, который приходит сюда не только за гусятиной и которого точно не интересуют девушки.

Пока он говорил, мужчины повернулись, чтобы взглянуть на двух девушек, выходивших из бани, расположенной за обеденным залом. Они несли кучи влажных полотенец и хихикали. У них раскраснелись лица, волосы выбились из-под платков, платья прилипали к телу. Прежде чем они закрыли дверь, до собравшихся отчетливо донесся голос мужчины, который шутил с еще одной служанкой, не видимой из зала. Из двери вырвался пар, пахнущий какими-то травами, и поплыл по залу.

– Ясно, почему ты считаешь жизнь в Хамстеде слишком степенной и уравновешенной и она теперь тебе не по вкусу, – пробормотал Иоанн, обращаясь к Вильгельму.

Вильгельм рассмеялся при виде сурового выражения лица брата.

– Вопреки тому, что ты думаешь, мы не ведем разгульную жизнь и не дебоширим, не правда ли, Болдвин?

Темные глаза де Бетюна заблестели.

– Пока нет, но я надеюсь, что нам повезет, и все изменится.

Они немного отодвинулись от стола, чтобы позволить Эмме поставить поднос на середину. Гусь был покрыт золотистой корочкой, и от него шел восхитительный аромат. Янтарные капельки скатывались по бокам и собирались на подносе. Божественный запах шалфея, лука и пшеничной каши поднимался вверх волнами. К гусю подавали еще кисловатый соус с изюмом, придававший сочному мясу особый вкус, и хороший белый хлеб, чтобы собирать им сок.

– Вы никогда не попробуете ничего более вкусного, даже завтра, – объявил Вигайн, ловко нарезая птицу. – Все кладовки у кухни до потока забили лебедями, павлинами и Бог знает чем еще. Если вам с Болдвином нужны перья для шляп, то я вам их раздобуду в любом количестве.

Он поддел кусочек грудки кончиком ножа и отправил мясо себе в рот. На лице у него появилось выражение истинного блаженства, и он застонал от удовольствия.

Иоанн склонился к Вильгельму и заметил полушутя:

– После завтрашнего дня тебя так раздует от гордости, что на голове не уместится никакая шляпа.

– Я думаю, что ты поможешь мне сдуться до нужного размера, – дружелюбно ответил Вильгельм. – Я прекрасно понимаю, насколько мне повезло.

– О-о, тебе всегда везло, даже когда ты был еще сопливым мальчишкой, – проворчал Иоанн. – Мы все думали, что никогда больше тебя не увидим, после того как тебя отдали в заложники королю Стефану. Гилберт и Вальтер дразнили меня, повторяя, что тебя повесили, и наш отец выпорол их.

– Я этого не знал…

Иоанн пожал плечами.

– Не было причин сообщать тебе. Я выплакал все глаза из-за тебя, Бог знает почему.

– Возможно, потому что ты не знал, каким удачливым я стану, – высказал предположение Вильгельм.

В ответ Иоанн только хмыкнул. Ему могло быть и смешно, но, вероятно, он все-таки испытывал более мрачные чувства.

Вильгельм с удовольствием ел сочного жареного гуся и размышлял о своей удаче. Он был в фаворе при дворе, а это всегда считалось мечом с обоюдоострым клинком. Сам двор представлял собой постоянное поле брани, на котором сражались умы. Неправильно произнесенное слово или неразумный союз мог уничтожить человека. С врагами никогда не встречались лицом к лицу, поскольку часто смертельный удар наносился в незащищенную спину.

Последние два года, которые Вильгельм состоял при королеве, он развивал дипломатическое мастерство, которому обучался под руководством Гийома де Танкарвиля. Вначале он являлся просто состоящим при доме рыцарем, который служит за пропитание, но даже и тогда его замечали, на него обращали внимание. Он слышал, как люди говорили, что он стал фаворитом благодаря своему лицу. Оно, по их мнению, «подходило». Но, даже если и так, он много работал, чтобы на самом деле подходить. Наградой ему стала смена места службы и дополнительная ответственность.

Завтра предстояла коронация принца Генриха и присвоение ему титула короля при жизни отца. Теперь будет два короля Генриха – «старый» тридцати семи лет и «молодой», которому в феврале исполнилось пятнадцать. Коронация наследника при жизни отца являлась традицией французской королевской семьи, но подобное никогда еще не делалось в Англии. Однако старший Генрих, получивший в детстве много шрамов в войнах за наследство, решил скопировать французский обычай, короновав старшего сына, и объявить его наследником Англии, Нормандии и Анжу. Ричарда в прошлом году сделали графом Пуату и помолвили с Элис Капет, сестрой Маргариты. Джеффри отдали Бретань. Таким образом, все дела с наследством решили.

Поскольку принцу Генриху предстояло стать королем и он быстро выходил из подросткового возраста, родители посчитали, что ему следует иметь свой двор. Вильгельм с Болдвином оказались среди других молодых рыцарей, выбранных для перехода на службу к нему. Вильгельм отвечал и за военную подготовку Генриха. Он в общем-то занимался этим на протяжении двух последних лет, но теперь получал официальную должность; таким образом, его положение при дворе становилось более высоким. Единственной мухой в масле был Адам Икебеф, соперник Вильгельма со времен жизни в доме Танкарвиля: его тоже приписали ко двору принца. Вильгельм мог бы жить очень счастливо, если бы не это.

Женщины вернулись с чистыми полотенцами. Перед тем, как войти в баню, одна из них через плечо бросила приглашающий взгляд на обедающих мужчин.

– Как вы считаете, они обслужат нас шестерых? – спросил Вигайн, потирая руки.

Вильгельм закатил глаза. Вигайн напоминал ему похотливого терьера, принадлежавшего королевской няньке Ходиерне. Вильгельм уже потерял счет попыткам этого животного пристроиться к его ноге.